Офицер

Наверное, каждый человек в мире переживал ситуацию, когда его мог подставить тот, от кого ты мог ожидать этого меньше всего. Тот, кому ты доверял, к кому проникся уважением, с кем ты провёл рядом не один день. Хотя, возможно, это были просто мои пустые сентиментальные мысли и убеждения. Такого не бывает, и вчера я убедился в этом лично. Хотя, должен признать, по правде говоря, что в такое положение я поставил себя сам. Только я виноват, что, однажды оступившись в глазах одного человека, я запустил цепь событий, которую теперь не остановить, цепь, которая привела меня к этому дню, в эту камеру, к тому, что сейчас я пишу здесь для вас и истории, чтобы сохранить обо мне хоть какую-то память. Адриан Рот. Для меня он был не просто обычным комендантом лагеря, каких я видел прежде, не просто майором. Я никогда об этом ему не говорил, но за то время, что я находился в этом лагере, он стал моим товарищем и другом. Тогда вечером в понедельник я не мог поверить в то, что услышал от адъютанта, о докладе Рота, но это относится именно к тому, почему я сам себя поставил в такое положение. Рот лишь выполнял свой долг, и, несмотря на всё, он лишний раз этим доказал, что он честен. Я не имею права его обвинять, хотя во мне на тот момент была настоящая борьба. Одна моя часть проклинала Адриана, а другая твердила именно то, о чём я написал чуть выше. Можно сказать, что во мне не победила ни одна сторона, так как я считал, что обе они были правдивы и имели место быть. Тем не менее, мне ещё предстоял очень трудный день, который расставил практически все точки над I в моей дальнейшей судьбе, судьбе моих друзей и близких. Пора было отправляться к Гроссеру. Я понимал, что Рот сейчас сидит там же, где сидели те пленные, которых в камеры отправил лично Гроссер в понедельник днём во время своей проверки. Это была нестандартная ситуация, потому что на моей памяти при мне в те камеры не сажали ещё ни одного офицера ни верхмахта, ни СС. И как должен был поступить в этой ситуации Гроссер, мне также было неясно. Хотя и догадывался о том, что ждало Рота и что предстояло сделать мне лично. Вчера Гроссер об этом мне сам сообщил… Я подошёл к кабинету адъютанта. - Да, войдите, - сердито проговорил из кабинета Гроссер, и я вошёл, аккуратно и тихо закрыв за собой дверь. Адъютант стоял, смотря в окно рядом со своим столом. - Герр адъютант, - лишь это смог произнести я. Я стоял на месте, практически не двигаясь, ожидая ответа Гроссера. Адъютант повернулся ко мне, сел за свой стол и предложил присесть и мне. Этот кабинет был сделан специально для адъютантов, приезжающих раз в полгода на подобные проверки. Это было помещение средних размеров, стены которого были обложены красивыми деревянными панелями, покрытыми лаком. Спокойные тёмные тона. Несколько стендов были справа от меня, а на полу посередине кабинета в виде мозаики была выложена свастика. На лице Гроссера я увидел вчерашний шрам от удара Рота, после которого его и арестовали. Теперь адъютант должен был решить его судьбу. - Я уже направил лично фюреру отчёт о том, что произошло вчера вечером в вашем доме. Как это ни странно, решение пришло очень быстро. Лично я ожидал чего-то большего, чем то, что решил рейхсканцлер. Он принял своё решение, посоветовавшись с рейхсфюрером, который поддержал моё предложение и отдал лично вам приказ, - закурив в начале своей речи дорогую с вида сигарету, проговорил Гроссер. Я просто сидел и молча слушал адъютанта, кивая головой в ответ. Я ожидал продолжения его речи, которое не заставила себя долго ждать. - Решение рейхсканцлер принял следующее. Вот у меня присланный факс, я читаю с его слов: «Рейхсканцлер Германии постановил: штурмбанфюрер СС, комендант концентрационного лагеря «Берлин» Адриан Рот разжалован во всех своих званиях. Он лишается германского гражданства и отныне получает статус врага государства. Далее