Глубокие воды

Конец лета, 2015 Маю никогда не был сентиментальным, как не считал себя ни романтиком, ни мечтателем. Если бы его спросили, существует ли любовь на всю жизнь, он огрызнулся бы, что это выдумка для школьниц, и потребовал не трахать ему мозги. Не было в мире ни единого человека, которому Маю признался бы, что не просто верит в это чувство — он на собственном опыте убедился, что подобное действительно возможно. В свое время именно такая любовь — неизбежная, неизлечимая и живущая вопреки всему — настигла его и не отпускала по сей день. Страсти давно перегорели, боль ушла, и несколько лет Маю упорно ждал, что погаснут и воспоминания. Но, должно быть, если однажды встречаешь своего человека, впускаешь его в свою жизнь и позволяешь прорасти в себя корнями, расстаться с ним окончательно уже не получится. Когда он понял это и перестал бороться, стало легче. Маю хотелось думать, что он не слабый, а мудрый — он смирился с тем, что Юджи Камиджо навсегда останется в его мыслях. И в сердце. События далекого 2006 года казались теперь чем-то из прошлой жизни или из сна. Из мучительного кошмара, если быть точным. После переезда из Токио в Киото, когда они с Камиджо твердо решили больше не видеться и не общаться, Маю часто снилось нечто муторное и невнятное. Полусны-полуявь, когда уже понимаешь, что не спишь, но пробудиться окончательно не можешь. То Маю чудилось, что он тонет, то падает в пропасть — падает так долго, что перестает ждать удара, то он не может выбраться из липкого тумана, и бежит, бежит, да все без толку. Со временем гадкие сны прекратились, и успокоившийся, нашедший свою точку равновесия Маю вспоминал весь тот период прощания с прошлым, с Lareine и с Камиджо как одно из особенно неприятных видений. Уходя, Маю оставил Юджи свою гитару — рабочую, ту самую, с которой выступал на концертах. Кому-то такой поступок мог показаться чересчур лиричным, но Маю не преследовал никаких сентиментальных целей. Это была своеобразная точка, он словно припечатал — «вот и всё». Больше ни музыки, ни Камиджо, ничего, что было некогда любимым и жизненно необходимым, а потом начало отравлять существование. К тому моменту Юджи очень изменился, он стал спокойнее и строже, хотя Маю не сомневался, что в глубине души тот навсегда останется истеричкой — взбалмошным сумасшедшим, невероятно темпераментным и не менее харизматичным. Маю заранее было жаль всех, кто повстречается ему на пути, не успеет вовремя унести ноги и попадет под влияние его чар. Камиджо умел отравлять собой — незаметно, но быстро. Порой Маю казалось, что избавиться от героиновой зависимости проще, чем от любви к нему. Да и не только от любви: Маю считал, что даже на раннем этапе знакомства очень трудно не поддаться его влиянию, его ауре, пускай даже с первого взгляда трижды понятно, что ничего хорошего от этой редкостной стервы ждать не стоит. Все же в делах любовных очень немногие прислушиваются к голосу разума, а потом становится слишком поздно. Первые месяцы Киото угнетал, и Маю предавался страшному самобичеванию и самокопанию — период мучительной ломки, когда о Камиджо он думал чуть ли не все то время, что бодрствовал. То он ненавидел самого себя, то проклинал Юджи, то просто тихо ужасался от осознания, до чего он докатился. Тогда Маю взял за правило не брать в рот ни капли спиртного, иначе обязательно сорвался бы и позвонил, что делать ни в коем случае было нельзя. Острые переживания сменились апатией и рефлексией. Сколько понадобилось для этого времени и вырванных нервов, Маю уже не помнил, но в какой-то момент задался вопросом, что ему делать дальше. Страшно было представить, до чего можно докатиться, если продолжать жить так, как он жил в последнее время. Кроме того, любое действие лучше бездействия, и чем меньше у человека свободного времени, тем реже представляется возможность предаваться депрессии. Тогда-то Маю и вспомнил, что когда-то давно подумывал о ресторанном бизнесе. Идея альтернативного кафе с живой музыкой для Киото показалась Маю достаточно свежей и интересной — здесь было куда меньше подобных заведений, чем в Токио. Кое-какие сбережения у него еще оставались, он не успел спустить все на ветер, потому и со стартовым капиталом проблем не было. Объективно Маю понимал, что в подобных вопросах он профан, и велик риск того, что идея провалится к черту, а он в прямом смысле слова вернется в свои семнадцать — ни денег, ни профессии, лишь туманные перспективы хрен пойми чего в будущем. Но Маю решил рискнуть, рассудив, что терять ему все равно нечего. И не прогадал. Дело действительно спорилось, ему буквально везло во всем: быстро нашлось подходящее помещение по бросовой цене за аренду, отыскался неплохой юрист, который помог правильно оформить бумаги, да и с персоналом повезло — команда у Маю была небольшой, но веселой. Уже через год его скромный бизнес окупил расходы, а еще через несколько месяцев начал приносить прибыль. Маю почти уверился в том, что нашел свое место, и если бы постоянно не слышал о Юджи Камиджо и его группе, назвал бы себя абсолютно счастливым человеком. Иногда его брала злость на своего бывшего за то, что тот никак не желал свалить окончательно. При этом умом он понимал, что Юджи не виноват в том, что его показывают по телевизору, а фото печатают в журналах — то есть делается это все не для того, чтобы досадить Маю. Но желание удавить его периодически поднималось в душе, и Маю не без некоторой горечи думал о том, что его все еще не отпустило. — Лучшее средство от старой любви — новая любовь, — как-то раз глубокомысленно заявила одна из официанток в его кафе. Маю услышал случайно и с трудом удержался, чтобы не прокомментировать едко глубокую философию женских журналов, но вдруг подумал, что доля истины в этих словах есть, и чуть было со злости не пнул холодильник. Он сам затруднялся определить, что его так сильно рассердило. А потом он познакомился с Наоки, которая искала работу и пришла по объявлению, чтобы устроится в его кафе. Позже Маю вяло размышлял о том, что именно привлекло его в этой женщине. Наоки была очень простой — вот, пожалуй, то самое слово, которым можно было описать ее. Она выглядела непримечательно, была невысокой и стройной, но обладала совершенно не запоминающимися чертами лица. Голос у Наоки был тихим, она никогда не выходила из себя и не устраивала сцен, даже если Маю был серьезно неправ. Только через время, спустя несколько лет, до Маю дошло, что он выбрал ее за несхожесть с Камиджо. Эта девушка была полной его противоположностью, отличалась так, как отличается черное от белого. Их отношения были ровными, Маю изначально не испытывал острой страсти или всепоглощающего чувства, и в тот день, когда он сделал Наоки предложение, им руководил исключительно разум. Поступить так было правильно и логично, так сделал бы любой нормальный человек на его месте. Человек, твердо решивший поставить крест на прошлом. А надрывающийся в колонках голос Камиджо — это для других, для тех, кто еще питает какие-то иллюзии. Возможно, именно за время своего непродолжительно брака Маю все же удалось успокоиться, пускай осознал он это куда позже, и тупая цитата из женского журнала действительно попала в цель. То, что связывало его с Наоки, не шло ни в какое сравнение с отношениями, которые доводили до нервной горячки в прошлом, но Маю чувствовал себя словно феникс в огне — давно пора было перегореть окончательно, чтобы потом начать с начала свою несуразную жизнь. Устоявшийся быт пошатнулся, когда летом 2009-го грянула, как гром среди ясного неба, новость о смерти басиста Versailles. Маю хорошо запомнил тот обыкновенный вечер буднего дня, когда перед сном решил ненадолго зайти в сеть и пролистать новостную ленту. А уже через минуту сидел, намертво вцепившись пальцами в мышку, едва ли не упершись носом в монитор. — Что-то случилось? — спросила его Наоки, войдя в гостиную. — Иди спать, — грубо огрызнулся Маю. Тогда он даже не заметил, что проторчал перед компьютером несколько часов — неудивительно, что жена забеспокоилась. Информации было совсем немного, никаких пояснений или деталей, как водится, лишь сухие факты. Официальное заявление группы и фотография теперь уже покойного Юичи Кагеямы. Однако Маю, как больной, прокручивал туда и обратно эту новость и всматривался в красивые черты человека на снимке. Жасмина он фактически не знал, но в голове словно