В Крепости Заходящего Солнца

      В последующие два дня Эомер был слишком занят, и видел Лотириэль лишь несколько раз, мельком. Гимли всерьез заговорил о заселении гномов в пещеры Агларонда, и Эомер принял это предложение, с тем, чтобы часть добытых сокровищ регулярно отходила в казну Эдораса. Гимли сначала поворчал, но потом махнул рукой, и вопрос был решен. Затем на совете обсуждали постройку нового города в холмах Эмин Арнен и разрушение Моргула. Леголас предлагал сразу начинать заселение Итилиена и, попутно, рушить темную Крепость.  — Нам понадобится много времени и сил, чтобы разрушить эту твердыню, — сказал Фарамир. — Ее возводили древние мастера Гондора, принесшие свое искусство из Нуменора. Будет непросто уничтожить их творение.  — Это правда, — согласился Арагорн. — Там понадобятся катапульты и осадные машины.  — Интересно, каково это — осаждать пустую крепость? — рассмеялся Гимли.  — Если бы это была лишь пустая крепость, мой друг, — мрачно возразил Арагорн. — Много лет зло обитало там, и его остатки все еще живут в проклятой долине. Вспомните, что говорил Боромир: самый воздух пропитан там ядом. И это не преувеличение. Мы не подходили близко к Минас-Моргулу в этот раз, но даже издали можно было ощутить его зловещее дыхание, несущее смерть и ужас.  — В Моргуле живут Умертвия? — спросил Арагорна Мерри. — Твари, что обитали в Могильниках Волглого Лога?  — Все может быть, Мериадок, — слабо улыбнулся Странник. — Никто еще, со времен короля Эарнура, не вступал в ворота проклятой Крепости. А если и вступал, то не возвращался живым. И сейчас ходить туда в одиночку и, не имея должной силы, опасно. Гимли сердито насупился и невольно погладил лежащую рядом секиру. Некоторое время все молчали, раздумывая каждый о своем, но мысли их неизменно возвращались к крепости Моргула, и она черным пятном зияла на светлой карте Средиземья. Одним из черных пятен, которое, по воле Рока, было слишком близко к ним.       Сыновья Имрахиля, к удивлению Лотириэли, вдруг перестали загадочно улыбаться и постоянно говорить о роханском короле. Но взгляды их стали более пристальными, и неясная тень временами ложилась на лица. Амротос и вовсе стал суровым и молчаливым, каким никогда не был прежде. По возвращении в Город братья попросили прощения у сестры за свои шутки, и поначалу Лотириэль даже испытала легкое разочарование оттого, что они это сделали после беседы с отцом, а не после драки с Эомером. Не раз она вспоминала тот недолгий разговор с роханцем посреди равнины Пеленнора, и каждый раз, возрождая его в памяти, находила в нем что-то новое. Тогда Конунг показался ей ужасно смешным в своей суровой горячности. Когда он сказал, что спустил бы шкуру со своего коня, если бы с ней что-то случилось, нечто теплое и светлое, несущее радость и счастье, запело в душе дочери Имрахиля. Но он все же не сказал тех слов, которые она так хотела услышать. Вот пусть теперь тоже помучается. И зачем он ей про своего коня рассказал? Наверное, просто не мог до конца поверить, что его скакун, которого он считал таким диким и неукротимым, оказался очень даже покладистым, не чета хозяину. Интересно, если Огненог у рохиррим считается диким, то почему их тогда вообще Всадниками называют? Спокойнее коня в мире не найти! Вот тебе и великие наездники. И все же, Огненог занимал в мыслях девушки самую малую часть. Его неизменно заслонял его суровый и вспыльчивый хозяин. Он ведь разозлился, точно разозлился тогда, и от этого стал еще смешнее. И все равно старался быть как можно более учтивым, хотя, на самом деле, наверное, был жутко зол на нее. Не каждый день у короля Рохана воруют коня. Не каждый день этого коня ворует девушка. А уж если коня считают диким, то можно представить себе, как теперь все будут смеяться над Конунгом. И Лотириэль прекрасно понимала, что те извинения, которые она принесла Эомеру на Пеленноре, по сути, были далеки от настоящих извинений. Но ей все же не хватало духу самой подойти к Королю Мустангрима, который после этого стал молчалив, мрачен, и постоянно был занят делами. Не может же она обратиться к нему в тронном зале, когда он обсуждает