Офицер

Это был Юнге, я совершенно уверен. И он – заключённый концентрационного лагеря. Я стоял ещё несколько секунд под градом дождевых капель, пока Хайнрих не подозвал меня к себе, чтобы предложить всё-таки зайти внутрь. Я шёл к нему, но при этом часто оглядывался назад, видя, как Юнге уже принялись избивать прикладом винтовки. Он упал лицом в дождевую грязь, а потом его поволокли в барак. Мне необходимо было срочно встретиться с ним и всё выяснить, но так просто с заключёнными на улице не на территории лагеря не мог общаться даже я. Особенно рисковать после того случая с Ротом. Необходимо было уединённое место, где нас никто не сможет застать врасплох и подслушать, при этом всё будет законно. Да, я должен был запереть его в подвале лагеря. - Ох, ну и погодка сегодня, господа. Хочу пригласить вас всех сейчас на второй этаж ко мне в апартаменты. Хочу угостить всех прекрасным вином, которое мне только что прислали из Берлина по случаю назначения в должность коменданта, - с радостью проговорил Хайнрих. Рядом стояли несколько младших офицеров, а также Ханна, с которой мне так и не довелось пока поговорить, и как стоило начать с ней разговор, я совершенно не представлял. - Простите меня, но я отправлюсь к себе в комнату. После перелёта и скорого осмотра немного устал, - ответил я и уже развернулся, чтобы подняться к себе. - Но, герр полковник, неужели вы не составите нам компанию? Для укрепления боевого товарищества, - весело проговорил один из офицеров. Я повернулся и с улыбкой ответил ему: - Вы будете обсуждать решения офицера старше вас по званию, обер-лейтенант? Спокойной ночи, господа, - ответил я и направился дальше. Я отошёл на приличное расстоение, но всё ещё мог слышать разговоры за спиной: - Наш полковник всегда такой? – спросил обер-лейтенант, судя по голосу. - О, герр полковник всегда весь в себе, всегда серьёзен и сосредоточен, ошибок не прощает, но знает такое слово, как «жалость», в отличие от многих из нас. Это удивительный человек, да. Честно вам признаюсь, я бы хотел, чтобы у власти государства был именно такой Человек, в первую очередь, а уже потом простой офисный руководитель, роющейся в бумажках, юридических делах, законах и прочем дерьме, которым занимаются в столице, - ответил, судя по голосу, Хайнрих. До этой встречи мы с комендантом не были знакомы лично. Но он мог видеть меня во время моего пребывания в Берлине, хотя тогда нужды знакомиться с ним не было. Тем не менее, те слова, которые он сказал в тот вечер, были искренние, но тогда вся эта чепуха про власть, руководительство казалась мне полной чушью. Кое-кто мог бы расценивать его слова как государственную измену и без колебаний расстрелять на месте. Но мне не хотелось этого делать, я вообще не испытывал никакого чувства измены или желания застрелить кого-то на месте. За мои последние мысли меня самого стоило уже тогда расстрелять. Вот я уже и в своей комнате. Окно выходило на лагерь, откуда свет от прожекторов бил практически мне в окно. Первое время я не мог уснуть там от этого, но потом привыкаешь. С утра мне необходимо было заняться Юнге и по возможности назначить встречу с фон Хоффманом, который находился в Кракове. Ханна, я снова вспомнил, что мне нужно поговорить с ней, но весь этот лагерь, эта обстановка. Не лучшее место узнать о трагической участи мужа, тем более, от моих рук. Утро было туманным и холодным. Это был конец ноября-начало декабря, поэтому начал выпадать первый лёгкий снег. На утреннем построении у меня изо рта уже шёл пар. Пока комендант руководил построением, я взглядом пытался отыскать Юнге. Я запру его в подвале, чтобы позже просто поговорить. Запру под самым обычным для наших офицеров лагерей предлогом: «мне так захотелось». Я