что-то лопнуло и теперь мучительно болело, а в ушах набатом стучал лишь один вопрос: «А что же Юджи?..» Изводился Маю долго, как будто умер близкий ему человек, а не абстрактная «звезда», которую он толком видел только на фотографиях. Маю не мог знать, насколько близок был Камиджо с умершим музыкантом, но почему-то не сомневался, что теперь тот пребывал в страшном раздрае. Группа — это не просто рабочий коллектив, а для такого, как Юджи, и подавно. В определенный момент Маю поймал себя на том, что ждет. Неизвестно чего, но упорно и настойчиво. То ли того, что однажды Камиджо позвонит и попросит его о помощи — как будто здесь можно было чем-то помочь, то ли того, что сам решится позвонить. Однако ничего не происходило, и повисшая дома атмосфера была гнетущей и мучительной. Впервые с момента своей свадьбы Маю подумал, что одному ему было бы проще, чем так, когда каждый день в глазах Наоки он видит немой вопрос. — Я думала, что у тебя кто-то появился, — как-то раз сказала ему жена, когда нашла Маю ночью на кухне с чашкой крепкого чая и сигаретой. — Но это ведь не так. — Не так, — согласился Маю, хотя по сути, Наоки не спрашивала, просто констатировала факт. Конечно, она давно заметила, как плохо Маю спит, как часто замолкает на полуслове и сбегает на кухню, чтобы оградиться от всех и от нее в первую очередь, запереться в себе и о чем-то часами думать. — Я могу чем-то помочь? — помолчав, спросила Наоки, но Маю только отрицательно покачал головой. В ту памятную ночь их совместная жизнь дала трещину, которая начала медленно расти, чтобы в итоге превратиться в непреодолимую пропасть. В итоге, когда через полгода Наоки предложила разойтись, Маю не стал спорить и даже не пожелал обсуждать детали. Все было и так предельно ясно. Их нельзя было назвать чужими, за несколько лет вместе Маю и Наоки хорошо узнали друг друга. Скорее, они просто были друг другу не нужны. Но до этого произошло одно событие, которое надолго отпечаталось в памяти Маю. Осенью 2009 года, когда его раздирало от желания сорваться и поехать в Токио, но при этом голос разума едва ли не орал в его голове, что не стоит этого делать, он неожиданно получил сообщение от Камиджо. «Не приезжай». Коротко и без эмоций, настолько лаконично, что не возникло сомнений — ехать в Токио Маю действительно не следовало. Кого-то другого, возможно, удивила бы подобная проницательность. Как спустя столько лет Юджи почувствовал? Или догадался?.. Маю тоже хотел бы удивиться, но вдруг понял, что все закономерно. С Камиджо они никогда не играли в одни ворота, и какими бы разными ни были, все же оставались едины в одном — они оба любили друг друга слишком безумно. Если рвали нервы, то и себе, и другому, если сходили с ума от ревности, от противоречий и порой даже ненависти — то вместе. И если теперь Маю, будучи женатым и занимаясь совсем другим делом, не мог все это забыть, то и Юджи, увлеченный новой работой и добившийся настоящей славы, тоже все понимал и чувствовал. Наверное, они смогли бы всю жизнь быть вместе, если бы не были собой. Время шло, события, значительные и не очень, сменяли друг друга. Маю развелся, посвятил себя работе, изредка поддерживая связь с Эмиру и с Мачи, который переехал в Нагою. И где-то совсем недалеко жил и творил Юджи Камиджо, единственная любовь в жизни Маю, которого тот вспоминал теперь без лишних эмоций и даже с теплотой. Дела спорились, и как-то раз Маю поступило предложение открыть второй ресторан уже в Токио. Сперва он колебался, ведь когда-то запретил себе возвращаться. Но после недолгих раздумий махнул рукой и дал согласие. Lareine и все с ней связанное можно было смело положить в ящик с надписью «уже неважно». Маю верил, что отказываться от развития своего дела и денег из-за каких-то старых разборок — верх идиотизма. Да и Токио был слишком большим городом, чтобы случайно встретить на улице Юджи. Приостановка деятельности Versailles на пике популярности в 2012 году стала неожиданностью для всех и для Маю в том числе. Все это время он принципиально не покупал диски группы Камиджо и о музыке имел достаточно примерное представление, слушая ее, лишь когда песни играли в эфире альтернативного радио в его кафе, если не выступала живая группа. Тогда Маю впервые и решил поинтересоваться, чем именно занимался Юджи все эти годы. Его голос звучал иначе, музыка стала совсем другой, пускай общие идиотские, как никогда не уставал повторять Маю, идеи остались на месте. Камиджо был, безусловно, талантлив, и если большинство музыкантов с годами выписывались и скатывались в уныль, он, наоборот, становился лишь лучше. Юджи лопнул бы от гордости и самодовольства, услышь он такое признание от Маю, потому тот решил, что даже если жизнь сведет их снова, он лучше откусит себе язык, чем скажет подобное вслух. Чувство собственной значимости у Камиджо и так было чрезмерно раздутым. «Помрет от счастья, а я буду виноват», — ехидно думал Маю. Но с каждой новой прослушанной песней убеждался, что похвалы Камиджо и его музыканты заслуживали. Приобщение к творчеству Юджи, ко всему, что последовало «после», не вызвало у него острого отклика. Ему было лишь немного печально, и Маю не желал копаться в себе и искать ответ на вопрос почему. Быть может, ему стало жаль их обоих несостоявшихся — таких, какими они стали бы, если бы в свое время нашли выход и остались вместе. Но думать об этом Маю не желал. Вернуть уже ничего не получилось бы, да и вряд ли оно того стоило: в своей нынешней жизни он был куда счастливее, чем в прежней. Спустя хренову уйму лет Маю наконец признал, что успокоился. Любовь перегорела, все закончилось, а Камиджо навсегда остался неотъемлемой частью его самого, но на самом деле это даже неплохо. В конце концов, если бы не Юджи, он сам, Маю, стал бы кем-то совсем другим. Маю начал следить за сольным творчеством Камиджо и даже пару раз бывал на его концертах, но себя не обнаружил. Юджи был хорош, он ослеплял и завораживал. С годами он раскрылся куда сильнее, чем в юности, и музыканты вокруг него тоже были как на подбор один лучше другого. Впрочем, все, чем обладал Юджи Камиджо, было самым лучшим. Чем дальше, тем больше Маю убеждался, что их пути уже не пересекутся, пускай иногда ловил себя на мысли, что встреча не стала бы для него чем-то болезненным или неприятным, но искать ее он все равно не собирался. Однако когда в середине года с Маю неожиданно связались менеджеры Камиджо, он откровенно опешил. — Юбилей Lareine и ваш тоже, двадцать лет — серьезная дата, — говорили ему, а Маю прижимал трубку к уху и думал, какой же Камиджо засранец. Если так надо, почему сам не позвонил? — Нет, — твердо ответил тогда он. — Даже не обсуждается. — Почему? — последовал обезоруживающий вопрос. «Потому что ваш Юджи Камиджо — говнюк», — было бы, пожалуй, самым честным и исчерпывающим объяснением, но с неимоверным усилием Маю сдержался. — Потому что наш барабанщик не согласится, а без него воссоединение будет неполным. А значит, и смысла нет, — рявкнул в трубку он. В том, что Мачи, теперь уже бесконечно далекий от музыки, не пойдет на такую авантюру, Маю был железно убежден. Но мироздание любит посмеяться над уверенными в себе, и когда через три месяца Маю ехал в Токио на встречу с Камиджо, он думал о том, что эта гребаная жизнь никогда не перестанет удивлять его. Он хорошо помнил, что прежде Юджи можно было быстро успокоить, наигрывая на гитаре что-нибудь, что ему очень нравится. У них были разные песни, какие-то полюбились сильнее, какие-то становились проходными, каким-то суждено было стать знаковыми. Но были и такие, которые Маю писал специально для Камиджо, с мыслями о нем, и совершенно не важно, какой в итоге была лирика. В то далекое время, когда ситуация во время записи или репетиции накалялась (а с Юджи иначе быть и не могло), сгладить конфликт можно было, просто поиграв ему. Маю это умиляло, хотя он ни за что бы не признался и сам про себя часто с ухмылкой называл такие моменты «колыбельными». Но несколько дней назад, на первой за столько лет общей репетиции Маю думал не о том, как бы успокоить вокалиста. Он начал играть просто потому, что сам нуждался в этом, и видел, чувствовал, что Мачи и Эмиру это нужно в не меньшей степени. Спрашивать себя, почему в голову пришла именно «Fuyu Tokyo», смысла не было — Маю не знал. Не хотелось думать, что именно эта их старая песня подтолкнула его на