Спустя два месяца
За угловым столиком в кафе, где недавно была свадьба, снова собрались друзья. На этот раз не только девчачьим составом. — А он и говорит мне: «Är ditt jobb är inte att konvertera, inte ge mig råd om vad du inte förstår?»* — О, ну, конечно! — саркастично восклицает Саливан. — Да, где это слыхано? — вторит ему Джессика. — Кейт, не могла бы ты, пожалуйста, выражаться на английском, ладно? — просит Питер. — Ах, да, вы же не понимаете. Простите, я иногда забываюсь. Ну, короче, он сказал, чтобы я не давала ему советов. Мол, не за это мне платят. Ну, я и перевела это Гарри. А он, что вы думаете, тут же позвал охрану, и этого наглого шведа выгнали. - Кэтрин активно кивает головой и широко улыбается, чёрные брови скрываются под падающей на лицо чёлкой. — Какая интересная история, не так ли, Гарри? — Питер подмигивает другу, пихая того в ребро. Озборн морщится и недовольно смотрит в ответ. Так, будто он Супермен и имеет лазерное зрение. — Заткнись, Паркер. — Неужто кто-то втюрился в малышку Кэт? — Я? Да ни за что! — Гарольд отрицательно мотает головой, но тут же замечает выражение лица Кэтрин. Оскорбленное и обиженное. — Нет, я хорошо к тебе отношусь, но я совершенно точно не влюблён в тебя. — Даже если да, я все равно замужем, помнишь? — Кейт показывает безымянный палец с кольцом. — Как уж тут забыть? Ты напоминаешь мне об этом при каждой встрече. Это, между прочим, ненормально. — Тебе тоже? — изумляется Гвен. — Боже мой, Кейти, да у тебя бзик. — Нет у меня никакого бзика. Я просто очень люблю своего мужа. И вообще, мне можно, я… — не договорив одного слова, Кейт хватается за живот. Она сдавленно стонет и жмурится. К ней тут же подскакивают Питер и Салли. — Что случилось? Кэти? Кейт! Ответь мне, что с тобой? — Больно. — еле слышно выдыхает Кэтрин, надавливая на живот, будто бы стараясь запихнуть неприятные ощущения как можно глубже. Джессика принимает решение позвонить в скорую.***
Нежно-бежевые стены. В стыках между плитами грязь, не поддающаяся даже термической обработке, что уж говорить о хлорке. Молодые врачи-стажёры снуют туда-обратно, записывая все подряд в свои крошечные блокнотики. На них белые халаты, бахилы и шапочки. И, в принципе, если не ориентируешься в больнице, то вполне можешь спутать их с настоящими врачами. С людьми, которые каждый день встречают десятки недовольных людей, которые, порой, видят смерть, которые проводят в операционной по сорок восемь часов, а дома ругаются с жёнами по поводу отсутствия ночью. Но, если же ты понимаешь что-то в этой системе, то всегда поймёшь, что вот эта блондинка, хлопающая глазами, даже никогда не видела онкологического больного. И ничего ещё не знает о том месте, где будет работать. На самом деле, четверть из этих юных ребят уйдёт, как только увидит человека с аппендицитом. Как только услышит его вопли и просьбы поскорее отрезать ему «эту хрень». Ещё четверть уйдут, как только встретятся с последствиями пьяного угара после Нового Года. А прямо сейчас, ещё одна четверть, вероятно, уйдёт, как только увидит рожающую женщину. — Вы уверены, что ей пора? — обеспокоенно спрашивает Джессика у проходящего мимо гинеколога. — По-хорошему, рожать надо или на седьмом, или на девятом. Восьмой — самый неудачный месяц, но не мы решаем, когда ребёнку появиться на свет. — мужчина надевает маску и захлопывает за собой дверь, тем самым обрывая разговор. — Что там, Гвен? — Я не могу дозвониться до Фогга. — устало потирая переносицу, сообщает Стейси. — Уже седьмой раз набираю. — Черт, где его носит? Какого вообще черта он не находится