рейхсфюрер СС Кайл Франке приказывает: штандартенфюрер СС, куратор концентрационного лагеря «Берлин» Мартин Гроссманн обязан в срочном порядке произвести ликвидацию врага государства, используя для этого стандартные меры по устранению пленных и заключённых других национальностей, пребывающих на территории концентрационного лагеря, которые были арестованы и заключены под стражу в камеры концентрационного лагеря. Медицинскую организацию приказываю поручить главному врачу концентрационного лагеря «Берлин» Маркусу Хольстетду». Вот, пожалуйста, ознакомьтесь лично, герр полковник, - закончил Гроссер и передал приказ мне. Я прочитал ещё раз. Сверху стоял герб Третьего Рейха, а внизу две подписи: фюрера и рейхсфюрера. Я ещё раз прошёлся глазами по тексту, касающиемуся Рота. Он больше не один из нас. Теперь он официально признан тем, кем командовал, кого презирал и кого убивал на протяжении всего своего пребывания в лагере в бывшей должности. Он был признан такой же крысой, как и пленные заключённые, которых я видел сейчас в окно. - Сегодня вечером вы будете обязаны провести то, что вам было лично приказано вышестоящим руководством СС, - сказал адъютант. – Вы проведёте казнь через пытки, применяемые в наших лагерях по всей стране. Я уже сообщил Хольстетду о том, что он должен будет сделать. - Что ж, раз есть соответствующий приказ, я сделаю то, чего хотят в Берлине, - попытался что-нибудь придумать я, чтобы не заставлять ждать моего ответа. Гроссер встал со своего места и присел на угол стола слева от меня. - Я знаю, что он был вашим другом, Мартин. Я видел это стороны, вы никогда не говорили ему об этом лично, но всегда держались его. В наши дни очень ценится дружба. Люди, стоящие горой друг за друга в любой трудный жизненный случай, в любой ситуации. Вы считали его честным человеком, и вы надеялись на то, что и он когда-нибудь сможет увидеть в вас такого близкого друга, хотя и стоящего по рангу ниже. Ведь это не мешает вам с фон Хоффманом быть хорошими товарищами. Но вы должны понимать, Мартин, что он не посчитал бы вас таким другом никогда. Вы же слышали то, что я говорил вам о его отчёте. В глубине души вы наверняка осознаёте, что он предал вас. Человек, с которым вы проводили довольно много времени в этом лагере. Но он выбрал другой путь, по которому вам с ним не по пути, хотя мог этого не делать. Он оказался лишь вашим предателем, так почему бы не отомстить ему за это? – закончил свою длинную речь Гроссер, положа мне на левое плечо свою левую руку. В этот момент во мне началась борьба двух сторон, о которых я писал выше. Я ничего не ответил Гроссеру тогда и просто вышел из его кабинета. Я попросил отвезти меня домой, чтобы немного передохнуть перед сегодняшним вечером. Гроссер одобрил мою просьбу и остался в лагере главным на сегодняшний день. Дома меня ждала Эмма. Детей дома не было, так как они сегодня утром поехали в Берлин к бабушке и должны были там остаться до завтрашнего дня. По правде говоря, я был даже рад такому совпадению – не хотел, чтобы они видели меня сейчас в таком состоянии. Я пришёл домой и просто сел в своё кресло. Эмма присела рядом со мной. - Так в чём там было дело сегодня? Ты узнал что-нибудь об Адриане? Его арестовали и поместили в камеры? – ровно спросила она. Я кивнул в ответ. - Приказ из Берлина пришёл, - сказал я. Я встал, открыл окно в гостиной и решил закурить. Думал, что решил, но положил сигарету обратно. – Адриана лишили сегодня гражданства и признали… - мне было трудно говорить об этом. – Сегодня из Берлина Клаус прислал приказ, в котором поручил мне лично заняться казнью. Приговор должен быть приведён в исполнение сегодня, - шёпотом проговорил я. Эмма с ужасом присела, приложив ладонь к губам. Я подошёл к ней и обнял со спины. Её волосы были чуть ниже лопаток, они были тёмные. Признаюсь, я не особо разбирался в цвете волос, но их оттенок