совершенно необдуманный шаг. Маю ругал себя последними словами по дороге домой, с ужасом чувствуя, что еще немного — и он начнет опять скатываться в старую бездну. Черти в этой бездне голодно выли, до поры забытые, но в этот раз Маю не собирался их кормить. Когда-то они с Камиджо дали друг другу слово не общаться и не встречаться, у них это получилось. Значит, нынешняя встреча уже не в силах что-то изменить, и бояться ее нечего. Вот только пришлось с горечью признать, что сколько бы ни проходило лет, Юджи все так же одним своим видом заставлял сердце Маю выбиваться из привычного ритма. В глубине души он почти хотел, чтобы о четверге Камиджо попросту забыл, или замотался и не прислал ему свой новый адрес в сообщении. Но с другой стороны, это отдавало трусостью, причем обоюдной, и если Юджи всегда боялся что-то сделать, пока ему не дашь хорошего пинка под зад, то сам Маю себя трусливым отнюдь не считал. И потому в четверг вечером решительно собрался и поехал к своему бывшему коллеге, предчувствуя, что встреча с глазу на глаз выйдет у них занимательной. Все же, знали они друг друга слишком хорошо, чтобы вежливо расшаркиваться. Камиджо просто открыл ему дверь и впустил, привычно скрестив руки на груди, боком прижавшись к стене в прихожей. Он так преувеличенно внимательно рассматривал Маю, что того это даже немного нервировало, а потом вдруг улыбнулся. — Чего веселишься? — поинтересовался Маю, чуя подвох. — Да так. Вспомнил, как ты однажды точно так же пришел ко мне. С цветами. — Не помню такого. — Мачи с Эмиру заставили тебя извиниться за то, что ты довел меня на записи. — А-а-а… — Ты розы принес. Ими же по морде и получил. Тут Маю неожиданно и правда вспомнил этот весьма яркий эпизод из их общей бурной биографии. Было это через пару лет после выхода первого сингла, они с Камиджо тогда еще не докатились до отношений, но стояли прямо в преддверии. Усмехнувшись, Маю вытащил из сумки темную бутылку, протянув ее Юджи. — Надеюсь, это в меня не полетит. Тот капризно скривил губы: — Я такое не пью. — А это и не тебе, — пожал плечами Маю, направляясь без лишних слов в гостиную. Оглядевшись, он отметил, что кое-что в этой жизни не меняется. На миг в груди слегка зажгло, потому что нынешнее жилище Камиджо слишком уж напоминало то, прежнее, где они прожили так долго вместе. Разве что здесь было просторнее, но при этом так безлико, словно хозяин приходил сюда только ночевать, а вся его жизнь протекала вне этих стен. — Что-то в таком роде я от тебя и ждал. По-прежнему окружаешь себя прошлым? — слегка щелкнув ногтем по рамке с фотографией Lareine в классическом составе, Маю обернулся. Камиджо стоял в дверях и, судя по физиономии, был не слишком доволен такой беспардонностью. — Почему прошлым? Тут есть кое-что и из недавнего времени. — Да уж вижу. Только ты все равно почему-то всегда любил прошлое больше, чем то, что происходит с тобой здесь и сейчас. Раньше Юджи непременно ввязался бы в горячий спор, который точно проиграл бы, а потом обиженно дулся и отказывался нормально отвечать, бросаясь лишь полными яда короткими фразами. Маю почему-то с ума сводило то, как именно Камиджо обижался. Хотелось тут же схватить его, прижать к чему-нибудь, и зацеловать — такого капризного и упирающегося, силой заставляя сменить гнев на милость. Маю сам не понял, почему подумал об этом сейчас, Юджи ведь и не думал снова вести себя как неврастеник. Ему было мучительно неловко, трудно и непонятно, какой схемы поведения придерживаться. Настолько, что, поразмыслив, Маю осознал, что выглядит, как идиот. Тряхнув головой, он уселся на диван, еще раз обведя уже более внимательным взглядом уютную гостиную. — Бокалы принесешь, или будем из горла пить? — Зачем ты это притащил вообще? — Камиджо поставил бутылку виски на столик у дивана. — Ты так со мной общаться не можешь? — Отвык, — честно признался Маю. Он и в самом деле отвык, и пока Юджи ходил за требуемым, усиленно пытался успокоиться, только теперь поняв, что сердце колотится с такой силой, что впору подумать о сердечных таблетках. Хотя не придумали еще такие таблетки, которые спасали бы от всколыхнувшихся чувств к бывшему, когда-то любимому человеку. Откуда-то из глубины квартиры доносилась негромкая музыка, и почему-то Маю сразу понял, что это новые наработки Камиджо. Должно быть, он как раз сидел за ними, когда к нему пришли. — Мне нравится то, что ты делаешь сейчас, — вопреки данному самому себе слову ни при каких обстоятельствах не хвалить Юджи, Маю честно и откровенно сдал сам себя с потрохами. — Ты стал писать лучше, раньше у тебя то и дело мелодия гуляла. — Ты, как всегда, любезен, — фыркнул Камиджо, но не смог сдержать улыбку, — я думал, ты принципиально не слушаешь что-то из моего… — Я и не слушал. Лет семь или около того. Но потом решил, почему бы и нет. На лице Камиджо появилось то самое самодовольное выражение, которое раньше Маю всегда смешило и раздражало одновременно. Чтобы занять возникшую паузу, он подтащил к себе принесенный собственноручно виски, вчитываясь в этикетку. В конце концов, он и правда держался слишком долго, столько дней, складывающихся в недели, месяцы и годы — исключительно на силе воли и убеждения. Так почему бы теперь ему не выпить, особенно когда Юджи вот так смотрит и едва заметно улыбается. — Ты хотел поговорить о чем-то? — напомнил тот, будто по заказу. Маю забросил ногу на ногу, запоздало поняв, что невольно зеркалит любимую позу Камиджо. — Ни о чем конкретном, — честно признался он, склонив голову на бок. — Нам с тобой просто много льда надо растопить даже для одного концерта. Еще столько сыгрываться и репетировать, а я не хочу, чтобы все было, как тогда. Камиджо ответил не сразу. Он, казалось, всерьез задумался о чем-то, покусывая краешек губы, что всегда делал в подобные моменты. Маю поймал себя на остром желании податься ближе, протянуть руку и тронуть губы Юджи, заставляя его так не делать. — Как тогда уже ничего не будет, Маю, — мягко заметил, наконец, Камиджо, внимательно глядя на него. — Послушай, у меня есть кое-что из еды, если хочешь. Потому что если ты вздумал напиться тут у меня, я тебя тащить до кровати потом не собираюсь. — Надо же, еда у него есть, — вместо прямого ответа вслух удивился Маю. — Ты что, наконец-то научился готовить? На лице Камиджо появилась легкая язвительная улыбка, что всегда бывало, когда он собирался врать или что-то утаивать. По идее, Маю уже должно было стать тошно от того, что он все еще помнит вот такие мельчайшие детали, словно не было всех этих лет, но почему-то настроение у него не испортилось. Было даже приятно видеть, что Юджи остался прежним. И все так же вдохновенно врал. — Еда и готовая продается, совсем не обязательно уметь готовить, — слегка повел он плечами. — Ты живешь один? — полюбопытствовал Маю, хотя и так на девяносто девять процентов был уверен, что Камиджо никого не впускал не то что в свою квартиру, но даже в свою жизнь. Откуда взялась такая уверенность, он не знал, но чувствовал на уровне каких-то тонких материй. — Конечно, я живу один. С кем бы? — Ну, откуда мне знать. У тебя никогда не было недостатка в желающих. Бросив на него недовольный взгляд, Камиджо вдруг протянул руку и мягко забрал у Маю бутылку с виски, которую тот как раз собирался открыть. — Ну, это уже наглость, — недовольно буркнул Маю, следя взглядом за Юджи, которого куда-то понесло. А если точнее — к мини-бару в углу комнаты, откуда он только что принес бокалы. — Виски будет позже. Для такой встречи у меня есть кое-что получше. Со стуком он поставил на столик шампанское, судя по виду, какое-то очень дорогое. Откинувшись на мягкую спинку дивана, Маю только глаза к потолку возвел. Как он мог забыть, что Камиджо всегда предпочитал пить всякую невразумительную гадость типа ликера, вермута, вина, или вот, еще лучше — сладкую шипучку под названием шампанское. Еще Маю заметил, что Камиджо основательно подготовился к его визиту и даже припас лед. Как будто знал, что пригодится. — А с кем живешь ты? — вдруг спросил Юджи, разливая по бокалам игристое вино, от одного вида которого уже начинала гудеть голова. Всего на один короткий миг Маю испытал страх, что Камиджо прекрасно знает все о его жизни, и спрашивает, только чтобы поиздеваться. Когда-то подобные параноидальные мысли охватывали Маю слишком часто, в особенности, когда ему казалось, что Юджи с кем-то крутит и