Офицер

Если бы мне когда-нибудь сказали о том, что генерал-майор вермахта ответит «Хорошо» на предложение начать в стране государственный переворот, я бы в жизни в это не поверил и, скорее всего, признал бы того, кто это сказал, врагом государства за антиправительственные настроения. Но этот день настал, а точнее - вечер. В тихий тёмный вечер ноября в довольно уютной комнате в Польше офицер СС принял поворотное для всей страны решение – начать гражданскую войну. Нам предстояло сделать то, что до нас уже пытались сделать в 1944-м году во время «Заговора генералов», однако тогда Адольф Гитлер сумел выжить, и власть не перешла в руки мятежников. В этот раз никакой осечки не должно было быть. Тем более, что намечалось не просто тихое покушение на главу государства и, если повезёт, приближённых к нему рейхсляйтеров. На этот страна должна была познать всю накопившеюся боль и ненависть тех, кто пытался скрывать свои истинные чувства все эти годы, как и я. Планировалось широкомасштабное военное выступление против тех, кто так любит унижать, доставлять боль и страдание невинным жизням, превращая всё это в обычную забаву и развлечение, «убивание времени», чем ранее любил заниматься Адриан Рот. Даже не знаю, поддержал бы он меня в то время или отвернулся. Всё же после его смерти я пытался себя заставить поверить в то, что он бы понял со временем, каким ужасным пыткам подвергаются обычные люди, такие же, как и мы, ничем не отличающиеся. Однако не всё сразу. Наш разговор с Фридрихом был лишь первым, самым начальным, корневым этапом всей операции. У нас не было не достаточного количества сторонников, а переманить людей, заставить поменять своё мнение и, по сути, заставить пойти на войну «брат-на-брата» было делом очень сложным. Нам предстояло очень много дел, но близилась зима, которая обещала быть очень холодной. Предпринимать что-либо в таких условиях было бы чистой воды самоубийством. Привлечения одного лишь Фридриха было мало. К счастью, он имел большое влияние в генеральских кругах вермахта – харизматичный, умный и расчётливый. Стоило ожидать, что со временем он сможет добиться того, чтобы мои предложения и соображения выслушал кто-либо ещё в высших военных чинах. Однако пока нам стоило залечь на дно, никто не должен был ни о чём подозревать. Особенно рисковать не имел право я. Моя семья всё ещё находилась в Берлине, и если бы меня раскрыли в тот вечер, ночью их бы уже расстреляли, а трупы закопали где-нибудь за городом так, что никто бы никогда их не нашёл. Что ещё хуже – ссылка в один из концентрационных лагерей. Я не мог допустить этого, поэтому сначала я должен был разобраться с этой проблемой. - Ты согласен помочь мне? Почему? – с недоумением спросил я у фон Хоффмана, который дал своё согласие без какого-либо промедления. В тот момент я почувствовал невероятную радость и облегчение. Это был первый человек, который смог меня выслушать. - Ты только что слышал минуту назад о том, о чём я тебе говорил. Безумная война, конфликты, кровь, смерть, крики, мучения, разрушения и боль. Я простой генерал, который уже практически отслужил своё и отжил, Мартин. Свои последние годы жизни я хочу провести в спокойствии со своей семьёй, детьми, внуками. Я хочу это сделать без чувства того, что в один прекрасный момент на мой дом может упасть бомба. Я хочу включить вечером телевизор и услышать радостную приятную весть. Знаешь, что говорят мои внуки, включая вечером телевизор в наши дни? – продолжал Фридрих, а я пристально смотрел ему в глаза в этот момент. Мы решили с ним немного выпить. – Мой внук говорит, что когда вырастет, он отправится служить в лагерь, чтобы убивать врагов народа. Ты представляешь? – он смотрел в окно и сделал ещё один небольшой глоток вина. – Неужели именно так должны расти наше будущее? - Мои дети, к счастью, никогда не говорили мне подобных слов. Но ты попал в самую точку, когда сказал, что на твой дом может в любой момент упасть вражеский снаряд, - продолжил я