был очень приятный. У неё были немного, совсем чуть-чуть вьющиеся волосы. На самом деле, кто бы ни оказывался в разное время в нашем доме, мне всегда потом говорили о том, что мне очень повезло с супругой. Мне было приятно это слышать. Я легко поцеловал Эмму в макушку и сказал, что отправлюсь в свой кабинет, чтобы закончить с кое-какими делами. Я просидел там до самого вечера, перебирая какие-то бумажки. По-моему, я там даже не занимался чем-то важным. Просто хотел побыть один, в тишине подготавливая себя к тому, что мне предстояло в тот вечер. За мной приехала машина, и я отправился в управление, где меня уже ждал Гроссер, который говорил, что будет сегодня лично наблюдать за ходом моих действий. Адъютант встретил меня вместе с Маркусом Хольстетдом, который должен был обеспечить медицинскую организацию сегодня вечером. - Герр половник, здравствуйте. Всё подготовлено согласно приказу. Прошу, пройдёмте со мной, - сообщил мне Хольстетд. Сейчас была ночь, в лагере ярким светом горели прожектора, от которых слепило глаза. Был очень холодный вечер с ветром, дующим прямо в лицо, который отражал всё моё внутреннее состояние. Мы спустились в тот самый подвал, который здесь называют очень простым словосочетанием: «подвал смерти». Очень легко и незамысловато, но полностью отражающе всю суть происходящего в этих холодных стенах. Подвал был построен из кирпича, покрашенного в жёлтый и оранжевый цвета. Никаких плафонов на потолках здесь не было. На стенах были небольшие настенные лампы, какие обычно ставились в подъездах некоторых ещё старых домов. Свет был очень тусклым. Проходы были не очень широкие, но в них всегда было очень сыро, а ужасная влажность воздуха, которая давила на голову, могла свести с ума ещё до начала пыток и истязаний. Мы прошли по узкому коридору в сопровождение трёх надсмотрщиков. Выйдя на небольшой перекрёсток, мы остановились. Справа и слева от нас проходы были уже намного шире, так как здесь начинались камеры. Всего камер было 16. Они были настолько узкие и маленькие, что в них с трудом могли поместиться двое заключённых, хотя я слышал, что в других лагерях в такие камеры пытались посадить до трёх пленных. В наше время такие камеры и подвалы строили специально для особо провинившихся, либо когда у комендантов просто появлялось желание в произвольном порядке выбрать несколько людей, чтобы отправить их в камеры. С виду камера была не больше 2 квадратных метров, обложенная со всех сторон стальными листами, которые, в здешних неотопительных подземных условиях всегда были ледяные. Сейчас меня охватывал страшный ужас, когда я думал о том, как там могли проводить время люди, которые могли пробыть в них несколько дней. Это было абсолютно замкнутое вечно тёмное пространство, в котором ты мог лишь сидеть на полу и дожидаться своей участи. Некоторые старики-инвалиды или больные умирали в этих камерах, но их трупы убирали не сразу. Тела могли оставаться там ещё неделю или две. Эти камеры не пустовали. Туда продолжали помещать заключённых, которым приходилось проводить время с уже мёртвыми пленными. Люди плакали, ревели и били руками об двери камер, на что надсмотрщики просто били с другой стороны ногой, приказывая замолчать. В некоторых таких камерах я видел следы от ногтей на дверях и стенах. Я сам не видел, но говорят, что некоторые от голода пытались откусывать себе части тела, а если заключённых было больше одного, люди пытались есть друг друга. Это была борьба за выживание. От нехватки кислорода люди задыхались в очень узких камерах, так как железная дверь очень плотно закрывалась. Сами камеры практически никогда не подвергались чисткам по понятным причинам, очищалось лишь помещение и коридоры подвала от ужасного трупного запаха. Я присутствовал в другом лагере, когда пленных сверху сгоняли, чтобы они убирали трупы людей из этих камер. Некоторые из них были их