За стенами "мира"

1917. 3 марта. Слова доходили будто сквозь дымку, тяжелый туман. Человек что-то говорил, беспокойно опираясь на ручки кресла и изо всех сил сжимая их, так, что в полутемной старой комнатке под светом плохонькой лампы белели костяшки. - Что... ты сделал? - ошарашенно прошептал Ваня. Документы, письма, папки с грохотом и шелестом посыпались на пол. За ними медленно опустился и сам Иван. - Я говорю тебе, так было нужно, - человек напротив нервно заламывал руки и упорно отводил взгляд, закусывая губу. - Зачем... ты же... - Российская империя ничего не видящими глазами смотрел точно перед собой. В слепом взгляде сквозил неприкрытый детский ужас. Он будто видел, как огромная волна, доставшая до небес, с неукротимой быстротой приближается и вот-вот захлестнет, погребет под толщей воды. Будто огромное здание рушится у него на глазах, и он не сможет выбраться, навеки останется под завалами... - Все! Хватит! - человек резко встал. Ваня даже не моргнул, лишь еле заметно дрогнули ссутулившиеся и как-то сразу сделавшиеся слабыми плечи. - Тебе не в чем меня обвинять! Это мое решение... - страна резко перевел взгляд на человека, отчего тот нервно вздрогнул и отвернулся. - Я посчитал, что так будет лучше! - Лучше... Для кого лучше, царь-батюшка? Человек, словно не слыша странного деревенского обращения, начал лихорадочно ходить по комнате, заложив руки за спину. Ваня все так же сидел где-то посередине, под тихо поскрипывающей лампой на истоптанном ковре. Где-то в коридоре старинные часы били двенадцать. Вдали послышался стук колес поезда. Наверное, того самого, на котором... - Так какого же черта... - Ваня тяжело поднялся, став на две головы выше человека. - Какого черта ты не посоветовался со мной?! Тихий угрожающий тон пронизывал до костей. Человек замер, смотря куда-то в окно. Он чувствовал, как тяжелые шаги Вани даже через ковер сотрясают пол. Он чувствовал тяжелый взгляд исподлобья и ни тени привычной детской улыбки. Он чувствовал все это до предательской дрожи в пальцах... - КАКОГО. ЧЕРТА. ТЫ. НИЧЕГО. НЕ СКАЗАЛ. МНЕ?! - уже почти не сдерживая клокотавшую ярость, кричал он. - ПОЧЕМУ ТЫ ПРИНИМАЛ ЭТО РЕШЕНИЕ БЕЗ МЕНЯ?! ПОЧЕМУ, ТВОЮ МАТЬ?! Он отчаянно выругался. В самых грубых и изощренных выражениях. Никогда он не позволял себе такого, это был первый раз за всю, ВСЮ его историю. Человек опустил голову. Кажется, теперь он был зол. - Скажи мне, Ваня... ты вот совсем честь потерял? Рот бы с мылом вымыть, - презрительно скривился он и, развернувшись, с холодным прищуром взглянул прямо в глаза своей страны. Ваня угрюмо смотрел на человека. Лицо противно морщилось в привычном оскале. Во взгляде мелькало больное сумасшествие. Да, давно такого не случалось... - Как же, черт возьми... - он сжал кулаки, так сильно, что на его и без того белой коже стали выделяться белые костяшки. - Я готов просто убить тебя, собственными руками! Он исступленно зарычал и резко замахнулся, но тут... Мгновение. Звонкая пощечина. Тишина. Какая-то пичужка в испуге сорвалась с подоконника и улетела. Человека нельзя было узнать. Он властно смотрел на Ваню, поникшего, будто больной зверь или школьник, гадко нашкодивший и стоящий теперь перед директором. Тот будто стал вдвое меньше. Волосы скрывали его затравленный взгляд. - Не забывайся, холоп! Я навсегда останусь твоим императором, даже если народ больше не считает меня таковым. Ты клялся мне. Ты никогда меня не предашь. Николай достал откуда-то платок и презрительно вытер руку. - Я не понимаю, почему ты после такого все еще не просишь моего