Вспоминая сгорать

— Неужели ты думал, что ваша выходка не останется незамеченной? — спрашивает почти игриво. Джейс замирает. Джейс застывает на месте и даёт бесконтрольной ярости накрыть его с головой. Он подходит ближе и ударяет на пробу. Вопреки ожиданиям, вопреки здравому смыслу он не бесплотен, он живой. Он живой. А она нет. Она погибла за то, к чему оба приложили руку. Она умерла, расплачиваясь за желание сделать мир лучше. За то, что убила брата, который для неё был не более, чем обычный знакомый. Тень того, каким она его себе представляла. Он жив. — Но как... Себастьян хмыкает. — Я жив, пока жив ты. Ты всегда был якорем, поддерживающим баланс. И моя смерть ничего не изменила. Несложно вернуть меня, если ты всё ещё дышишь и ходишь по этой земле, мой Джейс. Мой Джейс. Так он называл его бессонными ночами, когда были лишь двое, сплетённые пальцы рук, грубые прикосновения и потребность. Когда Себастьян брал его вновь и вновь, целовал и рычал, что он его, что он его до конца, навсегда. Разиэль. Он действительно надеялся, что всё пройдёт, что они с Клэри пойдут дальше и справятся вместе. Что она сможет переступить через то, что своими руками убила брата, а он потерял того, с кем был воспитан, того, кого Валентин сломал ещё сильнее, того, кого он... — Почему сейчас? Вопрос звучит донельзя жалко и как-то по-детски. Но он не сводит глаз с него, он падает, он теряется снова, как далёкие шесть лет назад. Себастьян, будто заворожённый, касается его щеки. Кожа горит, и Джейс ненавидит себя за это. За то, что тянется к нему, за то, что продолжает испытывать то, что запирал долго внутри. За то, что всё так же нуждается в нём. — Потому что время пришло. Джейс заставляет себя отстраниться. Достать клинок и сделать, что должно. Покончить с этим раз и навсегда. Отомстить за неё, за солнечную девочку Клэри, которая просто-напросто хотела поступить правильно. Себастьян и бровью не ведёт. Спокойно, неимоверно спокойно наблюдает за тем, как его трясёт, как его колотит. Он всё ещё слабый. Перед ним — чудовищно слабый. Господи... — Всё это с нами уже было, не находишь, братец? Джейс давит истошный вопль, что зреет в груди, спиралью калёной жжёт клетку рёбер и рвётся-рвётся наружу. И он мог бы закричать, только бы стало легче, только бы его отпустило, и это противное, сверхъестественное чувство не выворачивало его всего наизнанку. Он гонит образы-вспышки, он затыкает совесть, устроившую бунт у него в сердце. Глупом, упрямом, почерневшем в том уголке, где он не легендарный воин, спаситель мира. Там, где он навеки Моргенштерн. Мальчик, не приручивший, а полюбивший. Он делает глубокий вдох, игнорируя резь в лёгких, и практически беззвучно признаётся: — Я скучал. И это безоговорочная капитуляция. Ты видишь, ты, дьявол тебя раздери, видишь? Я сдаюсь. Я без тебя — ничто. Я без тебя поломанный, раздавленный, весь в трещинах-шрамах. Себастьян улыбается. И дёргает на себя. Проводит рукой по волосам, как тысячи раз до, как в те сотни позорных и унизительных секунд, когда хотелось продлить ласку и остаться в этом мгновении как можно дольше. — Ты здесь. Ты здесь. Ты здесь, и это не сон. — Я должен тебя ненавидеть... Себастьян хрипло смеётся. Отрывается от него, чтобы заглянуть в глаза. В них — всегда его отражение. — Только не выходит, верно? — шёпотом, а между ними от силы дюйм. — Джонатан... Себастьян смотрит на него, и в чёрных бездонных тоннелях Джейс видит себя. — Я рад видеть тебя, Джейс, — тянет он и целует его, как давным-давно. Когда были лишь его хрипы и стоны, и просьбы, и выжигающее нутро желание остаться с ним. Джейс обещает презирать себя до конца жизни. Но сейчас он ему отвечает. Потому что его. В жизни и смерти, и том, что будет после. Навсегда.