с ней постоянно? Не он ли клялся в том, что на руках ее всю жизнь носить будет? — Джессика складывает руки на груди и цокает языком, заставляя Гвен отвлечься от телефона и недовольно на неё посмотреть. Ее с детства раздражает этот звук. Возможно потому, что сама она так и не научилась это делать. Питер подкалывает ее на эту тему четырежды в неделю. — Прекрати, Джесс, мало ли, что могло произойти. Вдруг что-то важное? — Что-то более важное? — вскрикивает Джессика, но тут же осекается под гневным взором старушки-уборщицы. — Я не знаю. Я ничего не знаю, пойми. Сейчас самое главное сделать все, что мы можем. Так что успокойся и позвони мисс Купер. — Хорошо, да, ты права. Гвен выдыхает, прислоняет голову к стене и снова набирает номер Джека. — Боже, ну, давай, возьми трубку…***
— Нет! Я не собираюсь рожать сейчас! Слишком рано! — на Кейт больничная рубашка в мелкий цветочек и белая простыня на коленях. По всей видимости, это сделано, чтоб не травмировать ее психику. А то не очень как-то видеть, как «там» все... ну, изменяется. — Простите, мэм, но попробуйте сами объяснить это ребёнку. — стараясь сохранять спокойный вид, отвечает сестра Нолан. Мэри Нолан работает в этой больнице чуть больше шестнадцати лет, и подобные истерички в ее практике не редкость. На той неделе, например, одна верещала, что хочет родить во вторник, потому что ей нужно, чтобы ребёнок состыковывался с ней по гороскопу, а то они, видите ли, «ссориться будут». А другая, тремя днями позже, заявляла, что не собирается рожать «оттуда». Ей надо, чтоб «вы, бездари (это она о врачах), через свои приборчики ребёночка вытащили, а я, чтобы красивая осталась, и не больно чтобы было». Так что удивить Мэри уже, кажется, невозможно. Вокруг бегают фельдшеры, акушер, сестры, и с десяток стажёров стоят у стенки, нервно пережевывая губы. Кажется, кто-то из них пару минут назад упал в обморок. Но это не точно. Он мог просто присесть за упавшим карандашом. Но Кейт это мало волнует. У неё ситуация похуже обморока или падения карандаша. Из неё вылезает человек. — Я не готова рожать! Пожалуйста, сделайте же что-нибудь! Запихните его назад! Меня устраивает мой живот, мне даже место в автобусе уступают. — Так, Кэтрин, соберитесь. Сейчас будет больно. Возьмите меня за руку и сожмите так сильно, как только можете. А теперь дышите и тужьтесь. Готовы? Поехали! — и Кейт напрягает все, что только можно напрячь. В этот самый момент она решает, что ни за что не захочет ещё детей. И подругам не посоветует рожать. Никогда. Чёрные волосы, разметавшись по подушке и лицу, мешают открыть глаза, мешают дышать и особенно мешают кричать, потому что тут же попадают в рот. Кейт с радостью бы подстриглась. Возможно, наголо. Только бы ей не мешали кричать. — Тужьтесь, Кэтрин. Ну же! — Да я и так это делаю! Боже, вытащите из меня его! — ещё одно тело у стены падает на пол. На этот раз точно не за карандашом. Ну, или у него проблемы с координацией, тоже вариант.***
— Так и не дозвонилась? — Нет. — Гвен встаёт со стула и принимается расхаживать туда-обратно до автомата с газировкой. — Мистер и мисс Купер уже в пути. Будут где-то минут через сорок, если повезёт. — Джессика подходит к подруге и успокаивающе сжимает плечо. — Все будет нормально. Она выпишется через дня два, а у выхода ее встретит этот старый идиот на лимузине. А если не встретит, то я попрошу Салли выпотрошить его в подворотне. У меня троюродный брат полицейский. Идёт? — Идёт. — улыбается Гвен, пересиливая своё волнение. — У меня в полиции тоже связи есть. — Вот видишь! — Девушки, это ваша