***
Юри снова слишком много ест, а Тори думает, что такими темпами папа снова станет похожим на поросёнка. Она сама никогда не видела, папа был в хорошей форме всю её жизнь, но тётушка Мари рассказывала о тех временах, когда Тори ещё не было у папы. Виктор на связь не выходит целый месяц. Сначала Юри и вправду боится, решает не отвечать, закрыться, взять паузу, потому что это не может быть правдой. Виктор наверняка ляпнул не подумав, а у Юри сердце по-прежнему одно, и он не выдержит, если услышит «я пошутил» или «прости, случайно вышло». Но Виктор не звонит и не пишет. «Жалеет, наверное», — думает Юри. Он бы и сам пожалел, если бы признался в любви человеку, которого на самом деле не любит. Сейчас, спустя месяц, Юри ужасно скучает и решает, что теперь-то всё нормально, нужно успокоить Виктора и продолжить общаться как раньше. Юри согласен и на это, о большем и мечтать не может. Поэтому и пишет, и звонит, но ему не отвечают. И то ли уныние приходит в гости к Юри, то ли Юри к унынию. — Выглядишь неважно, — говорит Такеши. — Уверен, что можешь работать? — Всё хорошо, — он эту фразу произносит уже тысячный раз и выходит на лёд. Ученики встречают его как всегда радостно, а Юри не перестаёт поражаться тому, что в Хасецу действительно есть группа детей, которая занимается фигурным катанием. И что это он вдохновил их и их родителей. Тори на коньках стоит хорошо, но занимается отдельно от папиной группы — так всем и удобнее, и спокойнее. Поэтому, когда ребята расходятся по домам, Юри заглядывает в кабинет, где тройняшки приглядывают за его дочерью, и говорит: — Ну что, хотите покататься? И девочки, конечно же, хотят. Аксель, Лутц и Луп уже начинают тренировать прыжки, в честь которых названы, а Тори предпочитает плавную езду и простые вращения (просто слушается папу и не прыгает, потому что он так велел). — Тори-чи, ты похожа на фею! — восхищаются девочки, когда Виктория кружится вокруг своей оси, и её длинные тёмные волосы, собранные в высокий хвост, изящно развеваются. Малышка смущённо улыбается и с надеждой смотрит на папу. Он кивает, полностью соглашаясь с тройняшками. — Так, теперь давайте… — начинает Юри. — Девочки? — зовёт, видя, что они смотрят куда-то сквозь него — в сторону входа. Он поворачивается и замирает. Сердце замирает вместе с ним, и — какие уж там прыжки! — на миг умирает, чтобы воскреснуть и забиться вдвойне сильней, ощущаться пульсом и в шее, и в ушах, и в кончиках пальцев. Виктор стоит в нескольких метрах и смотрит прямо на него, а Юри глазам своим не верит, часто моргает и напоминает себе, что дышать — не просто важно для организма, а, вообще-то, необходимо. И тело реагирует раньше, чем он может что-либо понять, и глаза слезятся, и в груди такой оглушительный «тудум», что даже больно. Виктор здесь, в Японии, вместе с сыном. Он не вычеркнул Юри, не оставил… Он не жалеет. И Юри бежит к нему, забыв обо всём, не думая, кто они друг другу, не боясь упасть, потому что Виктор уже рядом — он поймает. Но у Виктора на этот счёт другие планы. Он бежит навстречу, а потом летит и действительно ловит. Обнимает возлюбленного в воздухе, слышит удивлённый вздох, закрывает глаза и тыкается губами наугад — попадает в краешек губ Юри, но это ничего — успеют наверстать. Потом лишь надеется, что спина Юри в порядке, потому что они приземляются на лёд, а он — казалось бы! — твёрдый. Виктор приподнимается, смотрит в глаза напротив, — блестящие, влюблённые, такие счастливые, — и забывает всё, что хотел сказать. Только улыбается, чувствуя чужие — родные — руки на своей спине и мягкие волосы под собственной ладонью. В голове крутится: «Прости, что не давал о себе знать», «я так скучал», «хочу быть с тобой», но он лишь повторяет просто: — Люблю тебя. А Юри ничего другого и не надо.***
