Вспоминая сгорать

Себастьяну приносит запредельное удовольствие держать Джейса на мушке каждый раз и отсчитывать секунды до того, как тот умрёт всего на мгновение, чтобы секунду спустя снова вдохнуть кислород и начать очередной раунд. В Моргенштерна кайф вливают непомерными дозами, когда этот засранец ухмыляется, зная, как именно действует на него. — Ты ведь знаешь, что я не могу убить тебя, Джейс, — шёпотом у затылка, пуская мурашки по позвоночнику. — Но я могу с тобой поиграть, — тянет за волосы, открывая доступ к шее. Впивается губами, расшатывая его выдержку до основания. Судя по полухрипу-полустону, Эрондейл не то чтобы против. Укус. Болезненный. Властный. Собственнический. Словно держит на коротком поводке, контролируя каждый шаг, каждое движение. Каждый вдох. Словно посылает судьбу, провернувшую с ними тот ещё фокус, к чёрту. Себастьян ослабляет хватку в волосах, второй рукой пробирается под рубашку Джейса, касаясь кожи лишь кончиками пальцев. — Прекрати, — сипит Джейс тихо, словно борется из последних сил. Моргенштерн знает наверняка, что это впечатление обманчиво. Что тот умеет себя держать в руках, не позволяя подобных слабостей. Просто сейчас он принимает правила игры. Подчиняется. Становится обманчиво-покорным, используя податливость как искусный способ манипулирования. Театр двух актёров, позволяющих себе этот спектакль. Настаивающих на нём. Ставших от этой игры зависимыми. Происходящее заводит обоих до такой степени, что все связные мысли напрочь вылетают. И мир сужается до безумия, искрами потрескивающем между ними. Джейс отмирает, лишь когда чувствует, как мягкая материя сводит видимость на нет, плотно ложась на глаза. Это шарф? Становится всё равно, потому что лишение зрения усиливает ощущения в разы. Прикосновения пальцев обжигают, а торопливые поцелуи в ключицу заставляют его дрожать. — Тише, — среди оглушающих ударов сердца различить, что говорит Себастьян, невозможно. Но ему удаётся. И это можно считать маленькой победой. Моргенштерн толкает его, заваливая на кровать, которая согласно представлениям Джейса располагается в другом конце комнаты. Это ли важно? Когда Себастьян нависает над ним, фиксируя руки, не давая возможности двигаться. — Что ты…. — нужно вернуть хотя бы видимость контроля над ситуацией. И прежде чем он успевает это обдумать, Себастьян расстёгивает его рубашку, тут же клеймя, оставляя метку где-то у рёбер. Полная капитуляция. — Мой, — слышит рык, разрывающий его на куски. Вплавившийся ему под кожу, отпечатавшийся в памяти тремя буквами, после которых наступает пугающе-хрупкая тишина. — Нет…. Обязан возразить. Отрицать до последнего. Но они оба знают — действительно его. С тех самых пор, как Джейса прошила пуля, а он выжил, наблюдая за растерянностью в глазах киллера с безупречной репутацией. Но куда интереснее считать, что одурачили вселенную, будучи с её решением целиком и полностью согласными. Отрицание — тоже часть игры. Игры, в которой они, победители, так рады примерять по очереди роль жертвы, отдаваясь во власть сумасшествию, ставшему для них привычным.