В Крепости Заходящего Солнца

      Эльфир и Эрхирион с некоторой тревогой наблюдали за Амротосом, Эомером и Лотириэлью. С того дня, как Лотириэль едва не сбежала обратно в Бельфалас, эти трое стали сами не свои. Лотириэль избегала всех подряд и была бледна и печальна. Амротос ходил хмурый, как грозовая туча; сестра так и не сказала, прощает она задиристого брата или нет, а просто упорхнула в свою комнату, оставив сыновей Имрахиля ни с чем. Возможно, чувство вины помешало ей тогда, а теперь она и вовсе ни с кем не хочет разговаривать, даже с отцом. Но Имрахиль был занят не меньше Конунга, и у него было не так много свободного времени, чтобы обращать на это внимание. Город готовился к чему-то, вот только к чему? Об этом знали лишь Гэндальф и Арагорн. Но это не мешало им отдавать распоряжения, не посвящая всех подряд в суть приготовлений.       Эомер также привлек к себе еще более пристальное внимание старших сыновей князя Дол-Амрота. Родичи эльфов, они издалека сумели заметить, что Эомер упорно удерживал их сестру от дальнейшего бегства, но после возвращения в Город будто отстранился от нее. Что могло произойти там, на поле Пеленнора, пока их не было? Кто кого задел или оскорбил? Но и Лотириэль и король Рохана молчали, и братьям оставалось только теряться в догадках. Если бы еще Фарамир хоть что-то им рассказал, но молодой Наместник, как и Имрахиль и Эомер, был зачастую слишком занят, а уводить двоюродного брата от Эовин в те часы, когда они стояли на стене, любуясь закатом, сыновья Имрахиля не решались.       Амротос, между тем, все чаще задумывался над всем, что произошло в последние дни, с той поры, как пал Враг. Многое уже переменилось в Гондоре, многому еще суждено перемениться. Король вернулся на трон и древние союзы были скреплены вновь. В скором времени Гондор зацветет, как в дрение времена, когда первые короли с Запада пришли на эти земли и возвели свои крепости.       Но кроме того, в Гондоре появился пламенный Конунг Мустангрима, который похитил сердце дочери Имрахиля, и теперь стал причиной разлада в дружной семье Амротского князя. Лотириэль так и не подарила ему прощенье, хотя он искренне извинился перед сестрой. И даже то, что Лотириэль больше не заговаривала с Эомером, ничуть не успокаивало младшего сына Имрахиля. Что этот горячный роханец мог сказать ей в тот день? Почему он сам не спешит прервать это затянувшееся молчание? Ведь за сто лиг видно, что его тоже гложет тревога, хоть он и скрывает ее привычной мрачностью. Только Фарамир казался самым неунывающим среди них, и его озабоченность никогда не граничила с безысходностью. Впрочем, этому Амротос не удивлялся: Фарамиру, действительно, не о чем теперь серьезно беспокоиться. К делам войны он привык и быстро приведет Итилиен в порядок, а царевна Рохана, которая так любит молодого Наместника, только придает ему сил и уверенности. Вот уж кто действительно горя не знает в эти дни, так это Фарамир.