— Твоя японская мадам вообще знает, что мы к ней летим? — спрашивает Юра, пока папа застёгивает ремень безопасности на его кресле. — Неа, — задорно отвечает Виктор. — А адрес их ты знаешь? — Неа! Юрочка опять смотрит осуждающе, качает головой и недоумевает, как это папа месяц готовился к поездке, но не нашёл времени узнать, куда они конкретно едут. — Не переживай. Юри рассказывал про горячие источники, где работают его родители. Их-то мы точно найдём, там и спросим. Лица старших Кацуки при виде самого Виктора Никифорова и его прелестного зеленоглазого сына удивлённо вытягиваются, глаза расширяются, а рты открываются. Виктор сам знакомится с ними приветливо и Юрочку знакомит, вежливо интересуется, где может найти их сына, потом внимательно выслушивает, как добраться до катка и просит не сообщать Юри, потому что это сюрприз. Хироко и Тошия так и стоят на месте удивлённые, когда русские гости убегают, оставляя на время большого коричневого пуделя и обещая скоро вернуться за ним. Виктор хочет поговорить с Юри, побыть немного в Японии, добиваться доверия постепенно. Но тот стоит на льду такой красивый, оборачивается так изящно и смотрит так влюблённо, что у Вити срывает все тормоза. — Во дураки, — тянет Юра, глядя на распластавшихся на льду мужчин. И пока папа и его гейша мужской наружности всё ещё смеются и обнимаются, Юра продумывает план побега. Противно же, в самом деле! А на катке ещё и девочки (явно старше него) визжат, снимают это всё на телефоны и наверняка сразу же сливают в соц.сети. Юра тоже был бы не против куда-нибудь слиться, потому что… — Юрио! — зовёт Тори, и мальчик вспоминает ещё одну причину, почему ехать сюда было плохой идеей. А потом он знакомится с тройняшками и понимает, что причина не одна — их четыре. Четыре девчонки. Папе-то хорошо — папа с мужчиной! Этот самый мужчина приводит их к себе домой, вкусно кормит, и Юра злится чуть меньше, чем тогда, когда был голодным. Но злость возвращается с новой силой, потому что его собираются поселить в одной комнате с Тори. — Я могу спать здесь, на диване! — заявляет он. — Виктор, — тихо говорит Юри. — Почему мы не можем поступить как в твоей квартире?.. — Да, почему? Почему? — оживляются дети. Виктор теряется на секунду, не зная, как объяснить трём детям, одному из которых двадцать семь, почему один взрослый человек хочет спать с другим — с которым полгода виделся лишь по скайпу, а потом искал записи его выступлений в интернете и чувствовал себя как никогда близким с девочками-фанатками, молящимися на обтягивающие костюмы. — Потому что мы теперь вместе, Юри, — прикрывая глаза и улыбаясь как довольный кот отвечает Виктор. — И должны ночевать в одной комнате. Отвечает и надеется, что этим не сломал психику детей и самого Юри, который подпрыгнул на месте, странно задрожал и покраснел похлеще восходящего солнца на флаге своей страны. — Я же говорила, что мужчины тоже могут пожениться! — восклицает Тори. — А ты мне говорил, что вы не поженитесь! Почему ты так говорил? Виктор отмечает для себя новые оттенки красного, глядя на лицо Юри, но не может упустить момент, чтобы не приобнять того за плечи, не заглянуть в глаза и не спросить: — Да, почему? Он смеётся, чтобы разрядить обстановку, потому что Юри, кажется, задыхается. Но к этому разговору они ещё вернутся. Они вместе укладывают детей спать, расстелив им два футона на полу, потому что Тори категорически отказалась спать в своей кровати, а Юрочка пошёл на компромисс именно из-за такого равенства. После долго сидят рядом на кухне, глядя друг на друга и едва касаясь пальцами, иногда перебрасываясь парой слов. Всё происходит так неожиданно, и оба не знают, что делать дальше. Юри надеется на Виктора, а Виктор надеется зайти дальше этих детских держаний за руки, потому что сил его больше нет. Поэтому он осторожно касается щеки Юри и целует его как полагается. Витя не думает о том, что они ничего так и не обсудили — он думает о мягких губах, которые так тепло ощущаются на его собственных, и о горящей