В Крепости Заходящего Солнца

      Хорне остался позади, и отряд приближался к Фангорну. Фродо и Сэм все еще вспоминали рассказы друзей о битве под стенами роханской крепости, и вот теперь Пин склонился к ним, покачиваясь в седле, и громко прошептал:  — А в конце концов орков победили посланные Древнем хуорны. Это было то еще зрелище, знаете! Идет лес — огромный лес, идет и гудит, а в этом гуле такой злобный гнев, что кровь леденеет в жилах. Не попадайтесь на пути хуорну! Он не энт, и разбирать, кто перед ним, не станет; одно неверное движение — и можете прощаться с жизнью! Гимли! Не смей прикасаться к топору! Леголас и Арагорн рассмеялись, Гэндальф и хоббиты тоже, но Гимли только пробормотал что-то на кхуздуле, мрачно поглядывая на стволы-великаны. Однако хуорны не стремились навредить путникам: лес расступался перед правителями эльфов, и шепот ветвей был исполнен скорее благоговения, нежели гнева. Вскоре отряд достиг того места, где некогда стоял Изенгард. Но не осталось и следов от древнего города — только большое чистое озеро возникло вокруг башни Ортханка, да зеленела молодая поросль. Мерри и Пиппин смотрели на работу энтов в восхищении.  — Сколько же они наворотили за несколько месяцев! — присвистнул Тук.  — О да! — усмехнулся Гэндальф, весело взглянув на хоббитов. — Это вам не цветочные клумбы! Но и энты не хоббиты, потому не удивляйтесь, мой друг. Но вот и Фангорн! Древень передал Арагорну ключи Ортханка и сообщил об уходе Сарумана и Гнилоуста, и при этом известии на мгновение потемнело лицо мага, но тень эта быстро исчезла.  — Сколько бед еще он может принести? — негромко произнес Арагорн, глядя на Север.  — Не так много, — ответил Митрандир. — Но остерегаться его стоит. Лишенный былого могущества, Саруман еще больше озлобился. Он себя еще покажет.       У Гривы Рохана расставался отряд с Арагорном и его рыцарями.  — И вот, пути наши расходятся, — промолвил Странник, и в голосе его звучала грусть. — Многое прошли мы вместе и не раз еще свидимся, но, думается мне, никогда уже не соберемся так, как сейчас. И сердце Фродо сжалось при этих словах, и он вгляделся в лица друзей, словно пытаясь навсегда отпечатать их в памяти. И на время тишина повисла над отрядом, но потом Гимли тряхнул бородатой головой.  — Прощайте, славные хоббиты! Я вас никогда не забуду, обещаю.  — Таких прохвостов вообще тяжело забыть, — заметил из-за его плеча Леголас. — Прощайте, и да будет светел ваш путь! А мы с Гимли отправимся путешествовать по Фангорну, и он познает дивную красоту древних великанов, что многие тысячелетия устремляют свои ветви к звездам и сплетаются корнями под земной твердью. Гимли с каждым словом друга темнел все больше, но возразить не смел. А хоббиты посмеивались, вспоминая, каким мрачным вернулся Леголас из Мерцающих Пещер Агларонда. Помнил это и Гимли, и потому молчал, смиряясь с судьбой. Два друга — эльф и гном — ступили под гулкие своды, и Гимли поднял факел повыше.  — Взгляни, Леголас! Видел ли ты подобное в своем дворце в Лихолесье? В том дворце, что строил мой народ! Но этих сводов еще не касалась прежде ничья рука! Воистину в Первые Дни Мира здесь побывал сам Махал, и творил это великолепие, и вот оно каким-то чудом осталось в тайне ото всех, и никогда прежде гном не ступал под эти своды! Но теперь я приведу сюда свой народ, и он поселится в Мерцающих Пещерах, и они станут еще прекраснее! О, Леголас тоже прекрасно помнил эту прогулку по великолепным пещерам Агларонда, и то, как он впервые не мог сказать ни слова, а только выслушивал Гимли, который не умолкал ни на минуту и поразил эльфа неиссякаемым запасом красноречия. Тогда Леголас подумал, что гном, при желании, мог бы стать поэтом и сказителем, но говорить об этом вслух не стал.       Элронд слабо улыбнулся, прощаясь с Королем Гондора.  — Свою надежду отдаю я людям, — тихо сказал он на высоком наречии, пристально глядя в глаза Дунадану. — Храни ее, Эстель, пока будешь жив. Звездным светом сверкнули серые глаза Арагорна, и лицо его стало суровым и гордым.  — Я сохраню, владыка. Многое отдали Вы мне и моему роду, и никогда мы не сумеем вернуть этот долг.  — Я и не прошу этого, — отвечал Элронд. — Живите в мире, потомки Тар-Миньятура! И не забывайте, какой ценой достался вам этот мир. Прощай, Эстель!  — Прощай, Элессар! — сказала Галадриэль. — И пусть твоя мудрость не покидает тебя! Долго смотрел Арагорн вслед уходящему в закатный огонь отряду, а потом сорвал с груди фибулу с эльфийским камнем и высоко поднял его над головой; и когда Фродо обернулся, он увидел звезду в руке Странника, горящую зеленым светом, и белый плащ Арагорна был как пламя, и ярко сияли в лучах заката доспехи его воинов. Ветер с Запада налетел, развевая плащи и знамена, ударяя в лицо и в грудь, а над ало-золотым пожаром вспыхнул белым огнем Эарендил. И горькая щемящая тоска пронзила сердце Короля Людей, ибо уходили навсегда многие, кто был ему дорог, кто вместе с ним шел к победе долгие годы и кто был ему наставником, другом и отцом. И он крепче сжал пряжку в форме раскинувшего крылья орла, и края ее больно врезались в ладонь.  — Я отдаю свою надежду людям… Храни ее, Эстель… И встали вновь перед глазами родные черты Полуэльфа, который столько лет заменял ему отца, а теперь уходил навсегда, отдав сыну Араторна, потомку безумного Изильдура самое дорогое, что у него оставалось. И тихо повторил Арагорн: — Я сохраню, adar…       Эдорас встретил возвращение Государя с радостью, и вожди Гондора и Конунг Эомер приветствовали его. И, когда выступила навстречу Арагорну Королева Ундомиэль, он улыбнулся, но улыбка эта была горькой; и за трапезой Король говорил мало, что не укрылось от глаз Фарамира и Имрахиля, и даже Эомер не мог не заметить тени на лице друга, и он спросил:  — Что гнетет тебя, друг мой Арагорн? Ибо с той минуты, как увидел я тебя у ворот Эдораса я замечаю печаль в твоих глазах.  — Многие ушли, кого я знал и любил, брат мой Эомер, — горько улыбнулся Арагорн. — Многие не вернутся больше. Новая Эпоха начинается в Средиземье, и Эпоха прошедшая спешит унести с собой всех, кто был ее частью, кто ее строил и жил ею. Многое нынче уйдет навеки, и не все удастся возродить из пепла. Завтра отбываю я в Минас-Тирит, мой друг, ибо многое еще предстоит нам сделать, чтобы укрепить мир в этих землях. Будьте готовы выступить, друзья мои, — обратился он к военачальникам Гондора. — Завтра, после полудня. После трапезы, прежде, чем уйти в опочивальню, Фарамир подошел к Конунгу.  — Мы завтра расстанемся, друг мой Эомер, — сказал князь — Но, если у тебя будет время — я рад буду принять тебя в Итилиене!  — Благодарю, мой друг! — улыбнулся роханец. — Не знаю, скоро ли смогу я воспользоваться твоим предложением, но я постараюсь не откладывать визит надолго. Фарамир помолчал немного, обдумывая что-то, а потом положил ладонь на плечо Конунга.  — Если понадобится моя помощь, сын Эомунда, неважно какая — просто сообщи мне, и я постараюсь ответить. Доброй ночи, мой друг! И пусть не меркнут звезды Эльберет! Эомер пожелал в ответ доброй ночи и еще долго стоял неподвижно, глядя в спину удаляющемуся Наместнику; а в сердце проснулась надежда, ибо он понял, что несмотря на гнев Эовин, сын Денетора все еще готов помочь ему в завоевании его счастья. И Конунг улыбнулся и взглянул в окно, на Запад, где ярко сиял в небе Сильмарилл, и тихо прошептал:  — Я Вас люблю, моя далекая Звезда! И я Вас добьюсь, клянусь именем Эорла!       Но Арагорн и Арвен смотрели в этот час на Звезду Надежды с горечью в сердцах, и долго ни один из них не решался нарушить тишину летнего вечера, горчащую диким медом, полынью и дымом степных костров. И когда Арагорн начал, Ундомиэль коснулась кончиками пальцев его губ и заглянула в глаза.  — Не нужно, любимый, — тихо сказала она. — Он не держал на тебя зла, уходя, он принял все — и отпустил нас с чистым сердцем. Не проси прощения за выбор, сделанный мною — этим ты лишь оскорбишь его. Странник прикрыл глаза, слушая тихий голос Вечерней Звезды эльфов, сжимая бережно ее тонкие пальцы. И полыневая горечь в груди не стала горчить меньше, но перестала так отчаянно сжимать сердце. И Король Людей привлек к себе свою возлюбленную и сжал в бережных объятиях.  — Я обещал ему хранить тебя, пока буду жив, — прошептал он. — И я сохраню, клянусь звездами Эльберет!       А ветер с тихим шелестом несся над волнами серебристого ковыля, шептал давно забытую легенду на неведомом языке, — и уносил ее к звездам, что горели в бездонном куполе небе холодными искрами. И сыновья Имрахиля смотрели на эти звезды, вспоминая те легенды, что рассказывал им отец, сплетая их воедино с теми легендами, частью которых они теперь стали сами, которые поднялись из глубины веков и поселились так близко… И зазвучал над Эдорасом чистый голос Эльфира, принца Дол-Амрота; и людям на миг показалось, будто вернулись обратно эльфы. Падает бледный туман на седые холмы, И утихает ветер над спящей рекой. Кто даст ответ, если мудрые снова ушли? Снова покой потревожен звенящей струной. Тихая память — в кубке янтарный хмель, Дни золотые звенят и летят в Закат. Солнце уходит и угасает день, А над туманом ярко горит звезда. Годы идут — нам ли жалеть о том? Все пронесется взмахом крыльев орла. Путник, вернись в свой покинутый дом, И молча слушай, как звучит тишина. А у ворот застоялся оседланный конь — Тень поднимается — зыбкая, но все же тень. И догорает в камине неспешно огонь, А под ладонью холодом звезд — меч. И чистый рог на битву вновь позовет — Сколько их будет, пока не вернется мир? Только за ночью новый рассвет грядет, И уходящие нам завещают жить.       Около полудня отряд Короля Гондора покидал Эдорас. В этот раз только Эльфхельм сопровождал Эомера обратно в Золотой Чертог, но Конунг улыбался, вспоминая ободряющую улыбку Фарамира, который при этом умудрялся не злить больше победительницу Назгула. Легкие облака набегали с Запада, и ветер шевелил стяги над стенами и башнями, и солнце по временам укрывалось за облаком, и тогда тени истончались, и полуденная жара становилась меньше.       Вожди Гондора ехали обратно по той же дороге, и Эовин старалась ехать как можно ближе к Фарамиру. Она уже почти не сердилась на мужа, даже когда замечала, что тот подмигивает Эомеру, словно задумавший заговор мальчишка; теперь это больше смешило княгиню Итилиена. И Эомера она уже начинала жалеть, хоть и старалась не показывать этого. Лес Друадан синел вдали густыми кронами, а за ним начинались земли Южного Королевства; гондорская стена и поле Пеленнора, а дальше — Миндоллуин, у подножья которого поднялся Город Королей; и величавый Андуин несет свои воды от Рэроса — к Великому Морю, рассекая надвое разрушенный Осгилиат, а по ту сторону Андуина раскинулись на зеленых холмах прекрасные леса Итилиена. И Фарамир улыбался, покачиваясь в седле в такт шагу лошади и думая о том, что ждет их впереди. И не мог он без улыбки думать об Эомере и дочери Имрахиля, догадываясь, что Конунг непременно докажет Лотириэли свою любовь. Быть может, не сразу? Быть может, пройдет не один месяц? Но он проследит за тем, чтобы Эомер не одумался слишком поздно. Луна поднималась над Гондором. И это также было прекрасное зрелище — серебристый неровный диск не спеша выплывал из-за далекой вершины Миндоллуина, и бродил меж алмазных искр в синем мраке, заливая леса, долины и горы своим бледным светом; и Андуин отливал черным с серебром, а Рэрос мерцал вдалеке белой искрой, почти неразличимой в темноте ночи. И кузнечики снова заводили свои песни в высокой траве, а от костров стоянки поднимался в небо сладковато-горький седой дым — поднимался высоко — и разносился по ветру, улетая к северо-востоку.