прощения. Брагинский замер. Гордость больно бьет где-то по вискам, извивается и пытается ужалить, но... он дал клятву. Он... не мог ее нарушить и... все же почти сделал это. Иван медленно опустился на колени, не смея поднять взгляд. - Я... прошу прощения, Ваше И... Императорское Величество... - прошептал он. Николай Александрович даже не глядел на него. Он хмуро смотрел куда-то вперед, в стену, продолжая неистово тереть платком руку. - Да. Так лучше, - отрывисто проговорил он и, поджав губы, отвернулся куда-то к окну. Некоторое время царила тишина. Пауза эта не казалась неловкой. Точка поставлена, а после конца предложения слова бессмысленны. Где-то кричала ночная птица. Откуда-то донеслась нестройная пьяная песня, а на улице заплакал ребенок. Тяжело плеснула вода. Тяжело, будто кто-то утопился... Из-под опущенной головы послышался тихий детский смех. Он казался таким страшным и каким-то чужеродным в этой полутемной комнате. Человек невольно вздрогнул. - Батюшка император, а Вы лишь при мне такой жестокий, ведь правда? Зачем Вы делаете это со мной? - на грани слышимости прошептал он. Николай Александрович судорожно вздохнул. - Полно, иди, - он отвернулся. - Ты мне пока что не нужен. Я думаю, наши пути вскоре разойдутся. Он, видимо, хотел сказать что-то еще, но, кажется, Ваня знал, что за мысль, пораженная болезненной трусостью, будто трупным червем, роилась в голове у правителя. "Помни о клятве. Помни, что ты все еще должен защищать меня..." Да, именно такую клятву они давали друг другу тогда. И эти слова так и не прозвучали... Ваня тихо встал. - А ведете себя Вы так, будто сами не верите. В то, что скоро наши пути разойдутся, - пробурчал он, нервно поправляя шарф. - Как настоящий властитель... Бывший император его не услышал. Он стоял спиной к своей стране, вглядываясь в ночной город. Над ним больше не будет сиять его звезда. Его звезда отныне будет где-то далеко отсюда, очень далеко... Удаляющиеся шаги на мгновение смолкли у двери. - Я сделаю все для того, чтобы Вы и Ваша семья отправились в безопасное место. Я постараюсь проследить за этим, - будто прочитав его мысли, сказал с прозрачной улыбкой Иван и поспешно вышел. Николай остался один в комнате. - Лучше бы за братом так следил, - он невесело хмыкнул, - Российская Империя... *** Ранее. 1905. 9 января. - У нас больше нет царя... нет царя... Громом над площадью звучали выстрелы. То тут, то там, вскрикнув от боли и забившись в агонии падали люди. Испуганно ржали лошади, вставая на дыбы прямо в центре бушевавшей толпы и немилосердно топча всех, кто попадался им под копыта. В пылу битвы он услышал тихий шепот и тут же развернулся. Нет, черт тебя подери, этого нам еще не хватало! - Гапон! Георгий, твою мать! Хрипя и задыхаясь, человек бормотал что-то, судорожно сжимая икону Христа Спасителя. Темные волосы разметались по снегу, черные одежды глухо хлопали на ветру, едва не цепляясь за ноги бежавших вспять. Кровь медленно, но верно хлестала из легкой ранки на руке, а все тело было истоптано обезумевшей толпой. Глаза безвольно закрывались. - Царь покинул нас... Вот черт... - Не время, Георгий Апполонович, не время! - он, матерясь про себя (все-таки нехорошо говорить такие слова перед деятелем церкви) начал снимать с себя драную фуфайку, путаясь в рукавах. Нет, этот человек слишком... слишком... Да впрочем, какая разница. Хорошим лидером ему не бывать. А вот на первое время сгодится. - Нету больше у нас царя, - все еще шептал тот. - Да заткнитесь, святой отец, ради бога! - шипел сквозь зубы он, пытаясь хоть как-то остановить кровь. - Мы