коже под его пальцами. И о том, как неловко и стеснительно ему отвечают. Он соскальзывает со стула, становясь на ноги, притягивая Юри к себе, и кладёт не занятую перебиранием чужих волос руку на талию, прижимая ещё ближе. Но когда его язык мягко касается нижней губы, Юри вздрагивает, отстраняется и судорожно хватает воздух ртом. — Хэй, не забывай дышать, — смеётся Виктор, нежно обнимая его и оставляя лёгкий поцелуй на скуле рядом с ухом. — Это так странно, — шепчет Юри, чей нос спрятан в изгибе шеи Виктора, который в свою очередь сходит с ума от ощущения его дыхания на своей коже. — Почему? — он же признался ему в любви несколько часов назад, а до этого они любили друг другу мозги целых полгода, притворяясь, что совсем не влюблены. — Просто странно. Ну не может же он сказать: «я влюблён в тебя ещё с тех пор, когда ты даже не подозревал о существовании моего родного города, не говоря уже обо мне самом. А теперь ты стоишь в домашней одежде на моей кухне, целуешь меня, и…» Ну не может же он признаться, что у него земля уходит из-под ног, что ему не хочется отрываться никогда, и при этом он не знает, как себя вести, потому что с ним такого никогда не случалось. — Я твой первый мужчина? — Виктор интерпретирует это по-своему. Говорит с понимающей улыбкой, немного отстраняется, чтобы видеть его лицо, и заправляет прядь волос за ухо. Юри снова смущён. Он поворачивается спиной прямо в кольце викторовских рук, перебирает пальцы, заливается краской до кончиков ушей и что-то бормочет, а к Виктору внезапно приходит ужасающее осознание: — Первый вообще? И понимает, что сегодня полгода мечтаний явью не станут. Завтра тоже, видимо, не годится. Да и вся неделя вызывает вопросы. И не только неделя.***
У Юри сердце целый месяц подряд выплясывает так, что он уже готов диагностировать у себя тахикардию. Он решительно не способен поверить, что всё это происходит на самом деле. Потому что Виктор в шортах и майке рассекает по его квартире, как будто всю жизнь здесь и жил, Маккачин лениво валяется на диване, дети играют в догонялки, снося всё на своём пути, и всё опять так живо и уютно, что прям куда деваться из этой теплоты. Но что-то всё-таки изменилось. Юри находит очаровательным то, как Виктор катает Тори на спине, спрашивая: «Куда едем?», и, получая в ответ: «К папе!», подходит к нему, перехватывает девочку, садя на бедро так, чтобы она могла обнять их обоих, и нежно целует Юри в щёку. Виктор не может перестать умиляться, глядя, как Юрочка с удовольствием съедает всё, что готовит Юри, помогает ему убирать посуду, потому что уже взрослый, и даже позволяет расчесать свои волосы, когда у папы вечно бегает с шухером на голове. Тори радуется, что её потенциальный старший братик играет с ней, а потенциальный второй папа смеясь называет первого поросёнком, если тот неаккуратно ест — хотя и сам не лучше с вечно прилипшим к щеке рисом. Юрочка смотрит на происходящее несколько морально травмировано и не понимает сам себя. С одной стороны, эти отношения между его папой и мистером кацудоном — какая-то аморальная, раздражающая и неправильная фигня. Но с другой его тут реально вкусно кормят, с Тори почему-то — он до последнего не хочет признавать этого — правда весело, а Юри так добр к нему, что сопротивление бесполезно — на него не действуют ни хмурые брови, ни холодное игнорирование, ни злые выкрики в сочетании с раздражённым убеганием. И когда Юри сидит на диване, закинув ноги на колени Виктора, обнимает его за шею и пытается не задохнуться, а Виктор беспокойно оглаживает спину и бока Юри, наконец-то получив разрешение исследовать его рот языком; Тори выбегает посмотреть, а Юрочка бежит за ней, прикрывает её глаза ладошкой и бурчит: «Рано тебе ещё». Родители смеются, вынуждено прерывая поцелуй, и соглашаются с тем, что не для детских глаз это зрелище. Ну и ещё одним значительным отличием от недели в Питере становится