Спустя четыре месяца
Швейцарский шоколад — лидер на мировом рынке. И делают его господа швейцары отлично. Есть у них целый район в горах, где одни только шоколадные фабрики. И все огромные, красивые, как у Вилли Вонки, только экскурсии на них не водят. Гарольд Озборн — акула бизнеса. Озкорп, со времён смерти Нормана, медленно стал набирать обороты в иных сферах общества. Помимо производства оружия он занялся спонсированием, благотворительностью… Но и прежний бизнес не забросил. И вот как-то полгода назад Гарольд и шоколадная фабрика в Швейцарии столкнулись. Да не просто столкнулись — Озборн пожелал купить ее. Помнится, работники тогда сильно удивились. «Зачем оно надо? Вы же даже шоколад не любите!» — говорили они. Потом, правда, многие работы лишились за наглость, но не в этом суть. Но дело было отнюдь не в шоколаде. Сама фабрика Гарри совершенно не интересовала. Ее он планировал снести сразу после приобретения. А вот земля, на которой оная стоит… вот это стоит внимания. Идиоты Швейцары, помешавшись на своей сладкой страсти, не обратили внимания на место застройки. И зря. Ровно в той горке находится богатейший запас железной руды. Сама Швейцария не отличается наличием полезных ископаемых, потому такие залежи — фантастика, которую грех не прибрать к рукам. Переговоры идут уже больше двух месяцев и пока безрезультатно. Как-то так вышло, что все гениальные переводчики в Озкорп не могут говорить на романшском, а представители фабрики отказываются говорить на другом, причём все до единого, тем самым приводя Гарольда в состояние близкое к неврозу. — Какой язык, ты сказал? — Питер недоуменно поднимает брови, разворачивая очередную конфету. — Романшский. Представь себе, такой существует. И говорят на нем целых сорок тысяч человек! Какого черта мне так повезло, что именно у носителей этого языка фабрика на этом чертовом холме? А? — М? А, да, я слушаю тебя. Знаешь, тебе стоит поставить здесь вазочку с конфетами. А лучше штук пять. По углам стола. Как тебе мысль? — Идиотская. И прекрати носить сюда конфеты. Меня раздражает это шуршание. — У меня есть одна знакомая. — Что? — Ну, я про твою проблему. — Питер встаёт с насиженного места, доходит до корзины, вытаскивает кучку фантиков из кармана и выбрасывает, теряя по дороге штук семь. — У тебя есть знакомая, говорящая на романшском? — Не знаю, говорит ли она на ро…ромша… короче, не знаю, говорит ли она на нем. Но она супер-умная и учила немецкий там, шведский, финский. Это точно. — Ладно, скажи своей знакомой, что я хочу увидеться с ней. — Заметано. Я тебе позвоню, как скажу ей. Пока. — Ага, давай, Пит, до связи. — Гарри сцепляет пальцы в замок и укладывает на них подбородок. — Эй, Гарри, слушай, а почему бы тебе не построить просто какого-нибудь робота-переводчика, а? Это же проще, нет? — почти выйдя из кабинета, спрашивает Питер. — Насколько я помню, ты сам посоветовал мне больше общаться с людьми. — Все-все, я понял, не лезу.***
— Нет, Гвен, это бред. — Кэтрин отрицательно качает головой, продолжая сгибать салфетку. — Почему? Он стал вполне не плохим человеком благодаря Питеру. К тому же не за бесплатно же пойдёшь! Сколько тебе платят в школе? — Ну, я ещё и репетиторствую… — Ой, да ладно, прекрати. Ну, сколько? Тысяч сорок в целом? — Чуть меньше. — Вот! Не сидеть же тебе на шее у Фогга. Чего тебе стоит, а? Поможешь человеку. — Ну, не знаю… а если я что не так переведу? Он же меня засудит. — салфетка медленно превращается в кашу, но Кейт все равно продолжает отрывать от неё крошечные кусочки. — Не засудит он тебя. Он лучший друг Питера. А я девушка Питера. А ты моя лучшая подруга! Видишь, ты не чужой человек для Гарри. — Он меня никогда не видел. — фыркает Кейт, отводя глаза. За окном серая туча, грозящая дождем к вечеру. — Ну и что? Прекрати, Кэт, ты классный переводчик. Ты знаешь этот романшский, который больше, я тебя уверяю, кроме носителей, никто не знает! И именно поэтому, потому что ты клевый специалист, ты пойдёшь к Озборну на собеседование. И он возьмёт тебя, точно говорю. — Но… — Никаких но, Кейт! Встала и пошла! Я позвоню Питу, чтобы он позвонил Гарри. Пошли, я отвезу тебя.***