не должны вас потерять! Вы повели сюда народ, так несите же ответственность! - он уже яростно рычал, с каким-то поспешным остервенением накладывая ткань на прострелянную руку. Да, он был агрессивен. Не в пример тому, что стоит сейчас на другой стороне баррикад: холодному и расчетливому. И крайне, чересчур жестокому! - Саша... - едва шевеля синими от холода губами, прошептал отец. - Саша... я больше не смогу... веди народ ты... Александр до скрипа сжал зубы. Да, он еще не говорил, что не может сам... Терпение его трещало по швам. Еще секунда, и он просто обматерит этого отчаянного человека. - Ну уж нет... святой отец... - он взвалил на себя практически безвольное тело и тяжелой поступью двинулся прочь от злосчастных ворот. - Вы начали... это дело... Вы должны увидеть конец... Да что ж вы как стадо баранов! Это он кричал подворачивавшимся под ноги крестьянам. Да за кой черт они тут оказались? - Не отступайте, товарищи! - изо всех сил закричал он бегущим. - Нет у нас больше царя! Кто-то оглядывался и, махнув рукой, скрывался в первой подворотне, кто-то останавливался в нерешительности, а кто-то, чувствуя теперь поддержку, замирал на мгновенье, а затем с новой силой кидался туда, к злосчастным воротам. - Саша... - Что? - сквозь зубы рыкнул на священника он. - Там человек... Он смотрит на нас... - Да и черт с ним! - он снова едва удержался. - Нет, Саша. Человек за воротами, там, где солдаты. Такой же, как ты, только... белый... Александр хрипло рассмеялся и развернулся. - Отец, вы бредите. Как он может быть таким же... И тут он увидел его. Того, кто считал его своей безвольной тенью. Он смотрел на него, точно в душу, пытаясь рассмотреть лицо, точно такое же, как у него, под ровно такими же как у него самого, лишь чуть более растрепанными и темными, почти черными, волосами... - Александр Николаевич... кто это? Гапон двинулся, чтобы взглянуть в лицо человека с каким-то по-революционно красным шарфом. И тут же отпрянул в ужасе, едва не свалившись на снег. Алые глаза сверкали кровавым блеском. Человек за воротами поджал губы и, слегка улыбнувшись (Саше показалось, что в этой ухмылке сквозило что-то позорное, снисходительное. Он только сильнее стиснул зубы и лишь с большей ненавистью поглядел на него), отвел взгляд. - Это мой брат. Иван, - с едва скрываемой яростью прошипел он, а потом, снова взглянув в ненавистное лицо, с жестким смешком добавил, - или, скорее, хозяин. Иван тем временем снова перевел на него взгляд. Снова улыбнувшись, он что-то сказал ближайшему солдату, указывая на них и поспешно удалился. Тот долго всматривался в его лицо, а затем тяжело вздохнул и снова направил свое оружие прямо в гущу толпы, но в совсем противоположную сторону. - Ты был крепостным у своего же брата? - Георгий Апполонович внимательно всматривался в удаляющуюся фигуру. Ему показалось, или... Александр только хрипло усмехнулся. Забавный вопрос. - Не в таком смысле, отец. Тут все сложнее. И он, развернувшись, двинулся дальше. А священник Гапон лукаво усмехнулся про себя, скрывая улыбку в теплой ткани алого шарфа. Кажется, этого Сашу можно будет использовать. Ведь он отчетливо видел, как в лиловых глазах того офицера мелькнул невинный, почти детский ужас... *** Иван вздохнул. Домик у станции тихо скрипнул ему в ответ, сбрасывая с крыши слегка подтаявший мартовский снег. Из комнаты напротив доносился довольный густой смех. Кто-то тяжелым полупьяным басом, видимо, рассказывал какую-то шутку. Ваня подошел чуть ближе к дверям. - И тогда он такой... ик... глаза закатывает и говорит: "Ах, если этого хочет