общая кровать. Вообще, спать в одной комнате — это какая-то адовая проверка чувств на выносливость для обоих. Они и ластятся друг к другу, и целуются полночи до головокружения, но руки, да и всё остальное, ниже пояса так и не спускаются. А потом они убегают в ванную по одиночке, а Виктор истерически смеётся где-то глубоко внутри и недоумевает, что же собственно за хрень происходит между ними. Витя чуть не бьётся головой об стенку, потому что уже далеко не подросток, а ощущения именно такие. И вот не как у тех счастливых подростков, у которых взаимная симпатия перерастает в ночные побеги из дома и в некоторых случаях в 134 статью УК РФ, а как у тех невероятно обоюдно счастливых, один из которых прям самый счастливый, а второй: «Мы ещё так молоды, ещё так рано, я не готова». Но не то, чтобы Юри прям не готов. Он и сам не знает, как объяснить это их: «Хочешь?», «Хочу!», «Давай?», «Давай!», «Ты куда?», «Начинай без меня. Да и заканчивай тоже без меня». Он и мечтает об этом, и боится, и ругает себя, когда отталкивает Виктора, стоит тому нарушить прилично допустимые границы. А вообще-то он просто дико смущается и не знает, как это побороть. Виктор правда любит, потому и верит, и ждёт. А ещё думает, что пришла пора рассказать Юри о том банкете в Сочи, чтобы завязывал из себя не тронутую пошлостью принцессу строить. А потом они оставляют детей у Нишигори и идут в онсэн вместе. Вдвоём. Одни. Сложно сказать, кто первым осознаёт, насколько плохой — такой неожиданно плохой, что аж превосходной — была эта идея. Потому что обжимания в кровати — это одно, а совместное купание в костюмах Адама — уже второе, третье, десятое, и по сути неограниченное число — главное, чтоб сил хватило. Жарко и от воды, и от такого зрелища, и от голодного взгляда голубых глаз, и Юри вежливо просит стеснительность немного подвинуться, чтобы уступить место той стороне личности, которая напоминает о своём существовании исключительно после нескольких бокалов. Или рюмок. Или стаканов. Возможны варианты. А там уже не до шампанского и лепестков роз на одеяле — лишь бы дойти до бывшей комнаты Юри, которую его родители оставили прежней на случай, если сыну с внучкой захочется вернуться. Посетители расходятся, а Кацуки старшие вдруг неожиданно вспоминают, что давненько не прогуливались вдвоём. Верховный суд в лице Никифорова отклоняет все протесты подсудимого, а тот дважды и не повторяет. Юри и так ждал слишком долго.***
То, что хочется жить вместе, Юри с Виктором даже не обсуждали — и так всё понятно. Слишком тепло рядом, слишком правильно сложился пазл, как будто они были созданы друг для друга. И у детей, они уверены, наконец появится то, чего всё время не хватало. Озорной Тори — такого безбашенного и весёлого родителя, как Виктор, такого ласкового питомца, как Маккачин, с которым можно набегаться, а потом спать в обнимку, и такого старшего брата, который будет сердиться, дуться, но всё равно помогать и защищать. А колючему Юрочке — такой милой сестрёнки, которая не боится его, которая становится первым другом, обожает просто за то, что он есть, и такого мягкого и понимающего отца, как Юри, который видит насквозь и никогда не обижается — лишь гладит по голове и всегда знает, что ребёнку нужно на самом деле. Виктор лишь волнуется, что придётся выбрать одну страну для того, чтобы нормально строить семью. Для него не проблема уезжать надолго, привык уже жить в разъездах. Но каждый раз, уезжая, он знал, что вернётся домой в Россию, где всё родное и знакомое. И он не уверен, что сможет назвать домом другую страну. Потому что он русский до мозга костей, а Юри и Тори такие японцы, что представить их живущими в совершенно другой культуре очень и очень сложно. Однако жилищный вопрос решается сразу же, стоит Виктору за завтраком сказать: — Нам нужно будет вернуться в Россию. Там учебный год через две недели начинается, Юре надо в школу, — и