Kadara

Ему бы хотелось, чтобы в те доли мгновения, в которые он принимает решение и кидается вперед, перед его глазами пронеслась если не жизнь, то все эти умные мысли и заключения. Что другие ковчеги не найдены, и он остается единственным Первопроходцем; что Нексус станет легкой добычей теперь, когда они вложили столько в Эос и без Первопроходца их планы невыполнимы; что на нем сейчас нет шлема, и пуля такого калибра, какие выплевывает "хищник" Слоан разнесет ему голову в неприглядное месиво, разворотит горловину скафандра; что Кора и Лиам там, в лощине, и они будут следующими после всего этого, после самого Скотта, кому снесут головы. Что ему есть, что терять, на карту поставлена не его вшивая жизнь, а много, много больше - он даже и объять это все не может умом. Всю свою ответственность. Ему бы хотелось подумать об этом перед тем, как он бросается вперед. Или до того, как Слоан будит в нем нехорошее предчуствие своей кривой улыбкой, здесь неуместной. Или когда Рейес улыбается ему неуверенно, вообще не глядя на Слоан, выговаривая это свое: "ты выглядишь так, будто ждешь кого-то". Он бы хотел взвесить и оценить все это до того, как СЭМ оживает в его голове вкрадчивым голосом: - Снайпер ловит на прицел Рейеса, - говорит СЭМ. - При сохранении этой скорости движения, через четырнадцать секунд будет произведен выстрел. Он бы хотел принять адекватное его статусу и лежащей на нем ответственности решение. Но. Рейес спокоен и уверен, и Скотт не думает больше. У него остается меньше четырнадцати секунд. Две пули попадают ему в скафандр: одна, выпущенная снайпером, раньше, в щиток на оплечье. Вторая в грудь, вжав его отдачей в стену, прижав его спиной к этой стене оторопевшего Рейеса. Пуля Слоан оставляет значительный след на скафандре, пенится и вытекает, шипя, охладитель из пробоины. Скотт стреляет сам, едва закрыв спиной Рейеса - и теперь не понимает, когда Слоан успела. С пробитой головой тяжело стрелять, а входное отверстие у нее чуть выше переносицы, черная аккуратная точка, обожженые края. И сзади пористый пещерный свод такой же черный, сухая порода впитывает кровь. Слоан смотрит на него, разжав пальцы, смотрит на него, сползая по стене, садясь неловко на землю. Взгляд у нее удивленный, глаза у нее совершенно живые. И нет половины черепа. Ему застилает глаза, и он глухо бьется плечом о стену, когда Рейес отталкивает его, выскакивая вперед. Скотт слышит еще выстрел, вздрагивает весь, всем существом содрогнувшись - но Рейес стоит живой и целый, чистый, и вертит головой, дыша заполошно и тяжело. Живой. И целый. Пинает в сторону пистолет Слоан из-под ее пальцев. Будто мертвые могут стрелять. Скотт чувствует слезы, и то, какой вязкой становится слюна, и как сводит горло. В те пару раз, что ему случалась плакать при свидетелях, отец говорил: "Когда ты так себя ведешь, я забываю, где у меня сын, а где дочь." Это очень не нравилось маме, и Саре, и обычно слезы ему вытирали они и комок в горле проглатывался, а боль выцветала. Но сейчас отца нет. Мамы нет. И даже Сары - тоже. Слоан, с ее едкими шутками, злым языком и теплыми ладонями, его уже привычная Слоан - напротив него, он повторяет ее движение, сползая по стене. Слоан смотрит на него неотрывно - и ее тоже уже нет. Есть только Рейес. И руки Рейеса Скотт ощущает смутно на своем лице и шее, когда рыдания уже душат его. Он бы хотел подумать о большем, о важном, подумать трезво, как надлежит Первопроходцу прежде, чем действовать. Но куда там. Будто он мог бы придумать что-то другое.