народ!..." и вздыхает. И вздыхает, господа!... А я все ему бумажку подсовываю и подсовываю... на благо, так сказать, революции... Модно же сейчас... ик... Прошу прощения... - но его извинения потонули в пучине гадкого басистого смеха, от которого хотелось закрыть уши и бежать или... вот черт... выбить дверь с ноги и дать этим предателям в их свиные рыла! Один из них, пошатываясь, направился к двери, видимо, желая подышать свежим воздухом. На его уход никто не обратил внимания. Человек, что-то нечленораздельно мыча, взялся за ручку и, упершись ногами, изо всех сил дернул за нее. Дверь с жалобным стуком распахнулась. На некоторое время стало тихо. - О... ик... - прервал молчание стоявший перед Ваней генерал, смущенно переступая с ноги на ногу и глядя в пол, -... а, это... ик... это вы Иван Николаевич... а мы тут это... вы же слышали уже... тут царь... ик... отрекся... Остальные глядели раскрывшимися от ужаса глазами на свою страну. На того, которого предавали... - И правда, Иван Николаевич, - осторожно встал другой. Судя по погонам, генерал-майор. - Присоединяйтесь, выпейте с нами. Ну, за... отречение... Он поспешно опустил голову. Все затихли. Какая-то черная пустота заполнила всю комнату. Они будто опустились на дно самого глубокого колодца с студеной водой, настолько студеной, что небо виднелось только сквозь случайные щели льда. Казалось, Ваня смотрел каждому в лицо, знал всю грязь, которой они замарали свои мелкие душонки. И из-за этого презирал их всех. И будто безлунная да беззвездная ночь на дне глубокого пруда, черно было это презрение. - Предатели, - едва слышно прошептал он. Все в комнате вздрогнули и сжались от страха. - Мерзкие, грязные свиньи. Он закрыл глаза и с силой сдавил виски. Можно легко спрятаться от мести одного человека. Уехать в самый дальний край необъятной России, укрыться в морозных лесах тайги, в заснеженной тундре. Можно податься за границу. Все, что угодно, лишь бы выжить... Но как бы ты ни старался, ты никогда не укроешься от яростного гнева и дикой ненависти всего народа. А Иван Николаевич - народ. Предатели не проживут долго. И он лично позаботится, чтобы жизнь каждого окончилась как можно более мучительно. Ваня сжал кулаки и тут же исчез за дверью. Вот только холод так и остался в убогой комнатке. И больше никто не шутил, не смеялся громко и заливисто, пугая редких ночных путников... *** 1905. Февраль. - Здесь нам стоит расстаться, - Георгий Апполонович шел по практически безлюдным улицам провинциального городка где-то в Швейцарии. За ним, отставая на шаг, шел Александр. Просто Александр. Красный шарф развевался на ветру, закрывая пол-лица, а круглые очки не давали прохожим вглядеться в кровавые глаза человека. Простая, рабочая кепка была надвинута на лоб и из-под нее выбивались темные, даже, кажется, угольные волосы. Руки в карманах длинного, немецкого покроя пальто в черных длинных перчатках нервно перебирали скомканные и сложенные письма от информаторов с родины, с его будущей земли. На кисти болтался старенький и потрепанный студенческий портфель. Так, для поддержания образа. Александр ничего не ответил. Он уже давно знал, что этот священник не сможет быть властителем. Он уже нашел более подходящую кандидатуру. Гапон остановился у какого-то здания, чем-то напоминающего железнодорожную станцию. Хотя, возможно, это она и была. Александр пригляделся к вывеске и усмехнулся. Ну конечно, пока его считают "студентиком", он решать ничего не может. Это станция. Георгий Апполонович, тем временем, совсем не смотря на него, протягивал ему билет. Черные