подруга рожает сейчас? — из родильной выглядывает молодой мужчина с усами, как у того высокого таракана из «Огги и тараканы». — Наша, а что? Что-то не так? — Да нет, все просто чудесно. — он выходит полностью, на ходу стягивая перчатки и шапочку. — Мальчик, два сто. — О, Господи… — Джессика закрывает лицо руками. — К ней можно? — Пока нет. Она сейчас слаба. Вы можете зайти вечером или завтра утром. Сейчас мамочке нужно отдохнуть. Джессика кивает и прикусывает губу, чтобы не разрыдаться. Даже слезы счастья не должны портить этот отличный макияж, который она сделала утром.***
Спустя три дня
Кейт медленно разлепляет глаза. Прямо перед ней белый холст, после осмысления оказывающийся потолком. Сев, она с удивлением не обнаруживает живота, к которому весьма привыкла за последнее время. Он был такой кругленький, большой, как арбуз, который в детстве Кейт подкладывала под кофту, играя с подругами в «дочки-матери». — Сколько я здесь? — Три дня. — тут же даёт ответ уже знакомая сестра Нолан, сидящая в углу палаты. — Почему я не помню этого? — Честно говоря, мы и сами не поняли, в чем дело. Роды прошли отлично, и мы отправили Вас в стационар, но потом что-то пошло не так. — Можно конкретнее? — Вы стали задыхаться на пустом месте. Мы предположили аллергическую реакцию, но возможные аллергены не были найдены. — Ближе к делу. — Вы двое суток провели в коме. — сестра опускает глаза, будто она и виновата в произошедшем. Пожалуй, она все же не все видела в своей карьере. Кэтрин тупо уставляется в стену, стараясь осознать. Кома? — Мы думали, что… — Что я умру? — Вы были близки к этому. Давление, сердцебиение… все было слишком низким. Сердце могло не выдержать. — Но оно выдержало. Почему? — Мы не знаем. Если Вы не против, мы хотели бы изучить Ваш случай и… — Я против. — голос дрожит, но Кейт старается не подавать виду. — Я хочу забрать своего ребёнка и уехать. Это можно устроить? — О, конечно, да. Подождите немного, я принесу его. Сестра Нолан уходит, оставляя Кейт наедине с размышлениями о небытие. Что с ней произошло? Что было бы, если бы она умерла? Как бы отреагировали родственники, друзья, Джек? Что было бы с ребёнком? Смог бы Джек воспитать его в одиночку? Вопросы сыпятся, будто песок в песочных часах. А ответы… их как иголок в стоге сена, если судить о количестве. Хотя, и того меньше — ни одного. Кейт свешивает ноги с кровати. Холодит, но не так сильно, чтобы отказаться от идеи встать. Попытка оказывается удачной, стоять она может, что уже здорово. Иначе было бы странно просить покинуть больницу, не имея возможности ходить. Впрочем, об этом можно подумать позже. Сейчас Кэтрин интересует один важный вопрос. Нет, два вопроса. Первый: «Где Джек?» Второй: «Как ребёнок?» Потому как единственное, что ей известно, что родился мальчик. «Мальчик — это здорово, — думает Кейт, зачесывая волосы назад. — он будет смелым и умным, как Джек. Интересно, а глаза у него тоже Джека?» — А вот и мы! — радостно сюсюкает вернувшаяся сестра, аккуратно передавая белый кулёк, перевязанный голубой лентой. — Как Вы его назовёте? — Если честно, мы с мужем ещё не думали об именах. Мы договорились, что придумаем на месте, как только нам скажут пол ребёнка. — не отрывая взгляда от сына, говорит Кейт. К ощущению чего-то шевелящегося на руках ещё нужно привыкнуть. Потому как сейчас, смотря в карие глаза напротив, ощущая тепло, исходящее от крошечного тела, Кэтрин хочется заплакать. Хочется разрыдаться и гладить, трогать, хочется рисовать, рассказывать что-то, что угодно, хочется никогда его от себя не отпускать. Ведь