***
— Юри, ты рано, — брюнет вздрогнул и чуть не выронил телефон. — Я напугал? Прости. — Нет-нет, всё в порядке, я просто, — он кивнул на мобильный, — зачитался. Не думал, что Вы придёте так рано. Виктор оглядел брюнета — красивый. Дизайнерское кашемировое пальто (стоит, небось, кучу денег?), вельветовая рубашка, несколько потерянный взгляд из-под очков, бегающие туда-сюда зрачки и спадающая на лоб чёлка — всё это вызывало какой-то трепет, желание помочь и защитить. — Профессия обязывает. А почему ты уже здесь? — Я… — вспыхнувшие щёчки азиата говорили о многом. — Да делать было нечего, вот и решил выйти, — он кивнул, словно убеждая самого себя. — Тогда идём? — Да, но я правда не знаю куда мы собираемся, — застенчивая улыбка. — Не волнуйся, просто доверься мне, — в протянутую ладонь ложится кисть, и оба делают шаг за витиеватые ворота клиники.***
Швейцария именно такая, как Юри её и представлял. Спокойная, обволакивающая, успокаивающая. Он даже согласится с утверждением, что это страна для пенсионеров и домоседов, но она прекрасна в своём уюте настолько, что здесь хочется жить, заботиться, любить. Узкие улочки, небольшие, в пару этажей, домики, приятные и общительные люди; и Виктор рядом. Что ещё нужно человеку для счастья? Они гуляют уже около двух часов, а кажется, будто и пяти минут не прошло — настолько Юри уютно. Он чувствует себя нужным, чувствует, что обрёл дом. Все разногласия и споры вмиг уходят на второй план; да это и не волнует его сейчас. Пусть Юри дискомфортно в таком людном месте (каким бы маленьким городок ни был — это Швейцария, туристы на каждом шагу, а Юри терпеть не мог большие скопления народа), рядом Виктор, и он держит его за руку, отрезвляет и поддерживает. — Смотри, а эта? Я думаю, она смотрелась бы на тебе шикарно, — Виктор дурачится и подсовывает Юри красную рубашку с ананасами за десять долларов. Они стоят в небольшом магазинчике и выбирают друг другу самые идиотские наряды, которые только могут найти. Виктор уже надел огромную женскую шляпу с полями, шорты с принтом головы Микки на пятой точке, плетёные сандалии и белую ситцевую рубаху с голубями. На удивление, на Викторе это смотрелось гармонично. — Хорошо, — Юри звонко смеётся и пропадает в примерочной на пару минут. Возвращается же оттуда маленький нахохлившийся воробушек, обиженно надувший губы. Безразмерные штаны, которые пришлось подгибать три раза, ковбойские сапоги, та самая рубашка с ананасами и ярко зелёный галстук. — Юри, ты выглядишь просто великолепно! — яркая и, очевидно, самая искренняя улыбка, которую когда-либо видел Юри. — Я выгляжу, как жертва психопата-стилиста с очень специфическим вкусом. — То есть, ты сомневаешься в моём здравомыслии? — в голубых глазах напротив появляются искорки детского озорства. — Я сомневаюсь в твоей способности здраво мыслить. — Тогда… — Виктор потёр кончик носа большим пальцем. — Я объявлю себя человеком, который совсем не разбирается в моде, если ты проходишь в этом весь оставшийся день. — Я могу отказаться? — Правилами такой вариант развития событий не предусмотрен; поэтому нет, не можешь, — обворожительная улыбка и хитрый прищур глаз цвета неба. — Разве можно такому отказать, — буркнул себе под нос. — Ладно, хорошо, — Виктор приготовился хлопать, но азиат быстро одернул его. — Стоп, ты что, решил, что всё будет так просто? В случае мой победы ты пройдёшься в этом наряде по клинике, выкрикивая: «Виктор Никифоров самый бездарный стилист в мире». — Юри, ты так жесток, — Виктор театрально всплеснул руками. — Но я согласен, — он коротко усмехнулся и протянул руку. Юноша выгнул бровь, взглянув на протянутую ладонь, и заключил пари рукопожатием. — Пойдём, Юри. Мне нужно показать тебе кое-что очень важное. И ему, конечно, безоговорочно доверяют.***