усы и пышная борода скрывали от глаз страны хитрую усмешку. - Это в Женеву. Там у нас есть свои люди, обращайся сразу к ним. - А что они делают там, когда надо быть на родине, чтобы поддерживать нас? - настала пора сыграть дурачка, студентика-революционера. Актерский талант часто спасал его "жизнь". И еще, видит он, не раз спасет. - Ты увидишь. Дома их скорее всего засадят в тюрьму или вышлют. А так они могут действовать из-за границы, - тут святой отец посмотрел на Александра. Тот увидел в глазах Георгия Апполоновича какие-то хитрые и смешливые искры. - Тем более за границей можно найти многих людей, готовых заплатить нам. Вот это уже что-то новое. - Они берут деньги в других странах? - простые стекла вопросительно сверкнули, а в юношеских глазах священник уловил какое-то отвращение. - Какая разница, чужие или свои деньги? - невольно улыбнулся Гапон. - Деньги - зло. А нам они нужны во благо. Саша невольно поежился. Вся эта философия... Он был от нее далек. Георгий Апполонович только насмешливо похлопал страну по плечам, попутно всовывая ему в руку билет на поезд. - Ты еще многого не знаешь, студентик. Я думаю, там ты встретишь человека, который промоет твои молоденькие мозги и покажет истину. Ну все. Иди, - он развернул Александра и легко подтолкнул его ко входу на станцию. - Скоро твой поезд. Мы надеемся на твою помощь. Александр не развернулся к нему, лишь, жестко усмехнувшись, что-то еле слышно прошептал. - Уж я постараюсь, не извольте сомневаться. А Георгий Апполонович Гапон, с улыбкой глядя вслед Александру, небрежно закинувшему на плечо старенький потрепанный студенческий портфельчик, уже представлял себе, как тот перетягивает на их сторону того императорского офицера, а с ним вместе еще где-нибудь сотню отлично вооруженных солдат. Письмо об этом молодом человеке уже было отправлено в нужные руки. - Используй свои возможности, молодой человек... Георгий Апполонович Гапон так и не узнает, кем был его "студентик". Не узнает он и что это был за офицер, которого он хотел склонить на свою сторону, и что тот невольно станет самым преданным сторонником монархии. Не увидит, как отречется император. Как родится новая, слабая власть. Как бледная и худая тень в обвисшем и явно великом офицерском мундире будет следовать за этой "властью", отчаянно хватаясь за нее, будто утопающий за соломинку, судорожно пытаясь вернуть все, как было раньше. Как армии людей нестройно пойдут вперед, к холодной и голодной смерти, вслед за тем, против кого они боролись. Вслед за СВОИМ правителем. Пусть даже мертвым... Священника жестоко задушат веревкой в доме одного из его подельников и позорно вывесят людям на поругание его труп. О судьбе же Александра, бедного студента, поехавшего за границу со священником Георгием Апполоновичем Гапоном, одним из предводителей первой революции в Империи в 1905 году, официальная история умалчивает... *** 1917. 3 марта. - Вы слышали? Говорят, царь отрекся! Ваня вышел из старенького домика - маленькой гостинице у железнодорожной станции, где отдыхали приезжие, сошедшие с поезда ночью и желавшие отдохнуть. Тут же его окружили чужие голоса. - Да брехня! Наш царь-батюшка отрекся? Не бывать этому! Люди говорили шепотом, не веря в мигом разнесшиеся слухи. - Вот и славно! Вот и хорошо! Заживем теперь сами, как цари! Иван нервно обернулся на первый молодой и смелый выкрик, но не смог ничего разглядеть в тяжелых сумерках. Лишь тени, издавна преследовавшие его. Иван нервно отмахнулся, развеивая всю жизнь мучившее его наваждение. Нет, этого не может быть. Он сейчас на