беседу. - А все эти простые работяги, старики и дети, попавшие в плен в результате нескончаемых международных конфликтов. Почему кто-то должен решать здесь, на этой территории, огороженной электрифицированными изгородями длинной 2,5х2,5 километра, кому жить, а кому умереть. Люди забыли жизнь, - закончил он и сделал ещё один глоток. Так мы сидели с ним в тишине около минуты или двух. - Мне нужно вывезти семью из Берлина, Фридрих, - прервал я нашу с ним тишину. Он мгновенно сосредоточился на том, о чём я ему хотел сказать. – Я не могу ничего предпринимать, пока их жизни находятся под угрозой, и если что-то пойдёт не так… - Фридрих прервал меня. - Успокойся, Мартин. В Берлине есть мой человек, доверенное лицо. У него есть доступ к информации, связанной с твоими женой и детьми. Я немедленно вышлю ему запрос о том, чтобы он смог разузнать о них всё, тогда и решим, что делать. До этого момента с ними ничего не произойдёт, да и с нашими планами тоже, потому что мы ещё не начали действовать. Пока что ложись и отдыхай, мне уже пора возвращаться, - он одел свою фуражку, пальто. Мы с ним обнялись на прощанье, и он направился к выходу. – И да, а играешь на скрипке ты всё-таки просто виртуозно, - оглянувшись, проговорил он. Я улыбнулся на его слова. – Спокойной ночи. Я выглянул в окно в своей комнате, взглядом провожая автомобиль Фридриха. Было чёткое ощущение того, что сегодня прошла целая вечность с момента восхода солнца и его заката. Решение принято, а что будет дальше – покажет время, и Фридрих даст мне знать, когда настанет пора действовать. До этого времени я должен буду заниматься своими обычными обязанностями в «Плашуве». Яркие, ослепляющие прожектора освещали ночной лагерь под чистым открытым небом. Луна в этот вечер светила так ярко, что казалось, будто на территории лагеря не нужно вообще никакого освещения. Это была настоящая полная Луна, какой я ещё не видел никогда в своей жизни, она по-настоящему ослепляла меня. В тот вечер я просто стоял в своей комнате у окна довольно продолжительное время и просто смотрел в окно, не думая ни о чём. За последние несколько дней у меня накопилось столько мыслей, было пережито такое количество непредвиденных событий, было совершено столько дел, что я просто-напросто устал о чём-либо думать. Единственное, что я хотел бы сделать - это оказаться далеко за пределами реальности, а главным помощником мне в этом был лишь сон. К сожалению, сон проходит для человека мгновенно, практически за долю секунды, когда он засыпает и просыпается утром. И лично мне бывает крайне грустно от того, что с утра я могу проснуться и не увидеть какое-нибудь сновидение, хорошее, радостное, приятное, которое одновременно со всем этим увеличило бы моё пребывание в спящем состоянии. Теперь мои ночи должны будут проходить ещё хуже, чем когда бы то ни было. Не имея своего отдельного загородного дома в тишине и покое, без тёплого домашнего очага, без приятных и нежных объятий Эммы. Здесь, в Польше, я мог довольствоваться только лишь такими унылыми вечерами и ночами, посматривая в тихую, светлую от прожекторов ночь. Это может быть похоже на парадокс, называйте, как хотите, но всё это было лишь от того, что в «Плашуве» я боялся лечь спать и увидеть очень нехороший сон о судьбе своей семьи вдали от меня. Таков уж был я. Кому-то может показаться, что я был слишком чувствительным, тем не менее, это была моя жизнь и мои чувства. В тот вечер я ещё долго не мог заснуть, пытаясь провести время за игрой на скрипке. Спать я лёг только около двух часов ночи, а вставать мне нужно было в семь, чтобы быть готовым к очередному утреннему построению. Я лёг спать и моментально проснулся. В то утро я сходил в душ, побрился, привёл себя в порядок. Открыл окно в своей комнате, чтобы ощутить свежее тихое утро. До того, как Фридрих должен был сообщить мне, как действовать дальше, я должен был заниматься своими обычными обязанностями в лагере. Скоро должен был прибыть новый транспорт с