ведь и сам был такой раньше, по правде говоря. Вот и Юнге. На его лице были кровоподтёки от вчерашнего избиения. Я отдал приказ разойтись и заниматься своими делами, какими заключённые там занимались. Такая же рутинная работа, как и у всех пленных. Юнге медленным шагом развернулся и пошёл в сторону от меня. Он опустил голову вниз. - Роттенфюрер, - сказал я. - Да, герр полковник, чем могу помочь? Я решил в очередной раз закурить: - Кто этот заключённый? – спросил я. - Говорят, что он один из бывших руководителей партии. Вчера он сам нарвался, не исполнил приказ. За ним это часто водится, но странно, что его ещё не сажали в подвал, - ответил он. - Не бывал в подвале? Хм, а как насчёт того, чтобы наконец-то устроить ему это развлечение, а? Как вы считаете, роттенфюрер? - ответил я с небольшой ухмылкой, пытаясь подыграть роттенфюреру. – Заприте его сейчас же в камеру подвала, а вечером я с ним встречусь лично наедине, - продолжил я. Я продолжал докуривать сигарету, а в этот момент роттенфюрер ударил Юнге сзади в затылок рукояткой пистолета, тот упал на колени, а затем его поволокли в сторону подвала. Остаётся ждать вечера и удачи, чтобы Юнге мне всё рассказал о Гроссере и том, чем адъютант занимается. Я подошёл ко входу в управление, чтобы просто постоять на крыльце и посмотреть на падающий снег. Многим может показаться, что это абсолютно бесполезное занятие. Я взял в руки телефон, чтобы позвонить на мобильник Фридриху. Надеясь, что он возьмёт трубку сейчас, я набрал его номер. На той стороне мне ответил лишь автоответчик. - Фридрих, это я. Я сейчас в Кракове, точнее в лагере под ним. Позвони мне, когда будет время, надо встретиться, - сказал я. Я постоял ещё несколько минут на крыльце. Вдалеке увидел, как один из надсмотрщиков решил высечь одного пленного. Не знаю, за что, но это был разрывающей силы крик, доносившийся даже сюда. Я глубоко вздохнул, провёл глазами по кругу и спешно зашёл внутрь. Я шёл в свой кабинет, чтобы проверить кое-какие документы. На следующей неделе в лагерь должен был прибыть очередной транспорт с пленными, привезёнными из Эстонии на этот раз. Рутинная работа куратора лагеря, когда засиживаешься допоздна в своём кабинете, разбирая скучные документы. Это было большое количество документов, которое необходимо было просмотреть в чётко заданный срок. Сейчас ко мне пришли документы вместе с досье на всех новых пленных, которые окажутся здесь. В свою очередь, места для лагеря необходимо было освобождать. Коротко говоря, в лагере намечалась чистка, которой я должен буду руководить. Я старался не думать о предстоящем и просто закончить на сегодня с делами. Всё чаще думал уже о своей семье, которая находится буквально взаперти в Берлине. Хотя я и имел возможность позвонить им и услышать хотя бы голос. Это было немного, но и это утешало меня в минуты, когда я думал о них и скучал по ним. Не иметь здесь своего дома, семьи, никакого домашнего очага, семейного уюта. Казалось, будто бы я сам являюсь заключённым этого лагеря, хотя так оно и было. Гроссер начал с того подвала в «Берлине» и продолжил моим заточением здесь, а покинуть лагерь без ведома высшего командования я просто так не мог. К счастью, здесь у меня была скрипка, на которой я последний раз играл во время дня рождения Эммы. Мелодия сама лилась, когда я на ходу придумывал её. Я закрывал глаза и на мгновение оказывался где-то далеко отсюда и меня сопровождала моя музыка. Только моя, придуманная мной, мой небольшой музыкальный мир, в котором я мог чувствовать себя собой. Мне и раньше говорили, что когда я начинаю играть, я словно витаю где-то в облаках, закрыв глаза, при этом успевая доставлять удовольствие слушателям. Жалко, что это всего лишь