привязи, он не может никуда уйти. Или нет... - Типун тебе на язык! Как ты без царя жить будешь? - прогудел откуда-то густой бас. Тени сгущались. "Это ты виноват в том, что он отрекся". Резко стукнуло сердце, темные очертания зданий в глазах тяжело покачнулись. Он в отчаянии схватился за голову, едва держась на ногах. "Я снова здесь, братишка..." Кислород будто перекрыли. Слух обострился до предела. Все голоса слились в один огромный хор. - Отрекся... - Ой, что будет-то... Сначала тихий, будто скрип отворяющейся для незваного гостя двери безлунной ночью в темном доме... - Вот и хорошо... вот и прекрасно... - Типун тебе на язык!... Громче, будто кто-то огромными когтями, облитыми кровью, скребется в дверь, готовясь вырвать ее... - Император-то отрекся... - Нет у нас больше царя... - Никто нам больше не указ... Будто буря сгустилась у него над головой, нож, готовый содрать кожу живьем, раскаленный прут, готовый прожечь внутренности... "Готовься к смерти, Ванечка" Этого не может быть. Он сейчас в тюрьме, в крепости. Он опрометью бросился вперед, по непривычно темным и жутким улицам Петрограда, в Петропавловскую крепость... *** 1905. Февраль. Днем позже. "Саша внимательно оглядывал человека напротив. Глаза с внимательным прищуром, широкий нос и сеть морщин в середине высокого лба, переходящего в блестящую, ничем не прикрытую лысину - он создавал впечатление умного и волевого человека. А блестяще отглаженная рубашка и аккуратный шейный платок выдавали его дворянское происхождение с головой. Человек же в свою очередь, внимательно рассматривал Александра, сидя в пол-оборота и периодически поднимая к губам фарфоровую чашечку с крепким кофе. В маленьком кафе, в котором они условились встретиться, было шумно, но довольно уютно. Туда-сюда сновали официанты в накрахмаленных передниках и с застывшими вежливыми улыбками на лицах. Люди весело разговаривали, то тут, то там, раздавался звонкий смех. Наконец, человек холодно ухмыльнулся и начал, слегка картавя. - Как-то вы не похожи на пгостого студента, Александег Николаевич. Выходило забавно, но Саша поморщился. - Просто Александр, прошу вас. Человек сощурился. - Вы будто от отца отказываетесь. А впгочем... как вам будет угодно. Как вы, навегное, знаете, Владимиг. Он протянул руку. Александр, не отрывая глаз от лица Владимира, крепко пожал шершавую ладонь. - Ну и что же вы изучаете, молодой человек? Александр нетерпеливо отставил свою чашечку с кофе и, наклонившись, тяжело оперся на стол. - Я не думаю, что мой род занятий интересен вам. Предлагаю перейти к делу. - И все же. Хогоший лидег должен понимать, чем занимаются те, кто идут за ним. Саша вздохнул и отвел взгляд. Черт, это основательный промах... Он не придумал, где и на кого учится, за все это время! Тут же послышался легкий смешок. - Так я и пгедполагал. Вы не похожи на студента. - С чего вы взяли? - Взгляд. Хоть я и далек от всей этой сентиментальной лабуды, но мне кажется, что на меня смотгит двухсотлетний стагик. Александр поежился. - Вы шутите, - а потом, не удержавшись, добавил шепотом: - Мне более восьмисот. Владимир лишь пожал плечами. - Как скажешь. Ну так и что же вы можете сделать для геволюции, габочих и кгестьян, молодой человек? Александр жестко усмехнулся. Стоит ли довериться этому человеку? Почему-то сомнений больше не оставалось. Как там говорят: интуиция? - Вы правы, я не обычный студент... ...