военнопленными, поэтому в течение нескольких дней планировался крупный медосмотр всех заключённых в лагере, а по приказу из столицы от тех, кто не в состоянии работать на территории «Плашува» необходимо было избавиться, или, проще говоря, устроить ту самую чистку, которая планировалась в «Берлине». Сегодня, как и обычно, было довольно прохладно. На улице в лагере было довольно грязно, поэтому я надел свои сапоги, а поверх своей СС-овской формы плащ. Пора было выйти на улицу. Наш лагерь был похож на небольшой завод, на котором что-то могло бы производиться. Здания были построены из белого и красного кирпича, повсюду проходили линии электропередач, труба котельной, которая возвышалась над лагерем, создавала своим видом особое впечатление. Кое-где были небольшие улочки. Проще говоря, стандартная промышленная рабочая территория, но это только с виду издалека. Зайдя на территорию лагеря, вы первым же делом можете увидеть шлагбаум, где проходил главный въезд в лагерь, с табличкой «Halt!». По бокам стояли две будки с надсмотрщиками, имевшими при себе винтовки, а третий был с немецкой овчаркой, который осматривал периметр. Две высотные башни возле главного въезда, две башни на главной площади и ещё одна башня на другой, противоположной от стороны главного въезда, стороне. Осенью и зимой здесь создавалось ещё более мрачное, чем обычно, впечатление. Зачастую оно создавалось той серой атмосферой, создаваемой поздней осенью и зимой. В таких лагерях зима проходила особенно плохо. Сейчас наступал декабрь, но заключённые имели в своём распоряжении из тёплой одежды только лишь одну телогрейку на одного человека. Иногда одна телогрейка делилась между тремя или четырьмя людьми. Те, кто переживал страшные суровые морозные зимы, в которых время от времени морозы поднимались до -35 градусов, а в некоторых местах даже выше, были настоящими везунчиками. Некоторые офицеры СС и гестапо не осмеливались выходить на улицу в такие морозы, а пленные не имели права на отдых, работая в таких условиях почти полдня. Естественно можно и не догадываться даже о том, чем это всё очень часто заканчивалось. Тех, кто не мог ходить, отмораживая нижние конечности, так и оставляли на улице даже после отбоя, когда лагерь ложился спать. Наутро пленного или нескольких обнаруживали мёртвыми, но ничего серьёзного, конечно, солдаты не предпринимали. Из их уст выходило лишь несколько шуток, после которых они направлялись обычно в здание погреться - посмотреть телевизор или просто послушать радио. В начале своей службы я и сам любил делать это, а трупы убирать просто ненавидел, хотя наши «уборки» также проходили с забавами и шутками над уже давно умершими пленными. Для таких смертей в моём раннем лагере просто вырывалась эскалатором очень глубокая яма где-нибудь подальше от лагеря, куда все эти трупы просто-напросто выбрасывались. Бывали и такие случаи, когда кое-кто мог так и не закончить своё существования в морозную ночь на улице, с утра подавая признаки жизни, но их частенько отводили в подвал, устраивая газовую камеру или устраивая ещё какое-нибудь для себя развлечение. Особо ленивые солдаты просто выстреливали из своих пистолетов на месте, убивая жертву. Люди и так страдали и рисковали каждый день пребывания в лагере 365 дней в году, а зимой, во время холодов и более сильного голода, ещё сильнее. Во время своей молодости я побывал однажды и на публичных зимних наказаниях, когда провинившихся за что-то, что не понравилось бы нашему тогдашнему шатндартеннфюреру СС Томасу Гайслеру, ныне являющемуся имперским руководителем Внешнеполитического управления страны, раздевали наголо и привязывали руки стальным тросом к каким-нибудь железным столбам, к любым первым попавшимся. Их руки обвязывали вокруг столба таким образом, что обнажённое тело пленного в итоге лежало на снегу, а в качестве меры профилактики их могли облить небольшим ведром с холодной водой в качестве добавления к уже состоявшемуся наказанию. Мало того, что на улице в