Вспоминая сгорать

Находиться рядом с Джонатаном — пытка. Видеть, как две сущности борются в нём непрестанно — слишком человечный, слишком чудовище. Ядрёная смесь — до круговерти в его собственной голове. С ним границы добра и зла размываются, оставляя Джейса в замешательстве. В грёбаном недоумении, потому что Моргенштерн выворачивает все его представления, принципы, убеждения наизнанку, перекраивает всё, чем он дышит, чем живёт, заменяя столько нужных и важных ему вещей собой. Быть с ним — истинное безумие. Смотреть в бездонные чёрные глаза и видеть не убийцу, помешавшегося на разрушении мира. Видеть мальчишку со светлыми волосами, которому отец так же ломал пальцы, но не залечивал иратце. Ломал, ломал, ломал — не только пальцы, но и самого Джонатана. Гнул постепенно, тщательно, выверено. Разбирал на запчасти, по винтикам, побираясь к тому, что по идее, для любого отца должно быть священным. Не в этот раз. Сколько бы Джейс себе ни говорил, что пацана с платиновыми волосами и ещё не изувеченными после экспериментов Валентина глазами уже нет, он тянется к нему. Потому что слишком похожи — сломленные, не люди — марионетки в руках кукловода, которому доверяли. Который посмел любить одного из них. Видеть его каждый день — до кома в горле и мурашек страшно. Страшно привязываться к нему, вплетаться в него корнями — незаметно, но сильно, крепко, практически намертво. И осознавать некоторое время спустя, что он без Джонатана не может. Жить с ним — всё равно, что ходить по краю бездны, ожидая всякий раз, что вот-вот сорвётся. Убийственная доза адреналина, разгоняющая кровь, заставляющая его вскипать, сопротивляться и защищать себя. Глупые защитные механизмы, мастерски отточенный инстинкт самосохранения. Лишь бы не свихнуться. Не слететь с катушек, допуская мысль, что есть и другая сторона в нём — не бунтарская, дикая, такая же, как у Моргенштерна, а умиротворённая, довольная, счастливая. Стоит Эрондейлу задуматься на мгновение, что охотник, разыскиваемый всем Сумеречным Миром, способен не только устраивать в его душе раздрай, доводя до грани, которую он так боится пересечь, а ещё и успокаивать то, что разворошил, действовать противоречиво, неправильно, сумасшедше мягко, то всё пойдёт к Лилит, далеко и надолго. Ведь он наконец перестанет бегать от самого себя. Безумная гонка, к которой Джейс привык ещё лет с десяти. Остановиться — непозволительная роскошь, для смелых, храбрых, тех, кто не боится взглянуть правде в глаза. У его правды — волосы на тон светлее и глаза, в которые он падает, падает, падает. Проваливается так, что не знает, как найти себя. Так же, как не знает, как остановить помешательство, от которого он всё продолжает бежать. Любить Джонатана — его личный рай и ад, в котором он пребывает день ото дня. Разрываться между тем, что должно, и тем, что хочется. Хочется чувствовать его ничуть не нужное (до срыва башки необходимое) присутствие. Слышать его ненормально спокойное сердцебиение. Смотреть на него так, как когда-то он смотрел на Клэри. Нет, совершенно не так. Смотреть так, как смотрел ещё в детстве, когда незнакомый мальчуган забежал в дом ненадолго, пока он сидел за роялем, ждал, когда же пальцы срастутся обратно. Испытывать невыносимую нежность и трепет как тогда, когда тот провёл пальцами по опухшим костяшкам — ласково, осторожно и невесомо почти, и сказал: «Всё пройдёт». И он поверил. А после вспоминал, хранил в сердце, лелеял и оберегал. Крошечное воспоминание длиною в две жизни, что переплелись так тесно, что не разорвать. Смотреть и признавать, что не ждёт, что Джонатан станет таким, как прежде. Как он сам не смог бы. Смотреть на него так, как никогда бы не посмотрел ни на кого больше. Потому что всех этих чувств, эмоций, что закручиваются в Джейсе спиралью, выжимая и подпитывая его одновременно, так много, что в конечном итоге он устаёт сражаться в битве, исход которой известен давно. Не любить Джонатана — невозможно.