***

      Утренний ветер трепал знамена на башнях, и сияющий огненный диск медленно поднимался над вершинами Эред Литуи, заливая небо бледным золотом. Фарамир выглянул в окно и не сдержал улыбки, когда у самого парапета, на краю Площади Фонтана, заметил до боли знакомую фигуру в синезвездной мантии. Набросив на плечи плащ, князь вышел из Цитадели и бесшумно, как умеют ходить Следопыты Итилиена, приблизился к царевне. Ему вдруг вспомнились те дни, когда он находил ее по утрам на стене шестого яруса; когда она, как и сейчас смотрела на Восток, но была бледна и печальна. Но теперь былая печаль не омрачала лицо прекрасной степной всадницы, на нем была лишь задумчивость.  — Я тебя услышала, Фарамир, — через несколько минут произнесла она, не оборачиваясь. И князь улыбнулся. — Вы с Эомером решили повторить спор Леголаса и Гимли? Кто на этот раз уступил более пьяному противнику? Фарамир рассмеялся и мягко обнял девушку за плечи.  — Мы не выпили больше, чем по две кружки, Эовин. И никто спор наших друзей повторять не думал. На время оба замолчали, глядя на чистое пламя рассвета, что медленно, но верно охватывало все небо, унося ночной сумрак на Запад. Птичьи трели звенели в воздухе, нарушая мирную тишину утра и внося в этот тихий покой песнь светлой радости. И Эовин сказала:  — Что случилось, мой друг? Я знаю, Эомер любит твою двоюродную сестру. Но теперь они будто избегают друг друга. Что случилось, Фарамир? Гондорец крепче прижал девушку к себе, словно боясь, что она сейчас убежит к своему брату.  — Видишь ли, Эовин… Амротос пошутил над сестрой… вернее, над твоим братом. Лотириэль это задело, и она решила сбежать в Бельфалас…  — И взяла Огненога, а Эомер ее догнал и не дал ей уехать. Все это я знаю. Это каждый мальчишка в Городе уже знает! Но я не могу понять, почему они теперь с друг другом даже не заговаривают. Несколько секунд Фарамир молчал, а затем тихо спросил:  — Эовин, почему ты меня полюбила? Она с тревогой заглянула ему в глаза, и он осторожно поцеловал ее в лоб и добавил:  — Это Эомер меня спрашивал.  — Какой у меня хитрый брат, — с улыбкой в голосе прошептала Эовин. — И ты решил вдруг об этом у меня спросить? Фарамир отстранился и заглянул в глаза дочери Эомунда.  — Почему, Эовин? В голосе его были одновременно решимость и мягкость, и Эовин поняла, что он и сам хочет узнать ответ, хотя, если бы не Эомер, он, быть может, еще долго не задал бы этого вопроса. И она тихо прижалась к нему, закрывая глаза и вспоминая те дни, когда отчаяние сжимало каждое сердце, и он был рядом, словно незримым щитом заслоняя ее от всепоглощающей Тьмы. И она улыбнулась, когда ладонь князя легла на ее плечо поверх звездной мантии. И на мгновение ей захотелось спросить его о том же, но она вспомнила, что он уже все сказал там, в садах Дома Исцелений, когда пришел к ней, отложив приготовления к встрече Короля. Разве нужно было что-то еще, чтобы полюбить этого воина с мудростью и мягкостью в глазах, который за эти, полные тревоги и холода дни, не уставал бережно отогревать ее сердце, что прежде было покрыто льдистым панцирем. Это правда — ни один Всадник Рохана не равен ему — потомку древней твердыни людей Запада, сумевшему сохранить в душе свет и красоту тех дней, когда эльфы Тол-Эрессэа пировали за одним столом с королями Нуменора, и свет Белого Древа озарял западные земли. И вдруг Эовин захотелось смеяться, ибо она поняла, что Эомер очень похож на нее: не так-то просто было сказать Фарамиру в лицо все то, что она хотела сказать, даже зная, что он будет только рад услышать это. И вся злость на брата исчезла.  — И что же там стряслось у моего дорогого брата, что он пришел за помощью к бывшему противнику? — с улыбкой посмотрев в глаза гондорцу, спросила царевна Рохана. Фарамир не сдержал улыбки и, коснувшись ее лба, негромко ответил:  — Лотириэль его любит, я точно знаю. И Эомер тоже знает… не смотри так, да, это я ему сказал. Теперь осталось только, чтобы кто-то сказал моей сестре, что она напрасно обижается на немногословного короля Мустангрима.  — Почему же мой дорогой князь Итилиена все еще этого не сделал? — в глазах Эовин мерцали веселые искры.  — Мне она может не поверить, — с горькой улыбкой покачал головой князь.  — Отчего же?  — При последней встрече с ней, как раз в то время, когда она спешила на конюшню за лошадью, я заступился за Амротоса, — на лицо Фарамира упала тень. — Возможно, она и на меня до сих пор злится. Эовин вспомнила то памятное утро, когда Фарамир и Эомер устроили свой поединок; приди к ней тогда брат, она бы тоже его не простила и только добавила бы еще к рассеченной скуле сломанный нос. И Лотириэль, наверняка, даже слушать больше братьев не хочет, как бы их не любила. И лучше всего было бы, если бы Эомер все же сам успокоил дочь Имрахиля. Однако представить себе эту картину Эовин никак не могла: не вязался даже у нее образ Эомера с образом мягкого утешающего мужчины, каким мог быть Фарамир. И ей вспомнились слова брата, сказанные еще в Золотом Чертоге: « — Если я сойдусь в поединке с сыновьями Имрахиля, не оставляй Лотириэль одну…» Она улыбнулась и произнесла со вздохом:  — Что ж, будем считать, что он подрался…  — Что? — не понял Фарамир, и Эовин рассмеялась.  — Герои вы мои! Только смотри пожалуйста, чтобы Эомер в самом деле не подрался с твоими двоюродными братьями. А я, так и быть, не оставлю бедную княжну Лотириэль одну, раз уж вам она больше не верит. Фарамир со смехом прижал девушку к груди, мягко касаясь губами золотых волос. Луч восходящего солнца задержался на шпиле Белой Башни, заставив его вспыхнуть яркой белой молнией, а по равнине Пеленнора мчались к Городу вестники от западных пределов Гондора.