приходит к нему из чужой постели. Слишком трудно было себя контролировать в такие моменты, и теперь Маю было за них мучительно стыдно. Не только потому что в девяти случаях из десяти он был неправ, и значения даже не имело то, что иногда все же подозрения оказывались не беспочвенны. Стыдно было за неумение держать себя в руках и не лететь под откос, но за последние пять лет Маю худо-бедно научился сдерживаться. Вот и теперь он подавил желание огрызнуться и только безмятежно ухмыльнулся, беря из рук Камиджо высокий бокал на тонкой ножке. — Я тоже живу один. Даже кошки или собаки нет. — Почему? — Ответственность слишком большая. — Я не про кошек и собак, а про… — Да тут, в общем-то, тоже ответственность. И как бы не больше. Камиджо смерил его долгим взглядом, и Маю почувствовал, что ему не удалось его провести. Но вместе с тем пришла уверенность — он не станет спрашивать, даже если очень хочет. Раньше Юджи непременно стал бы, истерику бы устроил, если б ему тут же все в красках не рассказали. Теперь же нет. «Был бы ты таким раньше», — вдруг подумал Маю с мучительной болью. Потому что вдруг понял, что полюбил бы этого человека все равно, даже если бы встретил его вот сейчас, когда желание играть в роковые страсти в нем если не умерло, то, по крайней мере, надежно улеглось. — Что с тобой стало? — вопрос вырвался сам собой, Маю не успел ничего сделать. Юджи посмотрел на него без тени какого-либо удивления. — В смысле? — Раньше твои дурацкие эмоции бесили, конечно, но они рвались бесконтрольно, и это было даже по-своему интересно, а теперь ты корчишь из себя статую. Я пару раз увидел тебя прежнего тогда, на репетиции. Но ты сам шугнулся этого и попытался забраться обратно в свою раковину. Зачем? — Какая несвойственная тебе тирада, Маю, — едко улыбнулся Камиджо, чуть сузив глаза. Помолчав немного, он пригубил шампанское. — Ты же, наверное, всегда хотел, чтобы я был таким. Так в чем дело? — В том, что ты нихрена не такой. — Ты меня девять лет не видел, — жестко бросил Юджи, — откуда тебе знать, такой я или уже другой. Шампанское противно кислило на языке, Маю еле сдержал желание вылить куда-нибудь эту гадость. Хреново было, что разговор сразу свернул в какое-то не то русло. Очень удобно было бы добродушно спросить «Ну, и кто теперь тебя трахает? Хизаки, Меку, или еще кто нашелся?», но Маю прекрасно понимал, что не имеет никакого морального права такое говорить, как понимал и то, что оба они думают об одном и том же. Впереди длинный вечер, и о музыке, о концерте, о прошлом и будущем поговорить они еще точно успеют, первоочередное же в их общении не изменилось — Маю мучительно боялся узнать, что Юджи остался прежним. Однако страх, что теперь он не такой, был еще сильнее. — Перестань юлить вокруг да около, — резко произнес Камиджо, словно мысли его подслушал. — Я живу один. В данный момент ни с кем постоянно не встречаюсь. Есть человек, с которым я сплю. И еще один, который влюблен по уши, но даром мне не сдался. Еще вопросы? — Тише-тише, дерзкий мой, а то я сейчас обделаюсь от страха, — спокойно осадил его Маю, отчего-то развеселившись. — Удивительно, как спокойно ты об этом говоришь. Ты ж раньше носился весь восторженный, когда узнавал, что кто-то в тебя втрескался. — Все рано или поздно надоедает, — пожал плечами Юджи. Маю ужасно захотелось его поддеть. — Может, это на тебя старость надвигается? — мило заметил он. — Да пошел ты, в самом деле! Короткие всплески эмоций теперь выглядели у Камиджо еще очаровательнее. Маю сам не заметил, как почти опустошил бокал, хотя кисло-шипучая гадость приятнее на вкус так не стала. — К чему ты это вообще? Мне казалось, подобная тема будет последней, на которую ты захочешь поговорить, — Юджи смотрел все еще недовольно, но орать, слава богу, даже не думал. Уж что-что, а вопли Маю всегда переносил плохо и не был к ним готов даже сейчас, пусть и в качестве ностальгии. — Ты как всегда, большой сообразительностью не отличаешься, — подвинув по столу к нему ближе пустой бокал, Маю жестом показал, что не прочь, чтобы ему повторили. — Все равно мы думаем об этом, так зачем мучиться весь вечер, делая вид, что нас обоих совсем не волнует личная жизнь друг друга? Камиджо промолчал, сохраняя нейтралитет, хотя у него все было написано на лице. Справедливости ради Маю отметил, что с годами читать что-то по его лицу становилось все труднее, а сейчас он бы и вовсе, наверное, не смог, если бы не знал Камиджо так хорошо. — Знаешь, я когда-то очень многое бы отдал, чтобы поговорить вот так с тобой. На такую тему, — тихо сказал он, задумчиво глядя перед собой. — А встретились, и все уместилось в пару фраз. Может, потому что уже не нужно. Маю очень хотелось, чтобы и его голос со стороны звучал вот так же спокойно и равнодушно. — Мечты сбываются, Юджи. Стоит только расхотеть, — заметил он, беря вновь наполненный бокал. Он знал, что самое трудное — это первые пятнадцать-двадцать минут в обществе друг друга. Всегда тяжело находить и подбирать брошенные нити, если вообще есть такая возможность. Но, похоже, им с Камиджо повезло, либо их нити были слишком толстыми и прочными, чтобы их потерять. Маю чувствовал, что не только алкоголю стоит сказать спасибо за тающее напряжение между ними. — Эмиру как-то вскользь говорил, что у тебя есть какая-то женщина, — преувеличенно-спокойно сказал Юджи, и по тому, как он напряженно выпрямил спину, даже сидя на мягком диване, Маю сделал вывод, что новость эта Камиджо в свое время не понравилась. Иначе, наверное, и быть не могло. — Думаю, тебя бы больше задело, если бы у меня появился какой-то мужик, да? — невозможно было не усмехнуться, отвечая на такое. — Но вообще Эмиру говорил правду. Женщина действительно была. — Была? — Разошлись. Камиджо едва заметно вздернул подбородок, как делал всегда, когда был взволнован или злился. Или и то и другое вместе. А еще он делал так, когда не в силах был удержать при себе лишние вопросы и эмоции. — Давно? — Давно. По времени уже прошло куда больше, чем в принципе вместе были. Слава богу, Камиджо хватило ума не задавать вопрос «Почему». Это неизбежно подвело бы их к теме, касаться которой Маю не считал себя вправе. Ему очень хотелось спросить про Хизаки, но именно потому что так хотелось, Маю оставил вопрос при себе. Среди множества фотографий, которыми, будто застывшими мгновениями, маниакально окружал себя Камиджо, Хизаки фигурировал на абсолютном большинстве кадров — как в одиночестве или вдвоем с самим Юджи, так и вместе с группой. «Особенный человек», — понял Маю, и почему-то стало горько. Странно, но кроме уже знакомых из прошлого лиц, новых тут практически не было. Это слегка озадачило, и Маю снова задумчиво отпил несколько глотков шампанского. — И все-таки, ты мне не ответил. — Что именно? — Что с тобой случилось. Ты же раньше влюблялся, как мартовская кошка, чуть ли не каждый месяц в кого-нибудь, и каждый раз до искр из глаз, пламени до самых звезд. Правда, тебя быстро отпускало, но иногда мне казалось, что ты перманентно находишься в состоянии влюбленности, и это как-то помогает тебе… творить? Так что случилось теперь? Куда делся твой блядливый огонь в глазах? Камиджо искоса взглянул на него, поставил свой бокал на столик и подался всем телом ближе, так близко, что как всегда ворвался в личное пространство Маю, но тот уже давно был привычен к такому и не шевельнулся, только смотрел в темные глаза Юджи. И видел, как слегка подрагивают его ресницы. — Вот не пойму. Это ты меня так обосновал сейчас или гору комплиментов отвесил? — спросил Камиджо, стараясь не смеяться. У Маю же не получилось. Посмеиваясь, он, едва касаясь, провел кончиками пальцев по скуле Камиджо, взял его за подбородок, ощутимо сжав, и мягко оттолкнул от себя. — Думай как хочешь. Наверное, и то и другое, в какой-то степени. Усевшись снова на почтительном расстоянии, Юджи как-то крайне равнодушно мотнул головой, убирая с глаз челку. — Ничего со мной особенного не случилось. Просто, наверное, поумнел. Стал старше, взрослее. Знаешь, Маю… Оказалось, с возрастом и правда гораздо тяжелее влюбиться. Да даже просто испытать настоящее влечение, эмоции. Мне в последнее время все труднее с этим даже на сцене. Я только изображаю что-то, будто актер, сам почти ничего при этом не испытывая. Как начал в какой-то момент так делать, так до сих пор остановиться и не могу. Не могу по-другому. — Почему вдруг? У