этот момент было невообразимо холодно, со временем кожа пленных портилась настолько, что у некоторых могла потрескаться до крови. Позже солдаты и офицеры отправлялись в управление, где за игрой в карты и горячим шоколадом наблюдали за теми мучениями, которые испытывали на себе провинившиеся заключённые. Если наказание проходило под вечер, примерно перед отбоем, на ночь некоторые надсмотрщики спускали своих овчарок с цепей, подпуская их к привязанным пленным. Собак в некоторых лагерях не слишком жаловали едой, хотя и кормили как полагается, но всё же сами псы практически никогда не отказывались от такого свободно доступного мяса, но они не убивали пленных, лишь немного грызли, а затем возвращались обратно. Во время патрулирования лагеря на поводке надсмотрщика, овчарка могла даже иногда и помочиться на какого-нибудь пленного, на что какой-нибудь солдат мог просто посмеяться и сплюнуть вдобавок на заключённого. Я сам ходил в парах патрулировать лагерь во время начала службы, поэтому лично присутствовал при этом. Кроме этого, у нас применялись меры по высечению заключённых, когда их раздевали по пояс, руки привязывали с обеих сторон в разные стороны к столбам, а затем на лютом морозе начинали высекать кнутом. Если бы раны просто оставались ранами, но вы и сами понимаете, как неприятно может быть даже от не самой большой раны, когда при этом выходишь на холод. Раны на спинах пленных при таких условиях зим должны были просто гореть, жечь. Так и было, потому что со временем некоторые теряли сознание от такой процедуры. Резкое перехватывание дыхания, мороз и огонь в открытых сильных ранах на спине давали о себе знать. В нашем лагере тоже стояли специальные столбы, на которых можно было привязывать пленных для высечения. И, скорее всего, в эту зиму кто-нибудь из 200 пленных мог бы оказаться между этими двумя холодными столбами. Постоя некоторое время на крыльце в то утро, я решил, что пора начинать утреннее построение. Хайнрих тогда уже тоже проснулся, поэтому отдал приказ о подъёме заключённых. Загудела сирена, которая гудела ещё в тот вечер, когда я приехал в лагерь и решил устроить вечерний осмотр заключённых. Пленных выгоняли из зданий очень быстро и построили практически мгновенно. 200 человек – это совсем небольшое количество заключённых, которое была в лагерях страны, однако с таким количеством людей можно было начинать строить наши с Фридрихом будущие планы. - Герр полковник, заключённые построены, - сообщил мне Хайнрих. - Хорошо, пора объявить им всем, что скоро в лагерь прибудет новый транспорт с заключёнными и сообщить о том, что скоро будет проходить медицинский осмотр, - ответил я, осматривая взглядом заключённых. – Заключённые, внимание! – с рёвом вырвалось резко у меня, - на следующей неделе в лагерь прибудет новый транспорт с военнопленными, поэтому в течение ближайших нескольких дней в лагере будет проходить чистка состава и медицинский осмотр тех, кто в состоянии остаться здесь. Дети должны будут быть вывезены из лагеря! – коротко и понятно объяснил я всем. В этот момент проверка номеров пленных продолжалось. - Вижу, вы вчера вечером хорошо отдохнули, герр комендант, - тихо и с улыбкой сообщил я Хайнриху. - Как вы догадались, герр полковник? – с недоумением спросил Штефан. - Аромат женских духов, да? Или вы сами решили сегодня с утра так явиться на осмотр лагеря? – ответил я. Кажется, что Хайнрих почувствовал себя очень неудобно, однако я не стал на него давить и всячески грозить, хотя по-настоящему я должен был отправить в Берлин рапорт о ненадлежащем виде офицера СС, в котором он явился на рабочий день. Мы с ним продолжали о чём-то беседовать весьма хорошо, и в какой-то момент этот разговор напомнил мне Адриана Рота и утренние осмотры, которые проходили в его компании. Я вспомнил о нём, на секунду задумался, но внезапно нашу беседу прервало сообщение. - Герр полковник, герр комендант, двоих заключённых не хватает, - сообщил мне роттенфюрер. - Обыскать