Вспоминая сгорать

Джонатан хочет увидеть его уязвимым. Тянет за цепь, затягивает посильнее. Всё что угодно, только бы Джейс признал поражение. Он просто обязан выглядеть сломленным. Но почему-то вязкое разочарование оседает на рёбрах. Эрондейл не унимает самодовольства. Храбрый. Смелый. Невозможно правильный. Эта омерзительно-едкая правильность будто витает в воздухе, бросая ему вызов. Напоминая каждую секунду, что он монстр. Что стал не более чем бракованным экспериментом. Джонатан хочет увидеть его уязвимым. Пока его собственные слабости не просочились, давая противнику преимущество. Моргенштерн хочет стереть ухмылку с его лица. И потому предлагает бой, понимая, что такой реакции Эрондейл и ждал. — Выясним, какой Джонатан Кристофер лучше? Скалится, подрывая и так расшатанный в последнее время самоконтроль. Между ними всегда будет это соревнование. До самой смерти. Пока они оба живут, они будут бок о бок. Ведь связаны так, что не разделить. Их жизнь — вечная борьба. За любовь отца, друг с другом и собственными демонами. С лёгкой руки Валентина они обречены на бесконечное сражение, что не принесёт желанного успокоения. Они будут доказывать снова и снова, что не просто так ходят по этой земле, пока одному из них не придётся сказать «здравствуй и прощай», наблюдая за развязкой противостояния, ставшего частью их самих. Или же кто-то другой произнесёт три слова, которые наконец расставят все точки над «і». Но всё это потом. А пока — лязг металла, отрезвляющий, знакомый, привычный. И адреналин, разгоняющий кровь. Ангельскую и демоническую. Кровь, определившую их сущность. Кровь, что незримо их связывает и вместе с тем, проводит между ними такую ощутимую грань. Джонатан до одури хочет увидеть, как запал Джейса потихоньку выцветает, уступая место бессилию, подтверждая его превосходство. — С превеликим удовольствием, — до тошноты учтив для того, кто мечтает вонзить сопернику клинок в спину. Кто так сильно этого ждёт и предвкушает. Джонатан совершенно точно не желает видеть жалость в голубых глазах. Секундная вспышка, которая прожигает внутренности насквозь. Жалеют слабых, а он сильный. Иначе не выжил бы в Эдоме, иначе не вернулся бы, чтобы отомстить. Чтобы доказать. (Чтобы понять, что никому не нужен). Но она быстро сменяется презрением и ненавистью. Эти чувства знакомы Моргенштерну. Им он позволяет себя пропитать, ощущая волны гнева и жгучей, горячей злости, исходящих от Эрондейла. Правильный Джейс умеет ненавидеть? Они похожи куда больше, чем кажется на первый взгляд. Джонатан жаждет отнять его жизнь. Совершенно несравнимо с тем, как он желал Клариссу. Как добивался любви отца. Эта жажда заполняет его, и ничто больше не имеет значения. Где-то на задворках сознания, там, где сомнения и противоречия когтями раздирают здравый смысл, ему хочется, чтобы обстоятельства были иными. Чтобы они не были врагами. Чтобы всё было не так. Сука-судьба не спрашивает, что и как кому предпочтительнее. Она ударяет под дых, обездвиживает и топит, опуская на самое дно. Вопрос лишь в том, выберешься или дашь страхам, сомнениям, слабостям прикончить себя. У такого как он и вовсе не было шанса. — Я всегда был лучше тебя. Непонятно, кого убеждает. Джонатан хочет на долю секунды снова увидеть чёртову ухмылку. Ненависть, горевшая в нём, вспыхивает в последний раз, и он думает лишь о том, что ангельская кровь, булькающая у Джейса в глотке, на вид ничем не отличается от крови простых смертных. Даром, что даёт сверхсилы. Девчонка Лайтвуд прерывает его размышления, уничтожая момент, убивая на корню целый ворох эмоций, растворившихся в ночи. Нет, всё не так. Это только их бой. Их сражение. Их борьба на смерть. Отвращение заполняет его существо, напоминая, что эти эмоции слишком естественны. Ему не жаль, что воспользовался ею. Что втёрся в доверие. Что обманул. Ему лишь противно и непонятно, почему она говорит об этом сейчас. Глупая. Взывать к его человечности бессмысленно. Когда он чувствует прерывистое дыхание и клинок серафима, входящий под тем самым углом, он впервые испытывает нечто похожее на гордость. Ему достался равный соперник. Джонатан истекает кровью. И прежде чем марево застилает его сознание, он думает лишь об одном. Он хотел бы выторговать у насмешливой стервы, именуемой судьбой, ещё немного времени. Чтобы снова увидеть ненависть, пылающую в ледяной синеве. Чтобы продолжить противостояние, которое, увы, подошло к концу. Из которого он так и не вышел победителем.