мечта или фантазия. Это как реальный сон. Если мне и снился такой, то он был исключительно не самый лучший, но я никак не мог проснуться, а проснувшись, чувствовал ужасное состояние внутри себя. Во время игры на своей скрипке я боялся, что однажды придётся вернуться в этот реальный мир, который так похож на один из моих страшных снов, от которых я не могу проснуться. Вечерело. За разбором бумаг я этого практически не заметил, однако мне уже пора было отправиться на центральную площадь, где проводилась вечерняя проверка заключённых. Естественно, что на ней я не увидел Юнге. После этой проверки я первым делом должен был отправиться к нему. - Сегодня я отправлюсь в подвал, герр комендант. Один. Там сидит один заключённый, с которым я хочу поговорить наедине, - сообщил я. - Конечно, герр полковник, как пожелаете. Но кто этот пленный, хотелось бы узнать? Номер? – ответил он. - Не знаю номер, но, говорят, что это был кто-то из наших, кто-то из партии даже. Вот мне и стало интересно, кем была эта грязная крыса, - ответил я, посматривая по сторонам. Тут я увидел некое напряжение на лице Хайнриха. Кажется, он был даже немного растерян и не мог произнести ни слова, словно онемел или у него вырвали язык. - Что ж, я распоряжусь, чтобы сегодня никто не заходил в подвал, кроме вас, - в спешке ответил он. Хайнрих решил отправиться в управление. Я лишь посмотрел ему вслед, но не стал останавливать. Тогда я ещё не мог понять, что его так встревожило. Юнге ещё никогда не бывал в подвале лагеря. Ясное дело, здесь прекрасно понимали, что это был один из руководителей партии, адъютант фюрера, который был на службе долгое время. Есть ещё солдаты в Рейхе, которые не потеряли уважение к таким людям, а Юнге был порядочным, и я наделся, что таким и остался. Я зашёл в коридор подвала. Атмосфера ужаса, страха и боли постоянно присутствует здесь. Крики всех тех, кто прошёл через подвал, кажется, всё ещё оставались в стенах этой постройки. Здесь было 10 камер, в которых могли держать пленных. Марк сидел в одной из них. Я зашёл в зону, где начинались камеры. Там стоял охранный пункт с тремя надсмотрщиками, которым я приказал выйти и прогуляться. Они немедленно вышли, открыв для меня нужную камеру, но не открыв дверь. Я сложил руки за спиной, сжал запястье правой руки, которая уже сжалась в кулак. Так сильно, что я даже слышал скрип своих кожаных перчаток. Я медленно подошёл к камере, открыв дверь. На полу лежал находившийся в ужасном состоянии Юнге. Сейчас здесь не было никого, даже камер наблюдения, так как в подвале постоянно должны были присутствовать надсмотрщики, но я уже приказал им выйти. Здесь остались только Юнге и я. Я помог ему подняться. - Марк, очень рад тебя видеть. Меня зовут Мартин Гроссманн, я здешний куратор и штандартеннфюрер СС, и у меня есть несколько вопросов к тебе. Пройдём в процедурную, там нас точно никто не сможет застать. И не бойся, сейчас я не трону тебя, - попытался успокоить его я. Он мычал, но это казалось неудивительно, так как пребывание в такой камере очень сильно изводило любого человека. Я помню, в каком состоянии был Рот на тот момент, когда была открыта дверь его камеры. Я старался вести Юнге под руку аккуратно, так как он практически не стоял на ногах. Более того, я был практически уверен, что тогда он не ел почти сутки или больше. Если в бараках, возможно, он и получил свою порцию еды, то пребывание весь день в камере подвала проходило даже без глотка воды. Если, конечно, не пошуметь как следует и не получить дозу кипятка или ледяной воды из пожарного шланга, напор которого сваливал с ног и окончательно лишал сил. Я довёл Марка до процедурной, вошёл, усадил его на стул и быстро закрыл дверь на замок. Это было