близкими или друзьями, судя по реакции некоторых людей. Их заставляли грузить трупы в грузовики, а затем они сами же сжигали их где-нибудь недалеко от лагеря. Особо шумных в пленных в камерах могли обливать из пожарного шланга либо невероятно холодной, либо ужасно горячей водой. Однажды я пробовал окунуть палец в обе воды ради интереса. Я не смог опустить его туда даже на полмиллиметра, а людей обливали из пожарного шланга. Открывали камеры и просто обливали минут 5-6. Затем снова закрывали. Естественно, никто не давал какую-то другую сухую одежду. Я не застал времена 30-х и 40-х, когда лагеря только начинали строиться, но в наше время этим ужасом были такие вот подвалы смерти вместе с камерами. Мы продолжали стоять на перекрёстке подвала. Спереди был проход, который делился на две части: в одной комнате было что-то вроде наблюдательной комнаты с громкоговорящим оборудованием, а в другой комнате была процедурная, в которую мне сегодня впервые необходимо было отправиться. Я повернул голову налево, потом направо. Рот находился в одной из этих камер. Только Бог знал, жив ли он ещё. - Сюда, пожалуйста, - сообщил роттенфюрер, проводя нас с адъютантом к одной из камер. Он открыл её. Я не мог поверить своим глазам и в то, что это был когда-то мой товарищ. Рот лежал на полу, он был практически голый. Его посадили в камеру с одним из трупов, который, судя по виду, пролежал здесь уже около трёх или четырёх недель. Это был труп человека, которого сам Рот приказал доставить сюда. Адриан очень сильно прищурился от того, что, за почти сутки, отвык от света. Роттенфюрер взял его за волосы и по холодному влажному грязному полу поволок его в процедурную, бормоча про себя: «Давай, грязная крыса, сегодня ты…». Его голос испарялся. - Сегодня враг народа и ваш личный предатель ответит по заслугам, герр полковник. Вашим ассистентом будет Хольстетд. Он уже подготовил всё необходимое в процедурной. После этой грязной крысы необходимо будет заняться остальными заключёнными, если они, конечно, ещё не подохли, - улыбаясь проговорил Гроссер. В тот момент всё моё существо начало меняться. В тот момент для меня это было очень странно, но я совершенно не хотел больше никого пытать, истязать, убивать. Тем не менее, приказ есть приказ, и мне было необходимо его выполнить, хочу я того или нет. Я всё ещё штандартеннфюрер СС, я давал присягу. Вдруг я подумал о супруге Рота Ханне. Она совершенно ничего не знала о судьбе мужа на тот момент. Время подходило, и мы с Гроссером отправились каждый по своим комнатам дальше по коридору. Я вошёл в процедурную, если её можно было так назвать. Рот лежал на полу, но он уже пришёл в себя. Он был в ужасном состоянии. По его виду тогда я бы даже не утверждал, что он был в состоянии говорить что-либо. Пока доктор заканчивал свои приготовления, я решил наклониться и немного поговорить с Ротом. В тишине через стук медицинских приборов я слышал только жужжание яркой лампы, чтобы была над нами, хотя, несмотря на свою яркость, свет был такой же тусклый. - Эй, Рот, - начал говорить с ним я. - Герр полковник, - ответил он шёпотом. – Ну что же, вот и всё, похоже, - покашливая сказал он. – Я не говорил вам, но в своём отчёте я написал о том, как вы пощадили двух пленных. Простите, это была ошибка. - Ты всё сделал так, как тебя учили, ты всё сделал правильно. Однако и мне нужно выполнять то, что я должен, - вставая обратно, ответил я ему. - Герр полковник, всё готово. Можно начинать, - сообщил Хольстетд. Я читал о некоторых видах пыток и медицинских экспериментов, которые проводились ещё при Гитлере. Некоторые из них остались и до наших дней. В нашей процедурной, например, стоял небольшой прибор, который вырывал у людей ногти. Рядом стояли две печки, между которых могли положить голову пленного, после чего у него загорались волосы. Пленных избивали цепью. Медицинские же эксперименты