Если меня когда-нибудь спросят, о чём в своей жизни я жалею больше всего, то я, хоть и не сразу, отвечу: встреча с Виктором. Каждый день рядом с ним я рождаюсь и умираю, непрерывный круг невероятно сильных эмоций. При любом его жесте, брошенной фразе, скользнувшем взгляде — внутри взрываются сотни маленьких вселенных. Это любовь? Бывает ли любовь такой разрушительной, необузданной, выходящей за рамки сознания? Только такой и бывает. Ты ныряешь в омут, страдаешь, медленно умирая без человека, ревнуешь, рыдаешь, но любишь. Любишь настолько, что кажется, будто рёбра не выдержат и хрустнут от такого напора. Глядя на Виктора, такого одновременно близкого, но вместе с тем невероятно далёкого, который улыбается мне так, будто я для него единственное, что вызывает у него улыбку и смех — я задумываюсь: а так ли это? И что потом? А потом неизвестность, наполненная твоими яркими улыбками и звонким смехом. А потом неизвестность, где есть ты. А потом лишь ты.***
(Советую к прослушиванию: «Музыка ангелов» — Моцарт). — Почему ты завязал глаза этим идиотским галстуком? От него воняет. — Будешь бухтеть, я его вообще никогда не развяжу, — лёгкий щелчок по лбу. — Почему нельзя сразу сказать, куда мы едем? — Что за глупый вопрос, Юри, — он чуть поправил повязку. — Если бы я сразу всё сказал, тогда бы не вышло сюрприза, — голос начал отдаляться, эхом отскакивая от стен. — Виктор, ты что, решил меня бросить? — завопил юноша слишком резко. — Быстро вернулся, глупый докторишка. Ты, что, думаешь избавиться от меня? Ты просто… — помещение заполняют первые такты «музыки ангелов» Моцарта, и приглушённое «развязывай» доносится до Юри. Повязка спадает с глаз. Мгновение; как, кажется, мало, но абсолютно неповторимо. Большой каток, в середине — Виктор. «Виктор Никифоров вот уже пять лет не выходил на лед! Это шокирует. Что же вынудило его отложить коньки в сторону? Также в эфире: другие новости спорта…» Плавные движения, такие манящие и завораживающие. Он будто и не касается льда, выплёскивая свои эмоции, делится ими, окутывая, погружая в танец. Я беру паузу. Не вижу смысла бездумно "откатывать программы", без души и страсти. Я потерял вдохновение. Четверной ритбергер — самый сложный элемент для Виктора; Юри знает. Он выполняет его будто бы вовсе не напрягаясь, легко и непринужденно, слившись с музыкой. Удивительно, что многие фигуристы абсолютно пренебрегают этим; но не Виктор. Виктор, несомненно, великолепный фигурист, но в его программах больше нет огня, даже намека: он не искренний. Эти выступления точно не достойны первых мест. Дорожка шагов, в которой Юри улавливает нотки отчаяния и разочарования, плавно перетекает в тройной аксель и сальхов. Знаете, я действительно больше не чувствую лёд; он словно исчезает. Программа подходит к концу. Виктор делает последнюю комбинацию из тулупа и флипа, выезжая из прыжка "корабликом", замирая "фениксом" под последние аккорды мелодии. Юри подаётся вперёд, облокачиваясь на бортик. — Если бы не ты, Юри, этой программы бы не было, — срывающийся голос мягко отскакивает от стен полупустого помещения, а сердце гулко стучит в груди. Счастье. Нежность. Восхищение. Любовь. Все эти чувства, словно тщательно перемешанные профессиональным барменом, переплетаются в невероятно сладостном и головокружащем коктейле эмоций. Виктор, его кумир: прямо перед ним, для него, о нём. Юри срывается с места, снося Виктора с ног. Кончики пальцев приятно холодит от соприкосновения со льдом, ведь под кожей разливается обжигающе горячая магма. Ультрамарин и изумруд. Напротив — целая Вселенная, затаившаяся в морозной свежести голубых глаз. Одно дыхание на двоих, и сносящее все барьеры: — Я назвал его "Лекарство", — интимный шёпот оседает на подбородке. Трепетное, едва уловимое касание, словно взмах крылышка бабочки, обжигает, унося сознание и здравый смысл за пределы границ разума. Два тёмных силуэта лежали на льду, тяжело дыша. Классическая мелодия проигрывалась уже по второму кругу, но внутри у них одна и та же волнующая мысль: Я его лекарство?