Через несколько времени из маленького кафе вышли два человека. Один - с потрепанным студенческим портфельчиком и при черных кожаных перчатках, второй в длинном и, кажется, недешевом пальто и рабочей кепке. Как мы теперь знаем, это были Владимир Ильич и Александр. Да, Александр Владимирович." *** Он не зажег лампу, как обычно бывало. Он не поправил съехавшую скатерть, не остановился у окна, придирчиво оглядывая едва различимые разводы. Он просто опустился в кресло напротив него и устало закрыл глаза и откинул голову на мягкую спинку. - Я пришел, как ты и приказывал, брат. Черные пятна болезненно застыли под глазами, а слегка дрожащие руки выдавали ежедневное нервное напряжение. Трехдневная щетина покрывала тяжело впалые щеки. - Что, плохо дело? - участливо поинтересовался Гилберт, с улыбкой глядя на Людвига. Робкий смешок прозвучал ему в ответ. Людвиг так и не открыл глаз. - Совсем. - Неужели? - бровь Байльшмидта выразительно изогнулась. - А мне говорили, что лучше некуда. Например, та крепость... лучшая у них... Новогеоргиевск, кажется... - Осовец. Тебе ведь про него не говорили? - Запад снова усмехнулся. Гилберту показалось, что голос его дрожал, будто к горлу подступают слезы. - А, ну да, как же я забыл. Сказать-то некому. На мгновение повисло давящее молчание. - Они были поистине ужасны... Кровавые повязки, выжженная кожа, ну, ты представляешь... И, черт возьми, их поддерживал огонь... и мы, - тут он вздохнул и виновато взглянул на брата, - попали в собственную колючую проволоку. Гилберт строго сдвинул брови. Людвиг отвел глаза к огромному окну. - Я... я не справляюсь, брат. Видимо, каждое слово давалось ему с трудом. Гилберт ухмыльнулся. Да, этот момент почти исторический. Младший братик просит о помощи, задавив свою гордость! - И что же мне будет если я одним махом решу все твои проблемы? - он откинулся на кресле и сложил руки на груди. Запад вздрогнул. На некоторое время стало тихо. - Ну же, братишка. За все надо платить, и кому как не тебе об этом знать. Гилберт следил за изменениями на лице брата. Надежда, сомнения, страх, тяжелая, почти физическая боль... - Я сделаю все, что ты захочешь... - одними губами прошептал, наконец, он. Байльшмидт довольно усмехнулся. Прекрасно. - Хорошо. Я знаю, что делать. Людвиг с надеждой взглянул на брата. - Мы купим их, - со значением произнес Гилберт, глядя точно в красные от недосыпа глаза брата, полные отчаянья и страха. Он видел, как сомнение зародилось в глубине темных зрачков. - Ивана? Я ни за что не поверю, что он так просто... продастся... А Гилберт лишь опасно усмехнулся. В темноте засверкала его улыбка, отчего-то показавшаяся дьявольской. - А ты не особо осведомлен, братик!... Он уже нашел человека, который подорвет все изнутри. Вернее, не совсем человека... *** 1917. 3 марта. В комнате царил полумрак. Окна наглухо закрыты, но отчего-то казалось, что темнота проникает с ночной улицы. В комнате для допросов горела лишь одна настольная лампа. С потолка осыпались куски старой испоганенной штукатурки, пачкая и без того слипшиеся и спутанные черные волосы. Руки сзади крепко скованы грубыми наручниками, а рядом стоит огромный бугай-солдат. За столом перед ним сидел человек. Стройная, молодая фигура, немного брезгливый излом губ и безукоризненная осанка невольно выдавали в нем аристократа, а новенькая офицерская форма делала из него самого настоящего красавца. - Так ты не скажешь, где он? - молодой человек оперся на стол обеими руками и сжал пальцы в замок. Темные прямые волосы мягко упали на лоб, прикрывая горящие яростью глаза. Костяшки тут же побелели: этот человек уже был взбешен. Александр жестко усмехнулся. - Питер, я кажется, уже говорил тебе, что я ничего не скажу. И говорил, что из тебя ужа-а-асный