обычно применялись для того, чтобы проверить то или иное явление на пленных. Подопытных, проще говоря. Я схватил Рота и усадил его за прибор, который выдирает ногти. Закрепив его руку и зажав пальцы, я приступил. Невыносимые крики и рёв Рота сводили меня с ума. Я чувствовал, как сзади меня взглядом пилит Гроссер, в каком-то смысле тоже проводя надо мной пытку. Возможно, за то, что я сохранил жизнь двум евреям, и он тем самым решил «убить» двух зайцев. Я смотрел на Рота и продолжал делать то, что от меня требовали. Я больше не должен был этого делать, я больше не хотел делать это, но от меня это требовали. Тот подвал начал изменять меня окончательно. Я пытал Рота физически, одновременно с этим под действием моей пытки менялось моё осознание всего того, что было вокруг. Закончив с ногтями, я отправил Рота на избиение цепями, а затем положил его голову между двумя нагревателями. Мне хотелось посмотреть Гроссеру в глаза, я был в ярости. Но я чувствовал, что он улыбается и смотрит на меня. Ужасный рёв Рота продолжался, а я уже был в его крови. В камерах ждали остальные. Я пытался не думать об этом через то, что делал с Ротом, но из головы не выходили эти мысли, что тех несчастных ждёт то же самое. Стоны Рота продолжались. Я сидел на улице и курил сигарету. Уже переоделся и умылся. Я курил, чувствуя, что моя правая рука немного дрожит. Я причесался и умылся. С виду казалось, что я выгляжу как обычно. Проходящие мимо надсмотрщики приветствовали меня, а я только смотрел на них холодным взглядом и продолжал курить. Я повернул свою голову вправо, увидев, как развевается большой нацистский флаг на флагштоке управления. Гроссер утром снова вызвал меня в свой кабинет. Но домой в ту ночь я не пошёл. Эмме я сказал, что, скорее всего, задержусь в управлении до самого утра. Теперь это было хорошим предлогом, чтобы не появляться дома в таком опустошённом состоянии. Я просидел так до самого утра, не сомкнув глаз. Утром я отправился в кабинет к Гроссеру. - Герр полковник, проходите, - дружелюбно пригласил меня Гроссер. Я вошёл и сел за стол перед ним. Он не стал поднимать вчерашнюю тему, а я вообще не хотел его больше никогда не видеть в жизни, желая, чтобы он оказался вчера на месте Рота и других пленных, которых стали жертвами после Рота и уже после того, как я ушёл. - Сегодня я покидаю ваш лагерь, полковник. Фюрер получит от меня только положительную оценку о лагере. Он уже назначил нового коменданта лагеря. Его имя вам знать необязательно, - заявил Гроссер. Я повернул к нему лицо с удивлённым видом. - Почему это ещё, герр адъютант? – недоумевающе спросил я. - Для вас подготовлены бумаги о вашем переводе в другой лагерь. Сегодня вы, как и я, покидаете это место и отправляетесь в лагерь ближе к фронту, - заявил Гроссер. - Что?! – резко спросил я. - Не переживайте вы так. Судя по данным здесь, это лагерь в Польше. В Плашуве, - сказал он. – Хм, да, это тот лагерь куда отправили жену бывшего коменданта. Я снова вспомнил о Ханне. Я был куратором лагерей, так что для меня такие переезды были делом привычным, а семья всегда была со мной. Мне предстояла встреча с Ханной, чтобы рассказать о том, что произошло. Мне не хотелось этой встречи. - Хорошо, герр адъютант, пойду собирать вещи, - сказал я, уже выходя из его кабинета. Я вышел из здания управления, закурив ещё одну сигарету. Пройдя немного дальше от него, я повернулся посмотреть на лагерь, а затем на управление, к которому уже так привык. Я снова увидел развевающийся на ветру нацистский флаг, который был гордостью Рейха. Но я уже не мог гордиться им на тот момент. Меня отправляют в Плашув, чтобы там я мог продолжить то, что делал здесь. Но этому не бывать. Никто из пленных больше не умрёт от моей руки или руки кого-то, кто находится в поле моего зрения. С меня довольно. Я докурил сигарету и сел в машину, которая должна была отвезти меня домой.