всего должна быть причина. Маю сказал это без какой-то задней мысли, но ему показалось, что по лицу Камиджо снова скользнула тень, и взгляд он отвел слишком поспешно, но не для эффектности момента. — Причина есть, — только и сказал он, но от подробностей воздержался, замолчав. И это был плохой знак, Маю всегда это знал. «Так в чем дело?» — крутился на языке вопрос, но он сдержал себя, нутром почувствовав, что допытываться сейчас — не лучшая идея. Несмотря на то, что разговор у них заладился практически сразу, и со стороны их общение наверняка выглядело, как посиделки старых добрых друзей, Маю ощущал, как они оба балансируют на тонкой грани. Один неверный шаг, и установившееся было понимание рассыплется, будто и не было его. А значит, всему свое время, и если Камиджо захочет рассказать что-то, то сделает это и без лишних уговоров. Позже. — Ты сказал, у тебя есть что-то пожрать, — произнес Маю, не слишком деликатно меняя тему, и Юджи, который уже с полминуты пялился в одну точку, перевел взгляд на своего гостя и насмешливо изогнул брови: — Не «пожрать», а что-то вкусное. По крайней мере, надеюсь на это. — Так есть или нет? — Есть. Подожди две минуты. Легко поднявшись на ноги, Камиджо направился в сторону кухни, и Маю только взглядом его проводил, думая, что если бы он сам десять лет назад был таким терпеливым и ненавязчивым, как сейчас, все могло сложиться совсем по-другому. Примерно через полтора часа, когда идиотское шампанское было допито, и в расход пошла принесенная бутылка виски, Маю рискнул сделать вывод, что этот вечер пройдет куда ровнее и спокойнее, чем он мог позволить себе мечтать. Камиджо, вопреки своим словам, брошенным в начале вечера, все же составил ему компанию и мелкими глотками цедил горьковатый напиток. Очень быстро ему надоело делать при этом страдальческое лицо, и Маю заподозрил, что тот уже хорошо набрался, пускай выглядел совершенно трезвым. Лишь блеск в глазах выдавал, что алкоголь уходил не в сухую землю. — С Мачи и Эмиру я иногда общаюсь. Но, правда, совсем немного, несколько раз в год созваниваемся, — Маю развалился на диване, закинув ногу на ногу. Очень хотелось курить, но для этого надо было встать и выйти на балкон. — Если честно, мне всегда казалось, что они очень скучно живут. Словно после распада группы что-то перегорело. — А ты как будто жил весело, — парировал Камиджо, прищурившись. — Я не жалуюсь, у меня появилось дело, которое мне нравится — это действительно то, что мне нужно, — пожал плечами Маю и не удержался от того, чтобы не подколоть беззлобно: — Но не спорю: куда уж нам всем до тебя, великого и прекрасного. Юджи рассмеялся, запрокинув голову. Его волосы слегка растрепались, хотя Маю мог точно сказать, что тот к ним не прикасался — явно привык не трогать их лишний раз из-за постоянной укладки. Несколько верхних пуговиц на рубашке он расстегнул, в комнате было душновато, и раньше Маю однозначно решил бы, что это сделано не просто так. Но только не теперь. Камиджо выглядел расслабленным, вел себя непринужденно, и если в его одежде и был беспорядок, то он создавался неумышленно. Встретиться вот так было чертовски правильным решением, как понимал теперь Маю, хотя всего-то пару часов назад он серьезно сомневался в этом. Встретиться, чтобы понять — молчать им больше не о чем и сторониться друг друга тоже незачем. — Ты очень изменился, Маю, — вдруг произнес Камиджо, словно думал в эту минуту о чем-то подобном, и хотя по инерции он все еще улыбался, прозвучали его слова почти строго. — Звучит, как упрек, — ухмыльнулся Маю, но Юджи будто не заметил иронии. — Теперь с тобой можно даже разговаривать, — добавил он. — Могу вернуть тебе этот комплимент. Раньше и у тебя не очень-то получалось разговаривать. — Со всеми, кроме тебя, — серьезно заметил Камиджо. — Да уж, не сомневаюсь. Но думаю, дело не во мне, — вскинув голову, Маю смерил его насмешливым взглядом, и Камиджо в ответ только устало возвел глаза к потолку. Оба понимали в этот момент, что дело было действительно не в Маю, да и не в Юджи тоже, а в том, что связывало их на протяжении долгих лет. В слишком сильном чувстве, и в том, что осталось после него. Некстати в голову пришла ассоциация со звездой, которая сияет нестерпимо ярко, но после своей смерти оставляет черную дыру. Должно быть, нечто подобное произошло и с ними: после столь ослепительного чувства даже находиться рядом друг с другом невозможно — образовавшаяся пустота слишком страшная и мучительная, она тянет силы и не может принести ничего, кроме страданий. — Разумеется, в тебе, — развел руками Камиджо. — В ком же еще? Заметь, с моим новым гитаристом я всегда отлично ладил и находил общий язык. — С каким именно из твоих новых… гитаристов? — Маю специально сделал многозначительную паузу, но Юджи не обиделся и только фыркнул. — Ты прекрасно понимаешь, что я говорю о Хизаки. — Кто тебя знает. У тебя столько гитаристов… Это вообще не утомительно - спать со всеми, с кем работаешь? На секунду Маю почудилось, что он все же перегнул палку, потому что Камиджо заметно напрягся и подался немного вперед. — Тех, с кем я работал, но не спал, в разы больше, чтоб ты знал, — ответил он с таким видом, будто уже оставил последнее слово за собой. — Разумеется. Поле для деятельности все еще огромное, — вкрадчиво согласился Маю и, увидев, как сузились глаза Камиджо, примирительно добавил: — Не злись, Юджи, я понимаю, что работаешь ты с сотнями людей, а спишь только с десятками, потому по теории относительности получается, вроде как, немного. Но если считать по головам, так сказать… — Твою мать, заткнись уже, — обреченно выдохнул Камиджо и откинулся на спинку кресла, чтобы тут же снова засмеяться. — Черт, Маю… Я сейчас осознаю, как же сильно по тебе скучал. Веришь? Никто не обоснует двумя фразами так ненавязчиво, как это умеешь ты. — Спасибо, приятно слышать, что я все еще в ударе, — Маю отвесил в сторону Камиджо шутливый поклон. — А теперь я, пожалуй, курить. — Ну-ну, давай, — мгновенно поскучнев, протянул тот. — Кое-что не меняется, да? Если разговор не нравится, то сразу за сигареты… — Почему он мне не нравится? — искренне удивился Маю. Камиджо на миг замялся, явно не найдя сразу правильного ответа, а Маю вдруг почувствовал, как его губы словно сами по себе расплываются в ехидной улыбке. — Поверить не могу, Юджи, ты что же, хотел обсуждать со мной свою бурную личную жизнь? — Ничего я не хотел, — огрызнулся тот. — Да ладно, я ж не против, если что. Можем говорить на любую тему. Только давай не будем перетирать всех, с кем ты спал. Я не собираюсь торчать здесь до утра. — Балкон вон там, — демонстративно ткнув пальцем в нужное направлении, отчеканил Камиджо. — В твоем поведении всегда проскальзывало что-то женственное, — проигнорировал его жест Маю. — Например, желание вести задушевные разговоры и обсуждать всякую хрень. — Я не… — начал было Камиджо, но Маю не дал ему договорить: — Вот только обсуждать тут нечего. Не потому что мне неприятно или еще что — на всякий случай предупреждаю, чтобы ты не возомнил чего не надо, а потому что практически все твои интрижки выеденного яйца не стоят. Почувствовав, что начинает отчего-то заводиться, Маю приказал себе закрыть рот и выдохнуть. Как ни странно, каких-то острых и действительно негативных эмоций эта тема у него не вызывала. В свое время Маю так неистово ревновал, что, должно быть, просто выдохся. И теперь, пускай даже осознавая, что Юджи Камиджо никогда не оставит его мысли и сердце, злости из-за его увлечений больше не чувствовал. Разве что легкую досаду из-за того, что в свое время угораздило влюбиться в такого непостоянного влюбчивого идиота. «Потому что все его пассии больше мне не соперники», — подумалось Маю — правильный ответ нашелся неожиданно и сам собой. Не соперники, а значит, и думать здесь не о чем. — Так уж прямо все и не стоят… — не без раздражения ответил Юджи. По коже аж мурашки побежали, когда Маю догадался, что тот сейчас продолжит в ключе: «А как же наша с тобой интрижка на херову кучу лет?..» — касаться этого все же не стоило, не сегодня и не в такой форме. Но Камиджо и сам почувствовал, что его сносит, и так резко осекся на полуслове, что пауза, повисшая следом, была физически неловкой. — Ну почему же? Не все, — вздохнув, Маю отлепился, наконец, от спинки дивана и немного подался вперед, упираясь локтями в свои колени. В ответ Юджи