В Крепости Заходящего Солнца

      Радость праздника, разлитая в воздухе, заставила Лотириэль на время забыть о своих тревогах, и то счастье, что она увидела в лицах Короля и Королевы, дало ей надежду на то, что и ее счастье возможно. И по окончании пира она, повинуясь радостному порыву, последовала за удалившимся из зала Эомером. Сейчас дочери Имрахиля казалось, что в этот благословенный день все обиды могут быть забыты, и каждый может найти наконец свое счастье. Эомер шел шагов на двадцать впереди нее, и Лотириэль не спешила догонять его в коридоре, словно ожидая чего-то. Но, когда расходящиеся по своим комнатам люди и эльфы остались позади, и она только собиралась окликнуть свернувшего за поворот Конунга, Эомер назвал имя Гимли-гнома, и девушка замерла, прислонившись к стене, словно боясь, что гном ее увидит.       Эомер разыскал наконец Гимли, который ушел из зала прежде него, и сказал:  — Гимли, сын Глоина, с Вами ли Ваш топор?  — Нет, благородный вождь, — чуть склонив голову, ответил Гимли. — Но я могу послать за ним, если нужно.  — Решайте сами, — с легкой усмешкой сказал Эомер. — Между нами еще лежат кое-какие слова, относительно Волшебницы из Золотого Леса. А теперь я увидел ее своими глазами.  — И что же Вы скажете теперь? — с ноткой гордости спросил Гимли.  — Увы! — произнес Эомер. — Я не увидел, что она — самая прекрасная в мире.  — Ну так я побегу за топором! — вскричал Гимли, но Эомер удержал его, опустив крепкую ладонь на плечо гнома.  — Но сначала я скажу вот что, — продолжал он. — Если бы я увидел ее в другом окружении, я бы согласился с Вами в чем угодно. Но теперь я поставлю впереди нее прекрасную Арвен — Вечернюю Звезду, и сам готов биться со всяким, кто не согласится со мной. Должен ли я послать за своим мечом? Тогда Гимли отступил на шаг и низко поклонился:  — Нет, я извиняю Вас, доблестный Эомер. Вы выбрали Вечер, но мое сердце отдано Утру.  — И мое сердце говорит, что оно скоро придет, — улыбнулся роханец, и Гимли рассмеялся, так как была уже поздняя ночь и до утра, что в летние дни приходит рано, оставались считанные часы.       Лотириэль укрылась в тени колонны, чтобы проходящий назад к опочивальням Эомер не увидел ее. Отчаяние, боль предательства и ненависть к новой Королеве смешивались с горькими слезами, что беззвучно катились по бледным щекам девушки. Да, дочь Элронда была прекрасна! Куда ей, смертной, равняться с красотой эльфов, перед которой не устоял даже Государь Арагорн. Но разве Короля Гондора ей мало? И чем она, Лотириэль, заслужила столько горя? Сначала Эомер разозлился на нее за кражу коня, а теперь он и вовсе забудет о глупой дочери Имрахиля. Будь проклят этот день! Никогда он больше не станет радостным для нее. Пусть все смеются и радуются, пусть гордый роханский Конунг делает, что хочет и любит, кого угодно. Больше Лотириэль не будет ждать напрасно своего счастья. Больше она не будет мечтать о том, чтобы увидеть бескрайние степи Мустангрима. Она вернется домой, в Бельфалас, и больше никогда не приедет в Минас-Тирит, где узнала лишь горе, и где разбилась ее жизнь. Вернувшись в свою комнату, Лотириэль подошла к окну, чтобы задернуть занавески, и взгляд ее случайно упал на одинокую фигуру у Фонтана. И что Фарамир там потерял? Ему-то горевать не о чем. Эовин его любит, и не за горами их свадьба. На мгновение Лотириэль вспомнила, что до встречи с ее двоюродным братом царевна Рохана любила Государя Арагорна. И на смерть ушла тоже из-за того, что Король любил Арвен. Наверное, дочери Элронда предначертано разбивать сердца других женщин. Лотириэль вдруг вернулась к окну и с тревогой посмотрела на все еще стоящего у Фонтана Фарамира. И ей вдруг отчаянно захотелось верить в то, что ее двоюродный брат не полюбил, как и Эомер Вечернюю Звезду эльфов. Вряд ли Эовин сможет принять второй удар. А говорят — эльфы светлый народ. Почему же тогда они приносят только горе?       Утром следующего дня Лотириэль не вышла к завтраку, однако, учитывая, что у стола не было, кроме нее, еще Гимли и хоббитов, а вчерашнее пиршество окончилось довольно поздно, это прошло незамеченным. Но когда ближе к полудню никто в Цитадели ни разу не встретил княжну Дол-Амрота, Фарамир и Эовин всерьез забеспокоились о ней.  — Вчера вечером я видела, как она ушла из зала вскоре после Эомера, — сказала гондорцу Эовин. — Но говорили ли они — я не знаю.  — Эомер сейчас вместе с Арагорном готовится отправить Теодена в Рохан, — ответил Фарамир. — Не похоже, чтобы он говорил с Лотириэлью. Он бы сказал мне об этом еще ночью. Тем более, что я почти до утра гулял по Площади Фонтана. Эовин с улыбкой посмотрела на князя Итилиена, и во взгляде ее была теплота и мягкость, а вслух она сказала: — Я поищу ее, Фарамир. Гондорец чуть сжал на прощание руку любимой и отпустил с легкой улыбкой. Он был уверен, что Эовин найдет его сестру и сумеет разузнать, что же случилось. А он сам поговорит с Эомером, когда тот будет свободен.       Эовин поднялась в комнату Лотириэли и, когда на стук ей никто не ответил, чуть приоткрыла дверь. Лотириэль сидела на скамье у стола, молча глядя в окно пустым взглядом, в котором Эовин почудилось нечто знакомое. Царевна Рохана осторожно тронула княжну за плечо, и та вздрогнула от этого прикосновения.  — Это Вы… — Лотириэль запнулась и поспешно поднялась со скамьи — Простите, я думала…  — Что случилось, Лотириэль? — мягко перебила ее Эовин, с тревогой заглянув в серые, как у Фарамира, глаза, в которых еще блестели слезы.  — Ничего, — девушка быстро утерла скатившуюся слезу, отворачиваясь к окну. А потом губы дочери Имрахиля тронула горькая усмешка. — Зачем Вы пришли, царевна?  — Вас никто не видел со вчерашнего вечера, — все так же мягко ответила Эовин. — Мы с Фарамиром начали волноваться.  — Хорошо хоть мой брат остался Вам верен, — голос княжны дрогнул.  — Лотириэль? Лотириэль наконец посмотрела в глаза царевне и, увидев в них лишь неприкрытую тревогу, всхлипнула и упала ей на плечо. Эовин успокаивающе погладила темные волосы гондорской девы, недоумевая, что же могло так расстроить ее.  — Лотириэль?  — Скажите, царевна, куда мне идти, если война уже окончена, но смерть в бою кажется единственной наградой в жизни? Эовин осторожно отстранила дочь Имрахиля и заглянула ей в глаза.  — Зачем Вам рваться в бой, Лотириэль?  — А Вы не знаете? — тихо, едва слышным шепотом, словно боясь задеть старую рану. И Эовин вдруг почувствовала, как что-то больно кольнуло в груди.  — Эомер любит Вас, Лотириэль, — мягко произнесла она, но княжна лишь вновь заплакала.  — Нет, царевна! Возможно, раньше у меня могла быть надежда на это, но теперь ее больше не осталось. Ваш брат влюблен в королеву Арвен, а я не чета эльфийским красавицам.  — Кто сказал Вам это? — удивленно спросила Эовин, не поверив тому, что только что услышала. — Кто сказал Вам это, Лотириэль?  — Я сама все слышала, — слезы вновь покатились по щекам девушки. — Вчера… после пира… он сказал гному — «Впереди Леди Галадриэль я поставлю Арвен — Вечернюю Звезду, и сам готов биться со всяким, кто не согласится со мной»… За что он так, Эовин? — Лотириэль уже не скрывала слез. — Неужели я так сильно оскорбила его, сбежав из Города на его коне? Эовин обняла плачущую княжну, успокаивающе поглаживая ее по плечу. Она вновь вспомнила то памятное утро в Дунхарроу, когда Арагорн ушел на Путь Мертвых, отвергнув ее любовь. И пусть теперь она всем сердцем любила Фарамира, но все же прекрасно понимала, что сейчас чувствует дочь Имрахиля.  — Я поговорю с ним, Лотириэль, — чуть дрогнувшим голосом произнесла она.— Он не мог…  — Не нужно! — встрепенувшись и утирая слезы, перебила ее Лотириэль, и на лице ее отразилась гордость дочери Нуменора. — Не нужно, царевна. Пусть делает, что хочет. Кто я такая, чтобы приказывать королю Рохана. Простите, царевна, Вы были добры ко мне…  — Лотириэль…  — Но не нужно говорить с Вашим братом. Если он вправду любил бы меня, как Вы сказали, то пришел бы сам. Ведь к Вам, после поединка с Вашим братом пришел Фарамир и не побоялся Вашего гнева.  — Эомер не трус, — стараясь говорить как можно мягче, возразила Эовин.  — Я знаю, — горько улыбнулась дочь Имрахиля. — Он бился у Черных Врат и спас жизнь моему отцу. Он не может быть трусом, значит он просто не любит… — она прервала готовую возразить Эовин, подняв руку. — Не нужно говорить ему ничего, прошу Вас. Ему вовсе необязательно знать все это… Эовин тяжело вздохнула. Ей больно было видеть горе юной княжны, и знать, что Эомер, несомненно, любит дочь Имрахиля, но она также знала, что не посмеет предать доверие убитой горем девушки. И вновь просьба Эомера, прозвучавшая некогда в Медусельде, всплыла в памяти, но вместе с ней пришла и досада на брата, который, видимо, решил показать гному, что красивые речи могут стать уделом и степных Всадников. Но она все же не оставит Лотириэль одну, только не теперь.