Вспоминая сгорать

План очень прост, повторяет про себя Джейс. Не вызывать подозрений. Провести расследование. У магов украли артефакт, пропажа которого вполне может развязать войну. Мелиорн с непоколебимой уверенностью заявил, что следы искать стоит в ином мире. Фейри не вмешиваются, как же. Фейри хитрее и всегда преследуют свои цели. План предельно прост. Разузнать что к чему, не высовываясь особо. Всё чётко, по полочкам, крошечными шажочками. Алек бы гордился им, видя, как он не смеет ступить и шага назад. Всё по плану, выверено. Правильно. Его выбрасывает неподалёку от квартиры Клэри в не-том-Бруклине. Никаких головокружений, помутнённого сознания, как описывала Клэри тогда. Ни-че-го. Плохое предчувствие колотится о черепную коробку: что-то не так. По-хорошему ему бы подождать, когда снова откроется портал, отсидеться в сторонке. Но когда Джейс Эрондейл не лез в самую гущу событий? Он так ясно представляет Алека, закатившего глаза, и улыбается. Звонит в квартиру, понятия не имея, что скажет. Дверь ему открывает не Клэри, не Люк и не Джослин. Это… — Джонатан. Он кривится, совсем как… — Терпеть не могу это имя. Но меня больше волнует, откуда ты знаешь меня. И почему… — он прокашливается, — почему так напоминаешь его. Джейса. Насколько судьба мстительная злобная сука, раз всё пошло под откос, стоило ему начать следовать правилам? — Я расскажу. Но не здесь. Он не хочет. Он не готов. Ему и так слишком больно смотреть.

***

— Я всё ещё жду объяснений, знаешь. Это самодовольство, должно быть, константа во всех измерениях. Они сидят на лавочке в заброшенном сквере — он благодарен за то, что место выбрано немноголюдное, их хотя бы не найдут так быстро, а значит, он не подвергает задание опасности. Алек будет гордиться тем, как лихо он отодвигает личные эмоции и чувства во имя всеобщего блага. Чушь. Он просто-напросто пытается убежать. От себя. В их мире не удалось, и вселенная, очевидно, намекает: не выйдет и в этом. Джейс не в состоянии разлепить губы и сказать. Джейс смотрит на него и не может поверить. Те же светлые волосы, тот же (совсем непохожий) взгляд. Глаз цепляется за руну… наверное, татуировка. Усмирение гнева. «Бесполезная штуковина, мой милый Джейс, ты не находишь? Валентин постарался, чтобы злость не угасала». Он подавался навстречу и скользил по шее языком, ощущая отголоски магии нефилимов. Он касался его, чтобы забыться. Чтобы почувствовать себя живым, целым. Полноценным. — Я тебе покажусь психом, наверное, — начинает неловко он, — но я не его брат и не близнец, пусть это не так уж и далеко от правды. Я из параллельной реальности, и тебе же лучше, если не станешь болтать о нашей встрече. Джонатан достаёт из кармана кожанки пачку сигарет, закуривает, и его руки — Джейсу кажется, что у него галлюцинации и бред — трясутся. — Как думаешь, почему я говорю с тобой вместо того, чтобы вызывать копов? — Если ты хоть немного похож на Джонатана из моего мира, — он прочищает горло, — ты бы ни за что не упустил подобную авантюру и вряд ли побоялся меня. Он хмыкает. Практически один в один. Идентично. Так, что в позвонки ввинчиваются ржавые гвозди, и мерзкое предчувствие скребётся внутри. Джейс смотрит на него — больше ведь нет ничего. Если что и осталось, так это довольствоваться компанией не-своего Джонатана, осознавая, что никогда не будет готов отпустить. Никогда не сможет двигаться дальше, ведь каждую ночь, стоит закрыть глаза, под веками — он. Смеющийся над дурацкими шутками. Злющий после очередной попытки Джейса его образумить. Горячий, обжигающий похлеще адского пекла — в постели. Нежный — в те редкие моменты, когда тишина спасала обоих. Успокаивающий одним присутствием, когда, казалось бы, стоило бояться. Надломленно-перебитый после очередного кошмара. Смертельно опасный в бою. Джейс помнит его любого. Джейс живёт мыслями о нём. Ненавидит себя. За то, что остался жить. За то, что смотрел, как он умирал, не в силах сделать ничего, не в силах пошевелиться. И от Джонатана (не-его-Джонатана, повторяет себе непрестанно) разит потерей — шлейф из горя и смерти Джейс улавливает чётко. Он варится каждый день в этом и всё же кое-что понимает. Если в их мире он остался один, то в этом… — Потому что мне даже не представилось шанса с ним попрощаться. В тоне — ни намёка на не-безразличие. Идеально сыгранное равнодушие. И хотя все карты раскрыты, он будет держаться до конца. У него дрожат руки, а в глазах навечно застыл лёд. У него больше нет в жизни смысла, и светлые волосы, в которые так приятно зарываться пальцами (не его, не его, господи-боже), будто лишились цвета, поблекли. — Я смотрел, как Клэри его убивает, — выдыхает он и с досадой отмечает, что легче не стало. Он жалок. Сидит перед копией того, с кем неразрывно связан, изливает душу непонятно зачем. Ничего не вернуть. Ничего уже не исправить. В ответ — тишина. Та, что бьёт по вискам, расшатывает нервы и раскручивает круговерть из сожалений, страхов и воспоминаний виток за витком. Было бы легче, если бы его осудили. Если бы ненавидели. Единственный, кто действительно мог бы, уже мёртв. — Мы служили вместе. И он взял на себя ответственность, повёл отряд за собой. Подставился, чтобы вытащить остальных. Не могло быть иначе. А все вокруг… они думали, что я потерял друга, быть может, брата… мы росли вместе… поразительно, как слепы могут быть люди… Он смеётся хрипло — словно забыл, каково это. В его случае все вздохнули с облегчением. Как же, угроза всему Сумеречному миру пала. В его случае — никакого сочувствия. Гибель чудовища — праздник, спасение. Благословение Ангела. Чудо. … даже если монстр для кого-то часть души и сердца, даже если он весь чёртов мир. Джейс усмехается. — Они не догадываются, что он значил для тебя? — И это то, что они не отберут у нас никогда. Даже если «нас» уже нет. Даже если «мы» — прошлое, исписанные страницы. Он тянется к нему, сдаваясь перед отчаянием, что накрывает волной. Джонатан не останавливает, шепчет тихо-тихо: — Ты не он. Ты не он. Ты не станешь им никогда. — Знаю. Позволишь мне обмануться? Всего один раз, Джонатан. Только сегодня. Джейс целует его. Ни ненависти, ни злости, ни сумасшедшей потребности. Ни нежности, которую всегда отрицали. Лишь одиночество, выжирающее их обоих до костей.