он не знает, как они справятся с этим, потому что расставаться и видеться лишь на каникулах будет невыносимо. Юра тяжело вздыхает о том, что детство кончилось — упекли в первый класс. — Да и спортивная школа сама себя не откроет, — вздыхает совсем как сын, отправляя в рот кусочек блинчика, который сам же и готовил. — Ты всё-таки решился? — с улыбкой спрашивает Юри, наливая Тори чай. — Да, — протягивает он, потягиваясь на стуле. — Соберу команду, найду Юрке хорошего наставника — не смотри на меня так, ты сам потом не рад будешь отцу-тренеру — и выращу пару десятков чемпионов, — мечтательно прикрывает глаза. — Возьмёшь меня тренером в младшую группу? — Юри говорит это как нечто обыденное и не смотрит на него — поправляет косички дочери. А Виктор глаза раскрывает максимально широко, складывает руки под подбородком, искривляет губы в подобии сердечка и уточняет самым детским голосом, на который способен: — Вы переедете в Петербург? Юри смеётся — как будто есть варианты! Их здесь ничего особо не держит, к семье и старым друзьям можно прилетать на каникулы, а у Никифоровых тоска по родине началась уже на третий день пребывания в Хасецу. Юрочка в японскую школу ходить не сможет, да и Виктор тут вряд ли найдёт дело по душе. А у Тори до начала учёбы будет три года — успеет привыкнуть и язык немного подучить, у неё к этому талант. Юри за любовью всей своей жизни последует на край света, тем более, что работой эта самая любовь его точно обеспечит. — Виктория, ты хочешь жить в России? — он говорит на русском практически чисто, чем вызывает культурный шок носителей языка. — Да! — так же по-русски уверенно отвечает девочка-полиглот. На самом деле они репетировали. Виктор соскакивает со стула, подлетает к Юри и обнимает так, что со стороны кажется, будто он собирается вдавить японца в себя, чтобы навсегда стать с ним одним целым. — Ну вот опять, — Юра закатывает глаза. Тори хихикает.***
— Нельзя так прыгать на льду! — упрямо повторяет Юра, разглядывая картинку, на которой нарисован фигурист, парящий надо льдом в шпагате. — А вот и можно! — стоит на своём Тори. — И ты когда-нибудь так сможешь! — Глупости! Пойдём спросим! — предлагает мальчик, вспоминая, что у них тут два фигуриста за стенкой. — Пойдём! — радостно кивает девочка. Дети выбегают в коридор и несутся к комнате, где спят их родители. Ну, или они думали, что спят. Юра останавливается первым, выставив руку, чтобы остановить Тори. Она хочет спросить в чём дело, но мальчик лишь прижимает палец к губам и кивает головой в сторону двери, заставляя подругу прислушаться. — Виктор… стены… очень… тонкие… — приглушённый голос Юри звучит почему-то прерывисто, а каждое новое слово отделяется от следующего тяжёлыми вздохами. — Дети услышат… — А ты постарайся быть тихим, — голос Виктора хриплый, а Юра не помнит, когда это папа мог простыть. Дети переглядываются обеспокоенно, не понимая, что там происходит, и почему они не должны это услышать. А из-за закрытой двери всё ещё доносятся странные хлюпающие звуки и голоса родителей, но слов не разобрать. — Пошли! Чего мы стоим? — шепчет Тори и дёргает Юру за руку. — Мне почему-то кажется, что нам не надо заходить, — так же шёпотом отвечает он. — Почему? — Не знаю! Просто кажется! На миг всё затихает — и звуки за дверью, и мальчик с девочкой, которые стоят в растерянности и чувствуют себя так, будто подслушивают что-то, чего слышать не должны. Хотя это, вообще-то, их родители там, которые уверяют, что от детей у них нет никаких секретов! Но в следующую секунду до ушей доносится скрип кровати и всё возобновляется. — Подожди, подожди! Вик… А потом раздаётся протяжный стон. Тори зажимает рот ладошкой, потому что это папин голос, а такие звуки люди могут издавать только от боли! Она знает, она слышала, как стонал Нишигори-сан, когда полка с коньками упала ему на ноги, или как мучается Минако-сан, когда приходит по утрам