даже не шелохнулся, сейчас он больше напоминал восковую фигуру, копию себя самого, и только подрагивающие ресницы выдавали его внутреннее волнение. Разговор не должен был заходить в эти дебри, но Маю подумал, что чем менять тему, лучше уж сказать то, что уже некоторое время крутилось на уме. — Признаюсь тебе честно, до самого 2012 года я не следил за твоей работой, не интересовался, чем ты занимаешься, и вообще старался не думать о тебе. Сначала запрещал себе, едва ли по рукам не бил, а потом привык. Получалось неплохо. На этих его словах Камиджо чуть плотнее сжал губы, почти незаметно, но Маю все же уловил это слабое изменение. Такому, как Юджи, было больно слышать подобное признание — Маю знал его слишком хорошо, его неуемную гордость и бесконечную жажду внимания даже со стороны тех, кто больше не являлся частью его жизни. Маю не врал, а говорил как есть, и, конечно, Камиджо не мог этого не почувствовать. — Разумеется, до меня доносились новости, ваша группа становилась все популярней, кое-что из песен я слышал, и думал, что все у вас отлично. Потому, когда вы собрались на паузу, я очень удивился. Маю замолчал ненадолго, и Камиджо не слишком уверенно спросил: — К чему ты мне это рассказываешь? — К тому, что после ухода Versailles на паузу, я почувствовал, что могу… В общем, это все неважно, и если коротко, я решил послушать, над чем ты работал все эти годы. Послушать и посмотреть. Говорить об этом было не так просто, как могло показаться сначала, и Маю вновь умолк, подбирая слова. — Тебе понравилось, — не спрашивая, а утверждая, произнес Камиджо, и хотя лицо сохраняло каменную неподвижность, в его глазах Маю померещился триумф. «Самовлюбленный ты осел», — обреченно подумал он. — Мне понравилось, можешь возрадоваться, но рассказываю я это не для того, чтобы тебя хвалить. — В этом я даже не сомневался. — Я просто пытаюсь тебе объяснить, что гитарист, с которым ты делал все это — работал столько лет, создавал эту музыку, эту историю… И в самом деле, целую историю, как театральную постановку или книгу, — этот человек действительно особенный. Но судя по тому, как ты себя ведешь, до тебя это до сих пор не дошло. В этот момент Маю больше всего хотелось отвернуться и действительно отправиться на балкон, потому что Камиджо был совершенно прав, сигареты — отличный способ отвлечься, когда беседа становится не слишком приятной. Но усилием воли он заставил себя смотреть прямо в глаза Юджи, который теперь выглядел даже не возмущенным таким заявлением, а откровенно растерянным. — Почему ты считаешь, что до меня не дошло?.. — только и смог спросить он. — Да потому что ты его не ценишь, — развел руками Маю. — Это же очевидно. — Я всегда уважал Хизаки, он один из самых близких мне людей, — запальчиво начал Юджи, но Маю только отмахнулся: — Не надо мне все это рассказывать. Хотя бы передо мной не разыгрывай правильного и доброго мудреца, познавшего жизнь. — Ничего я не разыгрываю… — Слушай, Юджи, давай ты сейчас заткнешься, идет? Вопреки грубым словам, Маю поднял руки, демонстрируя Камиджо раскрытые ладони, словно сдаваясь. Его накрывало острым чувством дежавю — в прошлом у них случались миллионы или вот таких стычек, когда Маю пытался донести до Юджи мысль, а тот вставал в позу и гнул свою линию, мол, ты все неправильно понял и вообще неправ по определению. Обычно подобные разговоры заканчивались бурными ссорами, и меньше всего Маю желал сейчас чего-то подобного. «Как мило, что некоторые вещи не меняются», — его внутренний голос заходился от сарказма. — Ты можешь думать, что стал совсем другим, Юджи, — продолжил он, — да только, как говорится, куда бы ты ни пошел, ты всегда берешь с собой себя. Ты снова принимаешь любовь как данность. А человек, который был с тобой столько лет, терпел твои выходки, писал для тебя музыку, отпустил, а потом вернулся и снова терпит все, что ты вытворяешь, тебя действительно очень любит, иного просто быть не может. Но, в конце концов, и он не выдержит и свалит, и когда ты опомнишься, будет поздно. «И так тебе и надо будет», — хотел закончить Маю, но сдержался — это уже было похоже на откровенное издевательство. — К тому же, есть еще один важный момент. Этот человек до сих пор вдохновляет тебя на создание чего-то действительно замечательного. Много у тебя таких? — веско припечатал он. Подсознательно Маю ожидал бури, думал, что сейчас рванет, и Камиджо его если не выставит за дверь, то хотя бы потребует закрыть рот и не отсвечивать. Но, к его удивлению, тот только отвел взгляд в сторону и на секунду прикрыл глаза. — Вот теперь точно курить, — сказал Маю и уже почти поднялся на ноги, когда Юджи махнул ему рукой: — Сиди. Сейчас принесу. — Что принесешь? — Курить тебе принесу, — язвительно отозвался тот, вставая. Когда спустя пару минут он вернулся и со стуком поставил на низкий столик пепельницу, Маю от удивления чуть язык не проглотил. Хотя сам он курить не бросал и предавался любимой вредной привычке много лет, все равно терпеть не мог, когда курят в доме. Но в ответ на недоуменный взгляд Камиджо лишь плечами передернул и сказал с неприкрытой досадой: — Видишь, как мне с тобой хорошо? Даже на пять минут не хочу тебя отпускать. На это Маю только ухмыльнулся и потянулся к сигаретам. Вечер мучительно переставал быть томным прямо пропорционально убывающему виски в бутылке. Все-таки, может, и не стоило им пить вдвоем, но Маю начал это четко осознавать, только когда стало безвозвратно поздно. — Завтра я умру, — хихикнув, Камиджо старательно разливал алкоголь по бокалам, стараясь чтобы в обоих было вровень. Рука у него заметно дрожала, и Маю не выдержал — отобрал и сам закончил начатое. — Больше прольешь, — сварливо проворчал он, искоса поглядывая на заметно захмелевшего Юджи. — Так вот, завтра я умру от похмелья, — продолжал тот, невыносимо развязно закинув ногу на ногу, съехав при этом на диване чуть ли не в лежачее положение. — И ты будешь в этом виноват. — Я всегда во всем виноват, это я уже давно запомнил, — хохотнул Маю. Напиваться он очень не любил, в первую очередь, потому что в таком состоянии слишком легко терял контроль. Будучи и без того неуравновешенным и вспыльчивым, Маю сам себя порой боялся, и поэтому строго контролировал потребление спиртного. Иногда он думал, что будь он более мягкотелым — имел бы реальный шанс спиться где-нибудь в период 2006–2007 годов. — Знаешь, Юджи… Ты в чем-то так на шлюху похож, — он вытянул ноги, тоже сползая пониже на диване, разглядывая Камиджо пристально, из-под опущенных век. Тот только хмыкнул, подавшись вперед и бросив в бокал Маю пару кубиков уже слегка подтаявшего льда. — Тоже мне, открытие. Ты это сколько лет повторял? — Нет, нет, не в том смысле, не обижайся. Я о другом. Все твое блядство вовсе не порок, ты просто любишь погуливать по жизни, ну и трахаться, само собой. Уж такой ты. И тебе всегда мало кого-то одного или даже двоих, — Маю задумчиво следил за его руками, а потом подался чуть вперед, беря бокал. — Спасибо. Так вот, я не о том, что ты ведешь себя как шлюха. Ты похож на нее. — И чем же? — Камиджо усмехнулся, выглядел он заинтригованным. Прежде чем ответить, Маю успел подумать, стоит ли игра свеч. Вечер, плавно перешедший в ночь, был мирным, и раз они до сих пор не поскандалили, значит, контрольный рубеж пройден. Настала очередь убийственной оголтелой честности, ради которой все это, собственно, и затевалось. — У шлюх есть одна очень серьезная и почти священно-запретная тема — любовь. Все они без исключения в нее верят, прикрываясь своими разговорами про то, что, дескать, уже давно разуверились. Они верят, точно тебе говорю, как во что-то далекое и несбыточное, как в рай, например. Никто из них его не видел, но все хотят там оказаться. И с любовью так же. Они продают свои тела, слушая скрежет своих пеплом покрытых сердец, или как бы ты там сказал, мой дорогой любитель красивых словечек. Эти прожженные девицы продают себя, бравируя своим распутством, раздвигая ноги проще и быстрее, чем моргая, но параллельно ведя пространные ловкие разговоры с клиентом — треплют про любовь. Жить без этого не могут. И ведь на самом деле думают, что где-то что-то такое есть, прекрасное и великое, и когда-нибудь каждая доберется до этой сказочной пристани под названием «Любовь», и все у них будет на мази. Маю замолчал, откинув голову назад. Юджи всегда скверно действовал на него, заставлял