Вспоминая сгорать

Он на него пялится. Глазеет непрерывно, и его взгляд обычно варьируется от отчаянного «убил бы тебя» до настораживающего блеска, который Джейс всё никак не может растолковать. Он на него пялится. Непрестанно. И Джейсу стоит неимоверных усилий сохранять спокойствие в его присутствии, потому что о глотку скребётся невысказанное, задушенное, невозможное, неправильное во всех отношениях. Оно когтями вспарывает раны, вскрывающиеся под его пристальным взором, ещё сильнее. Смачно проезжается по ним, дерёт изысканно и со вкусом, оставляя Джейса каждый раз подыхать наедине в Институте. Утихомиривать ураган закрученных по крутому серпантину эмоций и чувств, дремлющих, накипающих, разгорающихся в нём после каждого липкого, густого, непонятного взгляда, всё труднее. Практически ирреально. Он напоминает себе, что должен держать себя в руках. По-детски считает до десяти, пытаясь вымести, вытравить его из своей головы. Он всегда появляется на трёх, чтобы зацепить, схватить за горло, а после спустить с привязи мысли, ход которым давать смертельно опасно. Потому что в его подсознании он не пялится, не гипнотизирует, он действует. Он позволяет себе касаться его так, как Джейсу того бы хотелось. Как мечталось давно. Он берёт всё, что Джейс ему предлагает, отдаёт. Тянет за волосы, смотрит всё так же безумно, впивается в шею губами... И Джейс сбивается, задыхается, скользит рукой под резинку белья и совершенно бесстыдно стонет, умирая от того, насколько глубоко о н в нём, насколько прочно в него врос, с корнями — их не выкорчевать ничем, не выдрать. Когда он вспоминает о счёте, на десяти приходит разрядка. Джейс каждый раз считает до десяти. И каждый раз терпит сокрушительное поражение. А следующим утром о н снова смотрит на него, как на грязь, и Джейс снова тонет, увязает в ней, всё так же мечтая, чтобы это помешательство не заканчивалось. И сучоныш, словно чувствуя, исполняет желание с жестокостью палача. Он заявляется к нему в комнату, и Джейс по привычке начинает этот нелепый счёт. Один. Машинально делает шаг назад. Затыкает мечущиеся, беснующиеся в припадке мысли, заставляет себя собраться. — Тебе так нравится играть со мной в кошки-мышки, Джейс? — он выдыхает его имя тягуче и хрипло, и его внутренний фитиль вспыхивает в одно мгновение. Прогоняет прочь все доводы рассудка, вынуждает сдаться ему. Два. Он подходит ближе, и Джейс слышит только его шаги. И даже это не помогает. Только топит его всё глубже, не давая глотнуть воздуха. Три. Ещё шаг. Он качает головой, разрезает, полосует улыбкой, и в глазах разгорается пламя, сжирающее, прожигающее до костей, терзающее нестерпимо. — Не понимаю, о чём ты. Почти убедительно. И будь это Клэри, Изабель или Алек, они бы поверили. Он — никогда. — Не ври мне. Четыре. Сердце колотится в горле, а в лёгких — пожар. Между ними всего пара сантиметров, Джейс с упрямством и бесшабашной смелостью не отводит взгляда. И проваливается в его глаза, падает туда с обрыва и умирает. Он смотрит, смотрит, смотрит, впервые не догоняя, как мог проглядеть это. Ненависть, раздражение и желание, от которого мигом завязывается тугой узел в паху. И сокращает расстояние между ними сам. — Не буду. А после — помутнение, грёбаный взрыв, расщепляющий на мелкие осколки. Он стонет, мычит ему что-то в рот, прикусывает нижнюю губу до крови, и даже это не отрезвляет, не помогает. У них обоих на полной скорости едет крыша, улетает стремительно куда-то далеко. Лязг пряжки отдаётся эхом в висках. Джейс глядит на него, замирая. — Ну же, я не могу дуреть от тебя ещё больше… Признание оглушает. Ставит точку на попытках вернуться в какое-то подобие нормы, расшатывает выдержку и сносит напрочь здравый смысл. Потому что с ним не хочется здраво. С ним хочется грязно и жёстко. С ним хочется так, чтобы за гранью, без тормозов и рамок. Джейс кладёт руки на его задницу, вытрахивает рот языком. Лижет руну усмирения гнева, что имеет абсолютно обратный эффект. Тянет за кофту, отшвыривает её в сторону. Они движутся в сторону кровати неосознанно, так ненормально синхронно, а внутри срывает чеку, и всё сдерживаемое им вылезает, выползает наружу. Джейс думает, что их внутренним демонам слишком хорошо вместе. Им же самим — так, что за пределами шкал, измерений, за гранью дозволенного и всего уже существующего. Джейс не замечает, как они остаются без одежды. Не замечает, как он начинает растягивать его своими пальцами, как выбирает хаотичный ритм, не давая подстроиться, как, господи-боже, задевает простату, скалится по-звериному. Как входит в него одним движением, а после начинает трахать, просто-напросто драть так, что твари, выпущенные на волю, разражаются победным кличем. И его так много. Так дьявольски много. Он целует, вынимая душу, он внутри, он везде, его в Джейсе непозволительно много — настолько, что он уже не помнит себя. Только стонет, рычит и хрипит надсадно, умоляя его сильнее, быстрее и глубже. И когда кончает, разглядывает в подёрнутых дымкой возбуждения глазах то, что никак не мог разобрать. Пять. На этот раз хватает пяти, чтобы рехнуться и забыть о контроле. На этот раз хватает пяти, чтобы он остался в его мыслях навсегда.