помещение без камер наблюдения и без подслушивающих устройств. - Марк, ты слышишь меня, ты можешь мне ответить? – пытался докричаться я до него. Он продолжал мычать. Я не мог понять, в чём дело, он не мог произнести ни слова, как бы ни старался, и я начал понимать, чего так боялся Хайнрих. Я подошёл к Юнге, поднял его голову, открыл ему рот и заглянул в него. У Марка был напрочь отрезан язык. - О, Господи, - шёпотом проговорил я. – Марк… Не могу поверить в это. Как же так, нет! – вскрикнул я, бросив об стену первый попавшийся в руки предмет. Не помню, что тогда попало мне в руку. Я был в настоящем ужасе, потому что совершенно точно был уверен в невиновности Марка. Его подставили, а расплатился он собственным языком. Естественно, только Гроссер был способен на такое, чтобы Юнге не взболтнул лишнего когда-нибудь и кому-нибудь. Я провёл ладонью ото лба и по всей причёске. - Ты что-то знаешь? – попытался я успокоиться и спросить Юнге. – Просто кивни, если что-то знаешь. Он кивнул мне в ответ через несколько секунд. - В этом замешан Ларс Гроссер, он тебя подставил? – продолжил я. Юнге смотрел мне в глаза. Через несколько секунд он положительно кивнул. Я опустил голову и чуть было не расплакался. Марк Юнге. Человек в возрасте, умный и благоразумный. Честный, исполнявший свой долг. Он не желал никому зла, никогда. Это был мягкий человек и когда-то приятный собеседник. Он стал одной из жертв, когда невиновного человека избивают, истязают, расстреливают просто либо потому что он кому-то в чём-то помешал, либо от простого желания, но факт один – как и все заключённые и пленные в лагерях, Юнге был такой же ни в чём не виновный, живущий обычной жизнью человек. Пленные и заключённые всегда относились к этой категории, но до некоторого времени я практически не задумывался об этом, а теперь не мог выбросить эти мысли из головы. Это были простые семьи, живущие простой жизнью, но вот в дом врывается кучка солдат из другой страны и вы перестаёте быть свободным и жизнерадостным человеком. Вы теряете себя, забываете себя. Кроме жалкого номера у вас не остаётся ничего, кроме ожидания, когда вас просто сотрут с лица земли, как обычную букашку, как крысу. Разве это справедливо? Один простой вопрос. В чём провинились все эти обычные люди, почему у кого-то есть право решать, кому жить, а кому умереть. Почему кто-то возомнил, что он лучше кого-то другого, а чтобы самоутвердиться, ему необходимо использовать подобные методы? Я вышел из процедурной в полном безумии. Я провёл там всего несколько минут, но меня уже выворачивало из себя. Я решил отвести Марка в его барак, а сам прогуляться вокруг лагеря и подышать воздухом. На выходе меня остановили. - Герр полковник, по приказу, мы забираем этого пленного. По личному приказу коменданта лагеря сегодня ночью этот заключённый должен быть расстрелян за измену родине, как враг государства, - сообщил мне надсмотрщик. - Да, это я приказал им, отведите его к остальным. Сейчас мы уже начнём, - подошёл сзади комендант. - Хотите расстрелять его? – спросил я. - Так точно, герр полковник. Эта крыса была лишена своего статуса, он больше не один из нас, всего лишь предатель государства. Тем более, что мне поступил личный приказ от герра адъютанта Ларса Гроссера о расстреле бывшего адъютанта, которого когда-то звали Марк Юнге, - повернулся ко мне спиной Хайфнер и продолжал говорить. Мы с комендантом прошли к одному из бараков, где должны были расстрелять Юнге, но вместе с ним там стояло ещё четверо пленных. - А этих всех за что? – спросил я. - В соответствии с приказом, также, было поручено поставить к стенке четверых сожителей врага государства. Видимо, в качестве назидания другим. Вот приказ, который я получил, герр