искать ненужные сравнения и нести бред. А может, он активировал в нем какие-то скрытые мечты или даже таланты, как катализатор. Чертова лакмусовая бумажка с распутными глазами и кошачьей улыбкой. Камиджо и в самом деле улыбался, придвинувшись ближе и упершись локтем Маю в колено, снисходительно, почти умиленно глядя на него снизу вверх. — Обожаю слушать тебя, когда ты нажрешься, Маю. Но хотелось бы немного больше конкретики. — Ух ты, какие ты слова-то знаешь. Много выучил прикольных умных слов, господин продюсер? — Много. Для тебя точно хватит. — Ха. Ну, тогда слушай дальше, сказочке уже почти конец. — Маю потрепал Юджи за подбородок, чуть сжав. — Ты как те шлюхи. В твоем прожженном сердце теплится твердокаменная уверенность, что в мире существует настоящая великая любовь, и конкретно твоя тебя ждала, ждет и будет ждать. И ты готов трепаться об этом до старости, попутно трахая все, что подворачивается тебе под руку, соблазняя, заигрывая, сводя с ума, мучая, выводя из равновесия, так, что тебя хочется или завалить или придушить к чертовой матери. Но когда ты говоришь о Любви, твои глаза светятся, как у леди Оскар*, и тебе веришь. Хоть убей, но веришь. Так же, как верят шлюхам, когда они говорят о любви, потому что людям вообще свойственно верить в лучшее и копаться по локоть в песке в надежде однажды откопать золото. В наступившем молчании слышно было, как тикают настенные часы. Маю машинально взглянул на циферблат и искренне удивился — он просидел в гостях уже столько часов, но даже не заметил этого. А ночь, между тем, перевалила за экватор. Камиджо отодвинулся от него, все еще храня тяжелое молчание, и медленно откинулся спиной на диван, прикрыв глаза, но напряжения в нем Маю не чувствовал. Он не чувствовал ничего, и это пугало. — Эй. Что с тобой? — тихо позвал он, все-таки подумав, что, наверное, сболтнул лишнего. — Великая любовь, которая ждала, ждет и будет ждать, — негромко повторил Юджи его слова и горько улыбнулся уголками губ. — Как было бы здорово, если бы это было так. — Тебе в любви всегда везло. Уж не тебе жаловаться и делать такое несчастное лицо. — Везло? Ты серьезно? — Юджи выпрямился и повернулся к нему всем корпусом. Он был заметно пьян, а в таком состоянии его эмоциональные перепады становились еще внезапнее. — Охрененно мне повезло, ничего не скажешь. Одного, кого я любил всем сердцем — я о тебе, между прочим, если вдруг до тебя не доходит — забрала у меня жизнь, а другого смерть. Тебе доводилось пережить того, кого любишь, а, Маю? Уверен, что нет. Так что не тебе тут с умным видом говорить, какой я везучий. От этой тирады у Маю что-то резко похолодело и оборвалось в душе, на миг ему показалось, что губы Юджи вот-вот скривятся, и он привычно ударится в слезы. Слезы у него всегда возникали очень легко, и так же быстро высыхали. Но в этот раз Маю ошибся — реветь Камиджо даже не думал. Однако взгляд у него был такой, что смотреть не хотелось. Дураком надо было быть, чтобы не понять, о ком сейчас шла речь. Кто был тем человеком, которого Юджи, по собственным словам, любил и потерял. — Не думал, что ты… Что у тебя и с Ю что-то было, — медленно произнес Маю, с трудом подбирая слова. — А как же Хизаки? Они ведь дружили. — А Хизаки был в курсе, — Камиджо усмехнулся и хлопнул себя ладонями по коленям, вставая. — О, это был такой кромешный ад, ты бы только знал. Хотя нет, ты не хочешь этого знать. Никто не хочет. Камиджо медленно прошелся по гостиной, зависнув на некоторое время у полок с рядами фотографий. — Ты был прав, — сказал он, не оборачиваясь. — Я окружаю себя прошлым, которое мне важнее, чем настоящее. Вот только это происходит не из-за того, что я сам так хочу. Нутром Маю чувствовал, что сейчас ему придется выслушать долгий запутанный рассказ, и не то что бы у него было большое желание, но, глядя на Камиджо сейчас, он просто не мог оборвать его какой-нибудь привычной хамской фразой. …Все время, пока он говорил, снова сидя рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, Маю не покидало ощущение, что вот этого Камиджо точно не рассказывал никому прежде. Слишком взволнованно звучал его срывающийся голос, слишком торопливо слова наскакивали друг на друга, будто Юджи не хватало воздуха. Или мыслей было слишком много. Словно у него что-то такое накопилось в душе, так и не нашедшее в свое время выхода, хотя теперь, слушая о событиях осени 2007 года и последующих полутора лет, Маю понял, что частично Камиджо старался выплескивать что-то в тексты песен. Но этого было слишком мало, чтобы действительно пришло облегчение. Так тянуло рявкнуть «Я тебе не личный мозгоправ, хватит!», но он молчал, ни разу не перебив Камиджо, и когда тот неожиданно смолк — гораздо раньше, чем Маю думал — возникло пугающее чувство пустоты и безысходности. Потому что, в отличие от других многочисленных романов и увлечений, эти отношения закончились внезапно и резко, а что самое страшное — бесповоротно и навсегда. — И с тех пор как отрезало, — после небольшой паузы снова заговорил Камиджо, мучая в пальцах полупустой бокал, из которого за все время, пока говорил, он не отпил ни разу. — Внешне вроде бы ничего не изменилось. То и дело появляются какие-то люди, с которыми я могу спать или работать, или и спать и работать, но никто из них не смог увлечь меня хоть сколько-нибудь сильно. Никто не вызывает такой трепет, или страсть, или желание схватить и не отпускать, как он. Или как ты. Хотя теперь, пусть и горько, но мне достаточно знать, что с тобой все в порядке, мы все друг другу сказали. А его… Его я уже никогда не увижу, никогда не поговорю с ним, никогда не сделаю того, что так хотел. Думал, еще успеется все. А теперь Юичи больше нет, и без него тоже ничего нет. Этого Маю уже не выдержал и стукнул кулаком по валику дивана, донельзя шокированный такими откровениями. Черт бы побрал этого человека, который всегда как-то умудрялся пробраться к нему в душу, достать до самого сердца, да так, что потом чувствуешь себя сентиментальным дураком. И только чтобы хоть как-то вывести разговор в иную плоскость, Маю зло фыркнул: — О господи, Юджи. Ну что ты несешь. Чего — нет? Скажи еще, что это на тебя все бросаются, а ты безропотно принимаешь чужие ухаживания! — Может, и не безропотно, но если честно, мне плевать на все это. Раньше мне было нужно. Я чувствовал потребность в любви, постоянно. Сейчас достаточно регулярного секса, а чужие чувства… Они бесят. Все еще оглушенный, Маю прикурил, черт знает, в какой по счету раз за сегодня, и все-таки промолчал, давая Камиджо, да и себе тоже, возможность привести в порядок мысли и чувства. В том, что Юджи сам искренне верит в то, что говорит, сомнений у Маю даже не было. Он и в самом деле понимал его в глубине души и где-то даже сочувствовал. Никому нельзя пожелать испытать на собственной шкуре, что такое, когда умирает любимый человек. Но Маю очень хорошо знал Юджи и понимал, как никто, что тому свойственно драматизировать, преувеличивать, утрировать, наконец. Хотя сказать такое вслух — кощунство. — Ты никогда не думал, — спокойно заговорил Маю, склонив голову и внимательно глядя Камиджо в глаза, — что твои беды и твоя, как ты выразился, «бесчувственность» возникли вовсе не потому что Жасмин умер? — Сейчас скажешь, что я сам себя в этом убедил, — усмехнулся Камиджо, тут же перебив. Маю накрыл его руку своей и крепко сжал запястье, старательно контролируя силу. Они уже давно никак не прикасались друг к другу, но Маю помнил, что очень часто физический контакт помогал во время их серьезных разговоров. Вот и теперь он сжимал его руку, слабо поглаживая, без слов уговаривая выслушать. — Я не говорю, что ты убедил себя в том, что после Юичи в твоей жизни больше не может быть иного сильного чувства. То, что случилось, тебя потрясло, даже такая скотина, как я, это видит. Но ты не допускал, что любовь к нему кажется тебе такой всепоглощающей и идеальной только потому, что вы не успели ее как следует попользовать? — Что ты имеешь ввиду? Брови Камиджо сошлись на переносице, но руку он не отнял, хотя смотрел так, будто готов был вот-вот вырваться и поспешно смыться, избежав такого поворота в разговоре. И Маю решился, будто со скалы в море бросаясь: — Вы не успели друг друга задолбать, — пояснил он, без деликатных слов. — Не успели разочароваться. Устать, в конце концов. Ведь мы же с тобой друг от друга устали, — он