В Крепости Заходящего Солнца

      Эомер и Фарамир со всех ног бежали в конюшню. Стоявшего в проходе Эрхириона Эомер сгоряча грубо оттолкнул в сторону, и тот не упал только благодаря стоящему за его спиной Эльфиру.  — Ваш конь сначала упирался, Ваше Величество, — словно издалека слышал Эомер голос конюха или солдата… да какая разница! Огненога в стойле действительно не было, и это наводило на нехорошие мысли. — Мы поначалу испугались, Ваш конь ведь к себе никого не подпускал, а тут…  — Эомер, — крепкая рука Фарамира сжала плечо. — Лотириэль умеет ездить верхом.  — Не на моем коне, — едва слышно выдохнул тот. — Он же у меня… Плюнув на все объяснения, он вскочил на первого попавшегося под руку скакуна, как в детстве, без седла, и, пригнувшись к шее животного, галопом вылетел из конюшни. Фарамир вопросительно посмотрел на двоюродных братьев.  — Она уже уехала, когда мы пришли, — объяснил Эльфир. — Мы разминулись с солдатом, которого послали к вам конюхи, еще у ворот седьмого яруса. Не думал, что вы так быстро нас нагоните. Фарамир невольно улыбнулся. Он сам едва поспевал за Конунгом, который и без коня носился, что ветер в поле, если нужно было. Оседлав лошадей, четверо братьев крупной рысью направились в нижние ярусы.  — Рука, однако, у него тяжелая, — вскакивая в седло, сказал Эрхирион. — Приложи чуть сильнее, и меня бы в Усыпальницу уже несли. Амротос, мрачный, как черная туча, молча вскочил на коня, не глядя на братьев. Он и подумать не мог, что его безобидные шутки доведут до такого. Стиснув зубы, Амротос тронул коня, следуя за Фарамиром. Эомер во весь опор несся по Городу, и горожане в испуге бросались в стороны, завидев летящего галопом Всадника. И все же на поворотах ему приходилось придерживать коня, что невыносимо злило и без того злого роханца. А злился он на весь мир. На сыновей Имрахиля, которые вздумали шутить над сестрой; на конюхов, которые не уследили за тем, кто оседлал Огненога; на гондорцев, которые слишком медленно расступались перед ним; на древних зодчих, которые выстроили Город так, что гнать по прямой не представляется возможным… Он вихрем промчался через ворота, быстро нашел на просторе Пеленнорской равнины стремительно удаляющегося всадника и пришпорил своего коня. Надо только подойти ближе, а потом он позовет, и конь не посмеет не откликнуться на зов хозяина. На смену этой мысли пришла другая: что если конь, возвращаясь к нему, сбросит всадницу? Эомер похолодел от мысли об этом. С другой стороны, догонять роханского скакуна, одного из лучших жеребцов королевского табуна Эдораса, было не так легко. Но упрямство сына Эомунда мало чем уступало упрямству гномов. Он гнал своего коня так, словно собирался загнать беднягу, и, уже будучи в двадцати шагах позади Лотириэли, решился позвать Огненога. Конь громко заржал, заслышав зов хозяина, и остановился, перебирая копытами. Эомер придержал коня, поравнявшись с дочерью Имрахиля, и испытующе посмотрел в лицо девушке, которая умудрилась оседлать его скакуна, не менее горячего и гордого, чем его хозяин. В глубине души Эомер проникся невольным уважением к этой хрупкой на вид леди, а увидев в ее глазах гнев и вызов, испытал искреннее восхищение.  — Вы взяли моего коня, леди, — сказал роханец, не найдя ничего более приемлемого, но понимая, что просто молчать дальше уже нельзя.  — Вот как! Что-то в груди у него дрогнуло, тепло и радостно, когда девушка, отвернувшись с надменной гордостью, легко спрыгнула с лошади. Огненог фыркнул, тряхнув гривой, и опустил голову.  — Можете забирать своего коня, Конунг, и примите мои извинения за эту кражу. Однако несмотря на принесенные извинения, голос княжны был холоден, и Эомер невольно улыбнулся. Но вдруг взгляд его упал на черное пепелище, что виднелось в дюжине шагов от них, и в памяти встала та жуткая картина, что открылась ему в битве на этих полях. Он будто снова увидел распластанного на земле обезглавленного монстра, павшего Теодена и Эовин, бледную и безжизненную, которую он менее всего ожидал найти на поле боя. И он спрыгнул с коня, подошел к Лотириэли и сказал:  — Помнится, перед выступлением наших войск из Дунхарроу, я сказал Эовин, что война — не женское дело. И худшим днем в моей жизни был тот, когда я потом увидел ее среди павших на поле боя. Если бы мой конь сбросил Вас, леди? Если бы с Вами что-то случилось; задумывались ли Вы, хотя бы на минуту, что бы тогда испытали Ваши отец и братья? Задумывались ли Вы о том, как они на самом деле беспокоятся о Вас? Как они Вас любят?  — А Вы? — вдруг взглянув ему прямо в глаза, спросила Лотириэль. И Эомер замер, ошеломленный, ибо не ожидал услышать этого вопроса. — Вы, наверное, жутко волновались за своего коня, не так ли? Вот и прекрасно! Я уже попросила прощения и больше близко к Вашему коню не подойду! Она вздернула подбородок и шагнула к лошади, на которой ее догонял Эомер, но роханец, повинуясь мгновенному порыву, поймал ее руку, и, стараясь быть как можно осторожнее, развернул девушку лицом к себе.  — Я бы спустил с него шкуру, если бы с Вами что-то случилось! — твердо отчеканил он, прямо глядя в глаза Лотириэли. Та молчала лишь долю секунды, и Эомер не успел ничего прочесть в ее взгляде; она вырвала свою руку из руки Конунга и отвернулась со словами:  — Какой Вы жестокий, Конунг Рохана! Эомеру показалось, что земля уходит у него из-под ног. Он уже совершенно ничего не понимал. Разве не упрекнула она его минуту назад в том, что ему конь был дороже? А теперь, когда он сказал, что волновался за Огненога меньше всего, его объявили жестоким! Чего же нужно этой хрупкой и упрямой деве, если на любые его слова она только сердится? Сын Эомунда пристально посмотрел на нее — прекрасную дочь Имрахиля, дитя светлых прибрежных долин, цветок, что вырос у берега моря, где волны с грохотом разбиваются о скалы и поют неведомые песни. И вновь проснулось в роханце его гордое упрямство, и неодолимая сила ожила в его груди. Лотириэль уже взяла коня за поводья, когда Эомер остановил ее. Он мягко взял руки княжны в свои и впервые поразился тому, сколь маленькими и нежными они были, и как грубы и сильны были его ладони. И он испугался, что может нечаянно причинить боль этому нежному созданию. Взгляды их встретились, и Эомер невольно улыбнулся, вновь увидев гнев в глазах девушки. Но он все еще не был настолько смел, чтобы сказать все сразу. Он нахмурился, собираясь с мыслями, и сказал, тихо, но твердо:  — Этого скакуна я укротил еще юношей, когда поспорил со старшим братом. Он был диким жеребцом и никому не давался в руки. Со временем, постояв в стойле, Огненог присмирел, но в мое отсутствие никто не мог оседлать его. Это удивительно, Лотириэль! Никто прежде, кроме меня, так и не сумел подчинить его своей воле! Но Вы это сделали. Я не знаю как, но он покорился Вам, слабой девушке, хотя даже могучих Всадников опрокидывал, словно маленьких детей. И я видел, как он делал это, и безумно рад, что Вас не постигла та же участь.  — Эльфы всегда могут оседлать любого коня, — пристально глядя в глаза Конунгу, ответила Лотириэль. — А мы ведем свой род от эльфов.  — Но когда воин сказал, что Вы сбежали на Огненоге, Ваша родословная была последним, о чем я мог думать, — возразил сын Эомунда.  — Это было бы прискорбно, наверное, если бы дочь князя Дол-Амрота погибла по вине роханского коня, так ведь? — чуть прищурившись, сказала Лотириэль, и Эомер почувствовал странную злость.  — Будь Вашим отцом простой воин Цитадели — я и тогда бы пустился в погоню, — он с трудом сдержал свой привычный грубый тон, каким привечал случайных путников на границах Мустангрима.  — За конем? О, конечно, Вы пустились бы в погоню! Эомеру вдруг отчаянно захотелось прижать эту упрямую и сердитую девушку к груди, оборвать все ее колкие упреки поцелуем и от души поколотить сыновей Имрахиля, которые так расстроили сестру. И Лотириэль, верно, заметила эту вспышку в его глазах, потому, что в следующую секунду она рассмеялась и посмотрела на Всадника.  — А я думала, только эльфы могут ездить без седла, — уже без сердитых ноток в голосе сказала она. Эомер нахмурился, отводя взгляд.  — Правильно думали. Без седел не ездят, а носятся. Исключение составляют только эльфы.  — Быстро Вы носитесь, друг мой! — спрыгивая с лошади в десятке шагов от них, крикнул Фарамир, и роханец поспешил отпустить руки девушки, ибо за Фарамиром подъезжали сыновья Имрахиля. — Ты в порядке, сестренка? Лотириэль мельком взглянула на Эомера, и тому почудилось, будто в серых глазах дочери Имрахиля промелькнула грусть.  — Да, брат, — негромко ответила она. — Простите меня, вы, наверное, перепугались…  — Особенно после того, как Эомер рванул следом, как сумасшедший, — с улыбкой ответил князь Итилиена. — Молчу-молчу, — еще шире улыбнулся он, когда Эомер метнул в него свирепый взгляд. — Конюхи сказали, что у Огненога весьма строптивый нрав, тут было чему испугаться. Но, раз все хорошо, думаю, нам всем стоит вернуться в Город, пока Государь Арагорн не заметил пропажу Короля Рохана, я ведь его буквально из-под носа у Государя умыкнул. И Фарамир, словно случайно, встал между Эомером и сестрой, подталкивая Конунга к коню. На молчаливый вопрос роханца он только пробормотал нечто вроде «там поговорим», и Эомер заметил, как Лотириэль садится на скакуна одного из сыновей Имрахиля, а Эльфир берет под уздцы неоседланного жеребца, на котором примчался сам Эомер. Поборов тяжелый вздох, сын Эомунда вскочил в седло и поехал рядом с Фарамиром, стараясь пореже смотреть в сторону Лотириэли и ее братьев.  — Что-то случилось, мой друг? — несколько обеспокоенно спросил Фарамир, когда они немного отстали от остальных. Эомер хотел было ответить, но вместо этого лишь покачал головой. Он еще сам толком во всем не разобрался, ничего не понял… И ему вдруг стало интересно, как Фарамиру удалось завоевать любовь Эовин, но спрашивать об этом сейчас, в опасной близости от княжны Дол-Амрота, он не хотел. И он был благодарен гондорцу за то, что тот не стал настаивать с расспросами. В Город они въехали в молчании, и Эомер мрачно ловил на себе опасливые взгляды горожан, которые еще недавно бежали с его пути. Губы роханца тронула легкая ухмылка, когда он представил, как это выглядело со стороны; наверное, они решили, что молодой Король Рохана совсем спятил или напился в споре в гномами. И как после такого не смеяться над ним? А все же с сыновьями Имрахиля он поговорит. Фарамир не побоялся драки с братом любимой женщиной, и он не побоится. Солнце поднималось все ближе к зениту и заливало равнину Пеленнора ярким светом, а густая роса на стеблях трав сверкала мириадами звезд и медленно исчезала в лучах разгорающегося дня.