после того, как всю ночь провела в баре с подругой. Но это же её папа! Мало ли, что могло случиться! Он ведь такой неуклюжий! Может, опять вывихнул ногу? И теперь просит Виктора её вправить? Тори смотрит на Юру, который взглядом велит ей не двигаться, но папа снова стонет, — ещё громче! — и девочка слишком беспокоится за него, чтобы оставаться на месте. Поэтому она взволнованно открывает дверь, забегает в комнату и теряется. Юра, зашедший следом, думает, что был прав, когда говорил, что им не следует заходить. И если Тори спрашивает, что здесь происходит, то Юра не хочет знать. Потому что из-под одеяла между раздвинутых ног Юри высовывается голова его папы, который явно оторвался от какого-то очень увлекательного занятия, и Юра действительно не хочет знать. Виктор осознаёт, что надо было заткнуть Юри рот ещё после первого стона, потому что стены действительно очень тонкие, а сон у детей весьма чуткий. Но будем честными — во-первых, ему понравилось, а во-вторых, он надеялся, что Юри — взрослый человек, который сможет взять себя в руки. Но проблема в том, что он просто не умеет сдерживаться. Ну или это Виктор настолько хороший любовник, что крышу срывает напрочь, а там уже ни о чём не думаешь и ничего не стесняешься. Самому Никифорову этот вариант приходится по душе, он даже успевает похвалить себя, что форму не растерял, а потом вспоминает, что одежды на них уже нет, а дети в комнате всё ещё есть. Поэтому одним ловким движением поднимается, ложится рядом с Юри и накрывает их обоих одеялом. — А чего это вам не спится? — спрашивает, как ни в чём не бывало. Хотя на его щеках румянец, и губы блестят. А дети как-то и забыли уже, зачем пришли. — Папа?.. — подаёт голос малышка Тори. — Ты в порядке? Юри то краснеет, то бледнеет, часто моргает, шарит рукой по тумбочке в поиске своих очков, садится, вжимаясь своей спиной в спинку кровати, открывает-закрывает рот как рыбка, натягивает одеяло повыше и старается не умереть, понимая, что дети имели счастье лицезреть эту картину сбоку. Виктор тоже садится, находит ладонь Юри под одеялом и сжимает её в попытке успокоить своего возлюбленного. — Да, Тори, с ним всё хорошо. Правда, Юри? — Да, — он выдыхает и даже немного расслабляется, чувствуя, что Виктор рядом и что-нибудь сейчас придумает. — Тогда что вы делали? — Тори невинно хлопает глазками. — Массаж, — без заминки и без зазрений совести отвечает Виктор. — Юри ведь набегался с вами сегодня, вот ноги теперь и болят, — пожимает плечами и приветливо улыбается. — А почему без одежды? — со всей присущей ему подозрительностью спрашивает Юра. — Так жарко ведь на улице, — подхватывает Юри, а Виктор одобрительно гладит его ладонь большим пальцем. Лицо Тори светлеет, а Юрочка, хоть и выглядит настороженным, тоже принимает всё за чистую монету, потому что папа ему никогда не врёт. — Так зачем вы пришли? — интересуется Витя. — Утром спросим. Пошли спать, Вика, — говорит Юра, уводя девочку из комнаты. В голову его отца закрадываются смутные подозрения, что мальчик знает больше, чем показывает. — Спокойной ночи, — в голос желают дети, закрывая за собой дверь. Юри закрывает лицо ладонями, стонет — теперь уже от стыда — и запрокидывает голову. А Виктор прыскает в кулак и начинает хохотать. — Удиви меня, — говорит Юри, осуждающе глядя на него. — Что здесь смешного? — Как в русских анекдотах, — сквозь смех произносит Никифоров, утыкаясь лбом в плечо Кацуки. — Я не понимаю. — А ведь мы даже не можем сказать: «так вы появились на свет», — и закатывается ещё сильнее. Юри беспокоится, что дети снова прибегут — на этот раз узнать, почему у Виктора истерика. Но смех почему-то очень заразителен, и вскоре они вдвоём лежат в обнимку и хихикают. — Так что, продолжим? — Виктор, немного успокоившись, хитро улыбается и тянется губами к чужой шее. На что получает только тычок под бок и псевдо-строгое: «Оденься, Никифоров, и спи».