местность, взять под контроль 30 километров вокруг лагеря, сообщите в контрольный пункт, отправьте им фото, пусть задействуют свои силы. Раздать поисковому отряду фотографии из досье беглецов по соответствующим номерам! Запереть всех заключённых в их жилых помещениях и не выпускать до поимки беглецов! – резко на весь лагерь скомандовал Хайнрих. – Далеко им не уйти, герр полковник. - Это точно, Штефан, - продолжил я. – Ведь дальше вокруг нашего лагеря идёт минное поле. Оно не проходит только на территории транспортной дороги, ведущей сюда. Либо они будут пойманы, либо мы найдём их мёртвыми, - закончил я. В тот момент я подумал, что это были первые кандидаты на публичное высечение кнутом, мой взгляд тогда сразу бросился на те столбы, возле которых это всё и происходило бы. - Служба безопасности должна немедленно предоставить материалы видеозаписи. Как они смогли обойти охранную систему и не попасть в поле зрения камер?! – продолжал кричать Хайнрих. Я почувствовал, что у меня в кармане завибрировал телефон. Я достал его, чтобы прочитать СМС, которое пришло от Фридриха. Он пишет, что ждёт меня в Кракове со срочным делом. Я прекрасно понимал с каким, поэтому должен был немедленно покинуть расположение лагеря, однако в связи со сложившейся ситуацией я не мог просто так взять и уехать, тем не менее, я должен был рискнуть. Тем более, что я старший офицер по званию и даже Штефан Хайнрих не имел права останавливать меня, если я что-либо решил. - Герр полковник, герр комендант, это случилось здесь, - один из надсмотрщиков показал нам то место, где это случилось. Это был подкоп под электрифицированной изгородью, довольно большой. Когда этих ребят поймают, то не ограничатся только лишь высечением, подвал в тот момент пустовал… Но это были всего лишь простые люди, жаждущие свободы, и ради будущего таких же обычных пленных по всей стране я должен был немедленно уехать из лагеря, чтобы встретиться с Фридрихом в Кракове. - Герр комендант, меня срочно вызывают в военный штаб Кракова по одному неотложному делу. Я доверю вам командование и свои полномочия во время моего отсутствия в лагере, поэтому принимайте любые меры по поимке беглецов, какие сочтёте нужным, а если к моменту поимки я ещё не вернусь, отдаю вам приказ о том, чтобы… как можно строже наказать нарушителей. Вы всё поняли, герр комендант? – заявил я Хайнриху. - Так точно, герр полковник, будет исполнено! – ответил он чётко, и я решил незамедлительно направиться в путь. Поездка оказалась не слишком долгой, и меня довезли до центрального управления военного командования Кракова, где я должен был встретиться с Фридрихом. Мы припарковались, у входа в здание я увидел стоящего Фридриха, который встречал меня со своей очень милой улыбкой. - Фридрих! – поприветствовал я его. - Мартин, дружище, - он тоже по-дружески обнял меня. – Вижу, ты не стал задерживаться, но это к лучшему. - Двое пленных сбежали ночью из лагеря, там сейчас все подняты на уши в поимке, и я не хочу задерживаться здесь. Хочу вернуться до того, как их поймают и отдадут приказ о казни, - сообщил я шёпотом Фридриху, встав к нему почти лицо к лицу. Он кивнул мне в ответ. - Да, и я тоже хочу, чтобы ты вернулся. Мартин, сейчас мы отправимся к… - сзади нас прошли два военнослужащих, которые поприветствовали нас стандартным нацистским жестом, и пошли дальше. – Мы пойдём к Франку фон Веберу. - К обергруппефюреру Рейха, ты с ума сошёл, кому ты рассказал обо всём? – он резко прервал меня. - Послушай ты лучше, - он посмотрел влево от меня, а затем снова повернулся лицом ко мне. – Сначала выслушай то, что он тебе скажет, а затем ты решишь, правильно ли я поступил или нет. В конце концов, выбора у нас нет, поэтому просто выслушай его, Мартин. Фридрих вошёл в большое красивое, выполненное в старом стиле, здание, а я, оглядевшись по сторонам и вздохнув поглубже, через несколько секунд направился на встречу своей судьбе и судьбе многих тысяч заключённых и многих миллионов жителей страны.