полковник, - он передал мне листок. Всё было верно. Их всех поставили к стенке барака. Комендант приказал зарядить штурмовые винтовки. Ночная тишина, пар изо рта, прожектор светит в глаза. Кулак у меня за спиной сжимался уже с невероятной силой. Я смотрел в глаза всем этим людям, а они на меня. Это может показаться глупым, но я чувствовал себя так, словно стою вместе с ними у той стенки. - Огонь! – приказал Хайфнер. Прозвучало шесть или семь выстрелов. Пять человек замертво упали на землю. Словно это были и не люди. Обычные вещи. - Ну вот, ещё пятью крысами меньше, герр полковник. Тем более, скоро пора было начинать чистку, так что вот первые готовы. Завтра, возможно, здесь будет лежать ещё кто-нибудь. Какие-нибудь старики или дети, возможно. Спокойной ночи, герр полковник, - сказал он мне и пошёл дальше. Однажды я сказал себе, что никто не должен больше умирать, но вот при мне умерло целых пять человек. А завтра может погибнуть ещё десять или больше. Я не мог просто так взять и прекратить это. У меня не было ни возможностей, ни чего бы то ни было ещё, но я понимал, что если не я, то кто. Вдруг мой телефон зазвенел в кармане. Это был фон Хоффман. Он сказал, что сейчас приедет в управление повидаться, так что я отправился в свою комнату. Надсмотрщики ещё находились рядом с телами мёртвых, отпинывая их куда-то в сторону. Фридрих приехал через полчаса после своего звонка. У него появилось время, и он решил на час перед сном заглянуть ко мне. Его проводили в мою комнату тогда, когда я как раз находился в ней и сквозь звуки скрипки не услышал, как он вошёл. - В тебе пропал талант за офицерской формой, Мартин, - с улыбкой сказал он. Я перестал играть, убрал скрипку от плеча и посмотрел на Фридриха. - Фридрих! – с восторгом в голосе прокричал я. Я подошёл к нему и мы по-дружески обнялись. - Ну как ты здесь, а? Вижу, куда тебя направили, но не бойся, две недели, и ты привыкнешь ко всему. Тебе даже если этим прожектором в прямо глаза светить начнут, ты будешь спать, как убитый, точно тебе говорю, уж поверь! – с улыбкой сказал он. - Да уж, - ответил я, но мне уже было не так весело. - В чём дело? – спросил Фридрих. - Гроссер приказал оставить семью в Берлине. Без моих дочек и Эммы здесь просто с ума можно сойти, - грустно ответил я, подойдя к окну. - Понимаю, я со своей семьёй не виделся уже давно. Эта проклятая война когда-нибудь закончится или нет. Пленные всё прИбывают и прИбывают, трупов всё больше, выстрелов меньше не становится, люди погибают, простые люди, - ответил фон Хоффман. - Сегодня расстреляли Марка Юнге, здесь, в лагере, а вместе с ним ещё четверых пленных. Обычные, ни в чём не виновные люди, Фридрих, - ответил я, повернувшись к нему. – Неужели кто-то должен решать, кому жить, а кому нет? Почему никто не задаётся вопросом: «А когда это всё закончится?». Горы трупов. Я за свою жизнь повИдал их столько. Господи, что я видел, это не описать, - приложив ладони к лицу и с шёпотом, продолжал я. – Люди гибли и гибнут, потому что это просто кому-то нравится. Неужели так и должно быть, а? Фридрих тогда немного подумал, а потом продолжил: - Тебе нужна помощь? – выждав паузу, сказал он. От неожиданности я пришёл немного в себя. - Что? – ответил я. Фридрих встал на ноги, решив продолжить то, что он начал. - Мартин, ты мой друг, мой лучший друг. И сейчас, стоя здесь, как лучший друг я спрашиваю тебя: чем тебе помочь, что ты хочешь сделать? – сказал с твёрдостью в голосе он. Я стоял на месте, а потом, выждав несколько секунд, сказал всего одну фразу: - Я хочу положить конец нацистской власти в стране. Фридрих подошёл ко мне медленными расчётливыми шагами, остановился, а потом ответил всего одно слово, немного кивая головой: - Хорошо.