что-то с Государем Элессаром, отцом, Фарамиром и другими военачальниками и советниками. И то, что сам Эомер не спешил заговаривать с ней, тоже начинало всерьез волновать дочь Имрахиля. Казалось, после ее шуток там, на Пеленноре, он рассердился не на шутку, и отныне не желает больше иметь ничего общего с дерзкой девчонкой, которая сперва украла королевского коня, а потом еще и посмеялась над догнавшим ее Королем. Может, он и в самом деле больше переживал за нее, чем за своего Огненога, а она колкими словами только оскорбила его? Ведь гордый роханец и за меньшее мог вызвать человека на поединок. Но не будет же он сражаться с девушкой. Зато отстраниться способен вполне. И глядя издали на хмурого Эомера, с которым временами тихо переговаривался явно озабоченный чем-то Фарамир, Лотириэль не находила себе места. И порой ей казалось, что было бы лучше, если бы Эомер не помешал ей уехать в тот день. И снова мысли шли по кругу, путаясь и не давая покоя. Зачем он не дал ей уехать? Зачем остановил? « — Будь Ваш отец хоть простым воином Цитадели, я и тогда пустился бы в погоню…» И все же это был весьма двусмысленный ответ. Кто знает — не возьми она в спешке Огненога, может он бы и не подумал догонять их? И, быть может, он удержал ее от дальнейшего бегства лишь потому, что знал — за ней непременно примчатся братья, а ссориться с лордами Дол-Амрота сейчас Конунгу Рохана совсем не нужно. И Лотириэль с трудом сдерживала слезы и старалась меньше попадаться на глаза братьям, отцу и Эомеру.       Фарамир не мог не видеть всего, что происходило у него под носом. К тому же, Эомер от него ничего и не таил. В тот же вечер, после неудачного побега дочери Имрахиля, рохиррим рассказал все другу за кружкой вина.  — Я все хотел спросить тебя, Фарамир, — с отчаянием глядя на сияющую в лучах закатного солнца излучину Андуина, сказал Эомер, — Как ты покорил сердце моей сестры? Фарамир едва не закашлялся и с удивлением посмотрел на Конунга.  — Интересный вопрос… — протянул он. — В чем дело, мой друг? Все так плохо?  — Если бы я знал! Некоторое время оба молчали, но Фарамир прекрасно понимал, что сейчас творится в душе сурового степного Всадника. Сам он знал нечто подобное, когда, готовясь в Цитадели к приезду Арагорна, часто подходил к окну, чтобы посмотреть в сторону Дома Исцелений. Сжав кулаки, он поднялся, решительно хлопнул роханца по плечу, и сказал:  — Не отчаивайтесь, друг мой! Лотириэль тебя любит, я это точно знаю. А значит, еще не все потеряно. Надо только подождать…  — Сколько? День? Месяц? Год?  — Зачем сразу год? — мягко улыбнулся горячности Конунга князь Итилиена. — Подождать, пока она сама себе в этом не признается. И, я тебе обещаю, доблестный Эомер, что сделаю все от меня зависящее, чтобы это не затянулось на год. По лицу Эомера скользнула веселая улыбка, и он сказал на это:  — Я благодарен судьбе за тот день, когда мы стали друзьями, благородный Фарамир! Но что мы можем сделать, кроме как просто ждать?  — Я же сказал, не отчаиваться! — отвечал на это гондорец. — Иногда на войне в стан противника засылают шпиона. Рискованно, но может помочь. Нам сейчас нужно найти такого шпиона.  — С каких пор дочь Имрахиля стала нашим противником? — нахмурившись спросил Конунг. Фарамир рассмеялся.  — Это лишь сравнение, мой друг! Но просто сидеть сложа руки мы не можем. Я тебе сказал, что Лотириэль тебя любит. Теперь нужен кто-то, кому Лотириэль будет полностью доверять, кто скажет ей то же о тебе. Эомер удивленно посмотрел на князя, а потом покачал головой.  — Может, не стоит?  — Тогда иди, и скажи все сам, — внезапно твердо отрезал Фарамир.  — Как? — еле слышно проговорил роханец. Сын Денетора не удержал улыбки.  — Просто. Подойди и скажи ей правду. Всю, как есть. Эомер опустил голову, стукнув кружкой по столу.  — Я тоже сначала думал, пока мчался за ней — вот тот час, когда меня уже ничто не остановит! Но все оказалось вовсе не так просто, как ты думаешь, мой друг. Фарамир сел рядом с ним на скамью, опершись о стол, и произнес:  — Я знаю, мой друг. Но если не решиться вовремя — после будет уже поздно. Поэтому что-то предпринять мы должны.