— И когда она приедет? Учти, через час я уеду, и мне будет наплевать, что она попала в пробку, ясно? — закидывая ноги на стол, вещает Гарри в трубку. Питер в ответ что-то бурчит и отключается, оставляя Озборна в своём кабинете в полной тишине. Благо, звукоизоляция на высоте. Единственное живое существо, за исключением самого Гарри, старая зелёная пальма в большом горшке, стоит в углу, прямо за дверью, и, кажется, смотрит прямо в душу… Стук в дверь прерывает размышления о небытие и одушевлённых пальмах. — Входите. Гарри убирает ноги со стола и поправляет ручку, чтобы та лежала параллельно листку. — Здравствуйте, сэр… мистер Озборн. На фоне серого кафеля девушка в зеленом платье предстаёт… эффектно. — Здравствуйте, мисс Купер, верно? — Уже почти миссис Фогг. — брюнетка улыбается, подходя ближе к столу. — Так как же мне к Вам обращаться? — Кейт, если можно. — Хорошо, Кейт. — Гарри демонстративно берет в руки лист и ручку, чтобы делать пометки. На самом деле, ему это совершенно не нужно. Если эта девушка действительно знает романшский, даже если не слишком хорошо, то он ее возьмёт. Потому что вряд ли кто-то ещё на нем говорит. К тому же, ее усердно расхваливал Питер, а уж Паркеру Гарри доверяет. Но припугнуть ее нужно. Посмотреть, как она поведёт себя в стрессовой ситуации. Ведь слабые люди Озкорпу не нужны. — Так значит, Вы говорите на романшском, Кейт? — Не так хорошо, как, думаю, Вам нужно, но говорю. — Гарри рисует на листе палочку. Кэтрин напрягается, пускай и не видит написанного. — Какие ещё языки Вы знаете? — Немецкий, норвежский, финский, эстонский, шведский, так же понимаю некоторые диалекты, в том числе романшский. — Гарри рисует круг. Кэтрин крепче сжимает край платья. — Не могли бы Вы продемонстрировать мне свои знания? — Каким образом? — Попробуйте удивить меня. — Хорошо. Дайте мне минуту. — Кэтрин отставляет сумку в сторону, встаёт и начинает двигаться на четыре счета, будто в танго. — Füllest wieder Busch und Tal Still mit Nebelglanz, Lösest endlich auch einmal Meine Seele ganz; Breitest über mein Gefild Lindernd deinen Blick, Wie des Freundes Auge mild Über mein Geschick. Jeden Nachklang fühlt mein Herz Froh- und trüber Zeit, Wandle zwischen Freud und Schmerz In der Einsamkeit. Fließe, fließe, lieber Fluss! Nimmer werd ich froh, So verrauschte Scherz und Kuss, Und die Treue so. Ich besaß es doch einmal, Was so köstlich ist! Dass man doch zu seiner Qual Nimmer es vergisst! Rausche, Fluss, das Tal entlang, Ohne Rast und Ruh, Rausche, flüstre meinem Sang Melodien zu, Wenn du in der Winternacht Wütend überschwillst, Oder um die Frühlingspracht Junger Knospen quillst. Selig, wer sich vor der Welt Ohne Hass verschließt, Einen Freund am Busen hält Und mit dem genießt, Was, von Menschen nicht gewusst Oder nicht bedacht, Durch das Labyrinth der Brust Wandelt in der Nacht. — Кейт кланяется и садится на своё место. — У Вас красивый голос. Пока что Вы мне нравитесь, Кейт. — Гарри чертит на листе треугольник. — Это Гёте? — Да, он самый. Мы учили этот стих в институте. — О чем он? — О чувствах. — И название его? — «An den Mond», «К месяцу». — Что ж, в Ваших способностях я уже практически уверен. — Кэтрин выдыхает, Гарри рисует домик. — Но так же меня интересует Ваша личная жизнь. — Что именно? — Как я понял, Вы замужем. — Да. — Ваш муж не против того, что Вы будете работать на меня? — Нисколько. — Каков Ваш основной заработок? — Я учитель немецкого в средней школе неподалёку. А ещё репетиторствую во вторник и четверг. — Мне нужно будет Ваше четкое расписание уроков. — Конечно. — И самое главное. Вы беременны. — Кэтрин представляет дальнейшее развитие событий, и оно ее не радует. — Шестой месяц. — Вы ведь не сможете работать с грудным ребёнком. — Не смогу. — Тогда какой смысл? — Но у меня есть ещё три месяца. И я думаю, что, если я могу, то должна помочь. Гарри, донельзя довольный, откидывается в кресле, складывая руки на груди. — Так Вы альтруист? — Я филантроп. — Знаете, обычно, после этого слова мне хочется ударить человека напротив. — Гарри представляет перед собой своего главного соперника — Старка. Кейт в этот же момент внутренне дрожит, как чертов осиновый лист. — Но не Вас. Вы мне нравитесь, Кейт. — Гарри берет в руки листок и разворачивает его к Кэтрин. Она рвано выдыхает и громко смеётся. На листе, мелким, витиеватым почерком оказывается только одна надпись в кругу разных геометрических фигур: «Вы приняты».