приходит осознание, что вот это вот пухлощекое кареглазое создание — это самое родное, что есть у Кейт. Это то, ради чего она теперь будет жить. — Так что нам записать в свидетельство? — Джеймс. Его будут звать Джеймс. — оглаживая темноволосую макушку, тихо говорит Кэтрин. Она уверена, Джек одобрит это имя. Джеймс — это красиво. К тому же можно сокращать. Джим, Джимми. Да, когда он научится ходить и начнёт пакостить, она обязательно будет кричать на весь дом: «Джи-и-им?!» А он будет пытаться спрятаться под лестницей, где у него будет игровая в стиле комнаты Гарри Поттера. Кейт хочет, чтобы у них был дом. Двухэтажный и около леса, и чтобы озеро было рядом. Тогда они могли бы летом ходить на рыбалку… Так и будет, она уверена. Сестра Нолан спешно удаляется, чтобы подготовить документы и выписку. Сама же Кейт снова садиться на постель, укладывая сына на колени и приподнимая, чтобы он практически стоял к ней лицом. — Ну что, малыш? Меня Кэти зовут, я твоя мама. Подходит тебе такая? — мальчик надувает большой пузырь из слюны и издаёт непонятный звук, который Кейт интерпретирует, как «сойдёт». — Вот и хорошо. Представляешь, скоро ты встретишься со своим папой. Он у нас с тобой такой замечательный… — Кэтрин уходит в воспоминания, а малыш Джим восхищенно смотрит на ее лоб, размышляя о чем-то своём.***
На улице уже четвёртый день ясная погода. С клена на клен перебегают белки. Где-то вдалеке слышится пение соловья. Все вокруг зеленое и пахнет летом. Кейт делает глубокий вдох и шумный выдох. На секунду ей кажется, что она может взлететь. — Вас кто-то заберет? — Нет, я сама. — Уверены? Я могу позвонить Вашему мужу. Или, может, я попрошу водителя? — Не стоит. Я не так далеко живу. К тому же, это будет сюрприз для мужа. — Кейт улыбается, удобнее перехватывая переноску. Она делает шаг вперёд, на первую из семи ступеней, ведущих ее в жизнь, где будет много сложностей. Где будут покупка одежды, уход, кормление, где будут детский сад, декрет и вечная усталость, где будут школа, дурная компания и обиженные первоклассницы, где будут первая девушка, двойки и замечания, где будут свадьба, институт и внуки… А вообще, рано ещё думать о внуках. Кейт идет все дальше по аллее, все глубже погружаясь в мечты о предстоящем, пока сестра Нолан смотрит ей в след и думает, кем вырастет этот малыш. Быть может, в будущем он станет ее работодателем, или же музыкантом, а может художником или пожарным. В любом случае, ей хотелось бы услышать потом, что кроха Джим Фогг вырос благородным и хорошим человеком. Просто чтобы знать, что она не зря поверила в него, что не зря уговорила доктора Гойла на ещё один разряд. Просто чтобы знать, что этот мальчик не зря выжил, хотя целых сорок секунд был мертв.***
Кейт взволнованно одергивает лямку джинсового комбинезона, который, не потому, что она не умеет выбирать размер одежды, а потому что родила, висит на ней мешком. — Милый, я дома! — кричит она, скидывая кроссовки. — Мы решили сделать тебе сюрприз! — не найдя мужа в кухне и гостиной, Кейт идёт в спальню и замирает, так и не переступив порог. Зеленые шторы задернуты так небрежно, что наполовину оторвались от карниза. Покрывало на кровати скомкано и все в непонятных пятнах, сама она смещена не меньше чем на десять дюймов в сторону шкафа. И посреди всего бедлама с раскинутыми руками стоит Фогг. Только не такой, как обычно, а с, будто недельной щетиной, с чёрными кругами под глазами, бледный и взвинченный, вспотевший. — Ты… — Сюрприз. — удивленно повторяет Кейт, ставя переноску на пол. Она берет ребёнка на руки, готовая