следователь, - он противно протянул букву "а" и капризно закатил глаза. - Или как вас там, не знаю. Молодой человек злобно оскалился и скрипнул зубами. - Ой-ой-ой, не смотри на меня так, иначе я обделаюсь от страха! - громко захохотал Александр, обнажая ряд белых зубов, во тьме отчего-то казавшихся острыми и какими-то бесовскими. - Отвечай на вопрос, мерзавец! Где этот человек? - терпению уже приходил конец. Но этот юноша-аристократ достойно сдерживал свой голос, отчего он казался лишь слегка хриплым, однако спокойным. - Питер, я видел, как ты еще в пеленки писался и ночью кричал, так неужели ты думаешь, что твои следовательские трюки хоть как-то на меня подействуют? - ухмыльнулся Саша. И хоть лицо города не изменилось, но страна отчетливо увидел, как заливаются краской его слегка оттопыренные уши - ему стыдно. Конечно, страна знал, на какие точки надо давить. - Ты ведь понимаешь, что тебя отправят в камеру к грязным убийцам и насильникам. И ты, я думаю, понимаешь, что они с тобой могут сделать. В частности... убить, - молодой человек на мгновение брезгливо сморщился. - А если бы ты сказал, не отправили бы. Так где он? - А тебе, я вижу, завидно! - полностью игнорируя уже в тысячный раз заданный вопрос, Александр снова рассмеялся. - Ну не беспокойся, малыш Питер, я лично прослежу за тем, чтобы ты испытал все прелести, так сказать, камерной жизни! А вот этого юноша уже не выдержал. Резко вскочив, он в одно мгновение оказался рядом с Александром. Миг - и звонкая пощечина эхом отдалась под грязным потолком. Солдат, только что стоявший по стойке "смирно", отпрянул. - Да еще раз ты... - Питер!... Яркий электрический свет из дверного проема лег на темно-зеленые грязные стены и стоптанный паркет. Грозный голос, ворвавшийся вместе со светом, заставил всех резко обернуться. Саша довольно оскалился. - Ты, кажется, услышал меня? Питер уже почти задыхался от ярости. - Иван Николаевич, это невозможно!...этот человек!... - Ну давай, нажалуйся на меня, малышка, - Александр только усмехнулся, глядя, как Питер краснеет и скрежещет зубами. - Оставь, Петроград, - холодно прозвучал голос Ивана. - Нам с Александром надо поговорить. Наедине. Ваня медленно подошел к столу. Питер, в последний раз злобно зыркнув на Сашу, резко окрикнул солдата и вышел, широко ступая по паркету в новеньких лакированных сапожках. Иван стоял напротив стула Александра. Тот читал в глазах его страх, граничащий с безумием и вечную муку от ужаса, терзавшего его сердце и червями жрущего его душу. Иван в отчаянии закрыл лицо руками. - Прекрати это! Хватит мучить меня! - в сердцах вскрикнул он, запрокидывая голову. А затем совсем тихо добавил: - Прекрати сопротивляться... - Кто же это мне говорит? - гадко ухмыльнулся Александр. - О, нет, братик! Все только начинается... *** Из письма В. И. некоему А. В. "... кстати, после совершенной сделки познакомился с двумя преинтересными людьми. Одного звали Гоф Ганц как-то на Г, другого - Людвиг. У второго слишком известное имя, но характер идеи ни к черту. Он очень консервативен, чрезвычайно. Все время заминался, когда речь заходила о проплате революции (зачеркнуто очень сильно, слова можно было рассмотреть только при более детальном осмотре. Прим. автора.) сделке, а в конце вовсе не выдержал и попросил делать вид, что ничего не было. А вот с этим человеком на Г в принципе можно иметь дело. Я вкратце излагал ему концепцию мировой революции и основы коммунизма и, знаешь, он заинтересовался. Вот, что я думаю: вам всенепременно нужно встретиться. Я думаю, вы станете хорошими друзьями..."