улыбнулся, качнувшись всем телом ближе. — У вас с Ю было слишком мало времени вместе. Ты же не будешь спорить, что никакой самый прекрасный близкий человек не сравнится с любимым, которого не стало? Умерший уже не может совершить ошибок, не может обмануть и предать. И любовь к нему застывает, как мед в амфоре, оставаясь в первозданном виде. — Мед в амфоре?.. — переспросил Камиджо едва слышно, отведя взгляд. — Я слышал как-то, что в египетских гробницах помимо прочей требухи нашли еще мед. За тысячи лет прекрасно сохранился, хоть садись и пей чай. — Мед в амфоре, значит, — снова повторил Юджи, и все-таки пошевелил рукой, заставляя Маю его отпустить. Какое-то время ему казалось, что все с таким трудом найденные слова не достигли цели, и Маю только зря сотрясал воздух. Он выпил бы еще, но обнаружил, что они с Камиджо на двоих прикончили две трети бутылки, не считая шампанского, с которого начали, и теперь действительно стоило остановиться. Собираясь предложить выйти подышать, Маю поднялся с дивана, для верности ухватившись за мягкую спинку, но Камиджо его опередил. — Может быть, в чем-то ты прав, — выдохнул он тихо-тихо, пожав плечами. — Ты не против, если я несколько минут побуду один? Молча кивнув, Маю взял свои сигареты и устремился на балкон, хотя курить там стратегического смысла уже не было — комнату они прокурили так, что хоть топор вешай. Подставив разгоряченное лицо теплому ночному воздуху, Маю старательно боролся с желанием обернуться, чтобы посмотреть сквозь оконное стекло на Камиджо, оставшегося в одиночестве в гостиной. Больше к этой теме они не возвращались. Как-то само собой получилось, что когда Маю вернулся в комнату, Юджи спросил его о чем-то отвлеченном — не хочет ли тот кофе или чаю, и Маю отшутился в ответ, что по понижающей пьют только идиоты. Потом они перебрались на кухню, где все же выпили кофе, пока Камиджо рассказывал о предстоящем концерте, о своих планах, и в голосе его слышалась такая неприкрытая гордость, что Маю, в конце концов, расхохотался. — Ох, Юджи, все-таки ты самый настоящий гребаный нарцисс. Это будет не просто юбилейный концерт, а прямо ода в честь великого тебя. — Ничего подобного, и никакой я не нарцисс, — обиделся Камиджо. — Просто подвожу итоги и хочу, чтобы все со мной случившееся за эти двадцать лет… — Не гребаный. Немного увядший, — изо всех сил сохраняя серьезное выражение лица, произнес Маю. — Что?.. — осекся на полуслове Юджи. — Какой еще увядший? — Нарцисс. Нарцисс, который немного завял, — терпеливо пояснил Маю. — Просто цветущим нарциссом ты был лет десять назад. А теперь, когда кому-то месяц назад перевалило за сороковник… — Иди в задницу, Маю! — мгновенно вскипел Камиджо, но показной злости не хватило и на несколько секунд, после чего он громко рассмеялся: — На себя посмотри. Можно подумать, что тебе меньше лет. — Лет не меньше. Но зато я не нарцисс. — Так у тебя и достижений маловато, — подколол его Юджи. — По крайней мере, в музыке. — У меня на многих поприщах, где ты преуспел, достижений маловато, — напустил на себя загадочный вид Маю, чтобы у Камиджо не возникло сомнений относительно двойного смысла этих слов. Но чтобы не начинать новый спор, пускай и откровенно несерьезный, он тут же продолжил, не давая Юджи ответить: — Кстати, почему ты не пригласил меня на свой юбилей? Я, может, обиделся. — Потому что не праздновал особо, — чуть поморщился Камиджо. — Я равнодушен к своим дням рождения, ты же знаешь. — А я думал, ты скрываешь свой преклонный возраст от малолетних фанаток. — Да ну тебя, в самом деле. Они поговорили еще немного о предстоящем концерте, а заодно о ближайшей репетиции, которая была назначена уже на послезавтра. Только когда небо за окном начало светлеть, почти окончательно протрезвевший Маю опомнился, отметив, как быстро пролетело время. — Пожалуй, мне пора, — кивнул он головой в сторону окна. Оглянувшись через плечо, Юджи как будто удивился столь скорому рассвету и пожал плечами: — Можешь остаться. У меня есть комната для гостей, если что. — Еще и комната для гостей, — фыркнул Маю. — Ты, часом, не зажрался? На языке крутилось едкое замечание, что раньше своих гостей Юджи приглашал к себе в постель, но Маю вовремя одернул себя. Не потому, что боялся обидеть Камиджо, а потому что сама эта реплика была словно из далекого прошлого, когда они еще были вместе и Маю не гнушался ни единой возможности обидно поддеть Юджи. «Пора сворачиваться», — твердо решил он. Вся эта встреча, эта ночь и общение были необходимы им обоим, но прелесть момента была в его непродолжительности. Чего им обоим точно не следовало делать, так это снова играть старые роли. А Маю чувствовал, что его уже начало затягивать, ведь нет ничего более привлекательного, чем прошлое. — Комната для гостей очень полезная штука, чтоб ты знал, — тем временем вещал Камиджо. — Например, если нагрянет кто-то из родственников… — И давно это было? — перебил его Маю. — Что было? — Давно ли к тебе приезжал кто-то из родственников? Камиджо тут же захлопнул рот и уставился на Маю с недовольным видом, на что тот только отмахнулся: — Примерно ни одного раза за все время, что ты тут живешь. Угадал? В ответ Камиджо помолчал, задумчиво потирая кончиками пальцев подбородок, а после глубокомысленно выдал: — За то время, что мы не виделись, я успел забыть, какая ты невыносимая заноза. — Всегда рад напомнить, — кивнул Маю. — А теперь занозе пора собираться. Спорить Камиджо не стал и, как ни странно, молчал все то время, что Маю одевался и обувался. Туман в голове из-за выпитого сменился тупой болью, и Маю мысленно ругал себя за то, что жизнь его ничему не учит: переносить опьянение на ногах и бодрствуя — самая хреновая затея из всех возможных. Теперь надо было как-то добраться до постели, выпить обезбол и понадеяться, что сон настигнет его быстро. — Спасибо, что пришел, — негромко произнес Камиджо, когда Маю, завязав шнурки, выпрямился. — Нет, правда, спасибо. Я почему-то думал, что ты в последний момент откажешься. Маю сам думал, что стоит отказаться, но признаваться в этом он не собирался. — Как трогательно с твоей стороны поблагодарить меня за пьянку, — вместо этого сказал он. — Ты не меняешься, Юджи. Все такая же сентиментальная мадемуазель. — Ты тоже не меняешься, но мне больше не обидно тебя слушать. Так что не старайся. «Я и не стараюсь, оно само», — собирался ответить Маю, но в этот момент что-то пошло не так. Позже он даже себе не мог объяснить, зачем поступил так. В голове щелкнуло, но это не было временным помутнением, скорее, наоборот — для Маю как будто прояснилось что-то, нечто очень важное. Это ощущение было трудно описать, и почему-то Маю был уверен, что алкоголь здесь совершенно ни при чем. Вот они двое стояли рядом на расстоянии вытянутой руки. Он, Маю, некогда безумно любивший Камиджо, любивший так сильно, что чаще хотелось ударить его или вовсе убить, чем обнять и защитить. И вот Камиджо, доводивший его до ручки, перевернувший всю его жизнь, обожавший его не меньше. Еще совсем недавно Маю верил, что они никогда не встретятся, а теперь они говорили, как старые друзья, и даже делились сокровенным. Судьба плетет замысловатые узоры — в эту минуту Маю думал, что все случившееся этой ночью, на самом деле, прекрасно. Все так, как и должно быть. И почему-то ему показалось совершенно нормальным сделать шаг вперед, тот самый шаг, который у них обоих не получалось сделать всю жизнь, сократить разделявшее их расстояние, чтобы прижаться губами к губам Камиджо. Который, конечно, ничуть не удивился. Прикосновение было коротким и совершенно невинным — вот так, едва прижимаясь, можно поцеловать ребенка. Но чувств и смысла в нем было больше, чем в многочисленных ласках, что они дарили друг другу прежде. Своеобразная печать. Закономерное, пусть и неожиданное подведение итогов. — Счастливо, Юджи, — негромко произнес Маю, отступая назад. У Камиджо был сосредоточенный взгляд, он смотрел из-под полуопущенных век, и Маю понимал, что тот тоже был трезв и отдавал себе отчет в происходящем. Ничего не сказав, Юджи только кивнул, и дверь с тихим щелчком захлопнулась за спиной Маю, едва он переступил порог. На улице было приятно свежо и тихо. Вместо того, чтобы сразу поймать такси, Маю вытащил сигареты и зашагал по улице вперед без особой цели. В голове было пусто, а на сердце спокойно. Так спокойно, как, казалось, не бывало уже много лет.