показать его мужу, но отвлекается на звук. Будто кто-то чихнул. Но не она. И не Джек, потому что вот он стоит, и он точно не мог, она бы заметила. А Джим вряд ли ещё умеет. Хотя, кто их знает, этих младенцев? Но он не чихал. — Здесь кто-то есть? — прижав сына к груди, спрашивает она. — Нет, нет, а что? — Ты не слышал? — Что? — Чих. — Будь здорова. — Да нет! Ты не слышал, что кто-то чихнул? — Нет. Может, сосед? — Тут нормальная звукоизоляция. — морщится Кэтрин. — Ты пил? — Немного. — Джек пытается показать на пальцах, сколько он выпил, но Кейт понимает без слов — много. Человек, который не может разобрать, сколько пальцев на его руке, выпил много, совершенно точно. — Я повторю. Здесь кто-то есть? — более настойчиво, с недоверием, спрашивает Кейт, обходя Джека. — Послушай, Кэти, погоди… — он пытается ухватить ее за локоть, но без особых усилий. Видно, даже в пьяном состоянии мозг понимает, что, резко обернувшись, она может выронить ребёнка. Тем не менее, его доводы работают лучше рук. Кейт останавливается, медленно покачивая сына на руках. Она смотрит прямо, заставляя Фогга стыдливо прятать глаза, и ждёт ответа. — Кейт, только не злись, пожалуйста. Я был в больнице пару дней назад. И… короче, мне сказали, что ты можешь не выжить. — Джек садится на кровать, зарывается пальцами в волосы. Речь становится тише. — Я не знал, что мне делать. Решил выпить немного. — Кэтрин усмехается. Она начинает понимать, что происходит. И чувствует резкую острую боль где-то за рёбрами. Слева. Где-то у сердца. Или прямо в нем. Не дожидаясь продолжения истории, она подходит к шторам и одергивает их. Перед глазами возникает длинноногая блондинка с тонной косметики на лице и в одном только лифчике. Закрыв рот рукой, чтобы не закричать, Кейт удерживает другой сына, крепко прижимая к себе, будто боясь, что он может увидеть. Что первым воспоминанием об отце у него будет крашеная шлюха в родительской спальне. — Кейт, подожди, дай я объясню! — но объяснять уже поздно, однозначно. — Я достаточно увидела. И услышала тоже. Извините, я оставлю вас наедине. — девушка смотрит на неё огромными голубыми глазами и, вроде, старается даже не дышать. Значит, стыдно. Значит, не совсем прогнившая душонка. В отличие от Джека. Кейт выбегает из собственной квартиры, позабыв надеть кроссовки. Она забывает и о переноске, и о том, что есть лифт. Вместо этого она бежит по лестнице с ребёнком на руках, захлебываясь в слезах. Она слышит, как где-то наверху что-то кричит Джек. Ей даже кажется, что он бежит за ней. И это подстегивает бежать ещё быстрей. Прямо, свернуть, снова прямо по тротуару. Не важно, куда. Просто бежать. Но бегу суждено прерваться. Кейт спотыкается, Джим выскальзывает у неё из рук. Ее богатая фантазия тут же рисует детскую реаниматологию. — Кейт? — отлипая от асфальта и вытирая рукой кровь с правой щеки, Кэтрин смотрит вверх. Там, за слезной пеленой, стоит очень размазанный Гарри Озборн. Гарри Озборн с Джимом на руках. Он не задаёт ей никаких вопросов. Просто помогает подняться, подаёт белый платок и сажает в машину. У неё в ушах гремят крики Джека, а перед глазами его лицо. Бледное, с дикими блестящими глазами. Страшное. Такое, которое она никогда раньше не видела. Но для себя она решает, что именно так и выглядит ужас. Букет розовых лилий, который Гарри нёс Кейт в качестве поздравления, остаётся лежать на тротуаре. Вполне вероятно, что стоимость его равна этому самому куску асфальта. ________ * — «Разве Ваша работа не в том, чтобы переводить, а не давать мне советы в том, чего не понимаете?» — со шведского.