За стенами "мира"

Вверх-вниз, вверх-вниз... Людвиг плыл на американском судне, почти в самом трюме. В убогом помещении стояла лишь драная кровать и обшарпанный деревянный стул, на котором висела вся нужная одежда: разодранная еще с прошлого раза рубаха, грязные штаны, а около ножек обвисшими тряпками лежали сапоги. Стены каюты были белыми и холодными, по углам скопилась плесень. Ему не дали даже свеч, чтобы осветить его убогую каморку. У входа в его каюту постоянно дежурили солдаты. Каждый его шаг строго отслеживался. Вот и сейчас. Дверь громко заперлась, едва он переступил порог этой убогой комнатки. - Сволочи, - тихо констатировал Людвиг, разминая затекшие руки. На запястьях четко виднелись глубокие кровящие следы от веревки. Он тяжело опустился на кровать. Теперь его больше не выпустят от сюда до самого утра. Да и не надо. Голова, будто чугунная, уже клонилась вниз. - Надеюсь, подушка хотя бы не вшивая, - прошептал он, погружаясь в тяжелую дрему. Корабль мерно покачивался, то поднимаясь, то опускаясь на бешеных волнах в нескольких часах пути от американских берегов. Вверх-вниз, вверх-вниз.. Наверное, морская болезнь скоро даст о себе знать... Конечности стали просто неподъемными, будто из самого тяжелого металла на свете.. Но ничего не могло быть тяжелее раны от слез женщин, легших на панель за кусок хлеба.. Вверх-вниз, вверх-вниз.. Так и летит жизнь... ... Кровь. Все вокруг было залито кровью. Кровавые волны захлестывали его, будто океан, кровавое небо давило на грудь, мешая дышать. Он вел их в бой. Стаю черных теней, давно потерявших свою оболочку от голода и ран. Их становилось все меньше. С каждым шагом он чувствовал за спиной алую надвигающуюся пустоту... - Мы больше не пойдем за тобой. Он вздрогнул и развернулся. Тысячи моряков внезапно остановились и грозно воззрились на него. Один из них, видимо, говоривший, держал на изготовке свое ружье. - Что? Что ты сказал? - медленно произнося каждое слово, спросил он. - Мы никуда больше за тобой не пойдем, - повторил темноволосый моряк, делая шаг вперед и прицеливаясь. Остальные начали неуверенно поднимать ружья. Вот уже глаза из тысячи прицелов смотрели на него. - Ты нам больше не нужен. Он испуганно и резко повернулся в сторону второго голоса, прозвучавшего почти над самым его ухом. Огромный солдат стоял над ним. Лицо его было изуродовано ожогами и шрамами. Руки обожжены и искалечены. Будто из серого мрачного тумана чернели человеческие фигуры, сверкали ненавистью миллиарды глаз. Чьи-то тени почему-то сидели. Но он точно знал, почему они больше не вставали в его присутствии. Может, потому что потеряли уважение? Или появилась более важная личность? Ха, нет. Все гораздо легче. Они больше не могли встать. Изрезанные, искалеченные тела, будто из кошмарного сна, появлялись перед ним. Казалось, в гробовой тишине громогласно звучали стенания мертвых. - Мы больше не пойдем за тобой, - говорили они, и голоса их с каждой минутой становились все громче. Он почувствовал сильную боль, будто где-то по сердцу резанули раскаленным ножом. Кайзер отрекся... Гилберт вздрогнул в последний раз и очнулся. Жаль, что ненадолго. В одинокую камеру лился яркий утренний свет, а за довольно большим окном, загороженным, однако, крепкой железной решеткой, тихо шелестела свежая листва. Грязное постельное белье, повидавшее на своем веку всех: от мелких воров-карманщиков и фальшивомонетчиков до жестоких детоубийц и сумасшедших маньяков-душегубов, привычно сминалось в сильных руках и с холодной аккуратностью поддерживало горячую бредовую голову. Гилберт второй день метался в тяжелой лихорадке. Температура хлипко держалась: около сорока, на грани жизни и смерти. Белые, слипшиеся от пота и грязи волосы, ярко выделявшиеся на фоне болезненного иссиня-красного лица немца, широко разметались по подушке, а глаза скользили по предметам, не в силах сфокусироваться. В лихорадочном блеске нельзя было разглядеть даже тень тех ужасающих галлюцинаций, которые видел в такие моменты Гилберт. Поражение тяжело сказывалось и на нем: тело жестоко осунулось, костяшки пальцев и запястий тяжело выступали, едва не прорывая истончавшую шершавую кожу. В его хрипе слышались крики и плач женщин, падших ангелов, легших на панель за кусок хлеба. Когда вздымалась его грудь, в тяжелом вздохе слышалось больное дыхание бездомных детей, брошенных помирать на улице. А в глазах сияла дикая ярость. Ярость и жажда мести. Но вот они сменились страхом. Диким и практически неконтролируемым. - Нет, нет, только не это... Не надо... ХВАТИТ! Медсестра, дежурившая в тот день, мимолетом заглянула в палату и умчалась, было, дальше, но тут же вернулась, запричитав. - Во те на! Господь милосердный! - она подбежала к кровати больного. - Sehr schlecht! Доктор! Доктор! И она так же быстро выпорхнула. - Нет! Прекратите!... Пре... - дыхание прервалось. Она появилась несколькими минутами позже, волоча за собой молоденького врача, почти мальчишку. Больной слегка приподнял голову, будто вслушиваясь в голоса. - Док...., я не... ...наю, что дел....! - щебетал высокий и писклявый. - Да....он ...ак? - спокойно оттенял его хриплый тенорок. - Я .....шла и... Дурно. Эти тени мучат. Очень. Они убьют. - НЕ-Е-ЕТ! -внезапно прервал их хрипящий крик. Ненадолго стало тихо. Только больной метался по подушке отмахиваясь от пустых глазниц мертвецов. - Да-а-а, - протянул доктор. - Тяжелый случай. Хотел бы я знать, что он там видит... По первому же знаку были принесены чан и полотенца. Кувшин с водой в одно мгновение оказался на тумбочке около кровати. Нужные лекарства, все, которые сумели наскрести, были принесены в палату. Ленивой, однако довольно добросовестной сиделке были даны четкие указания насчет больного. Нет, славный молодой доктор. Если бы ты знал, что сейчас видел твой пациент, ты бы даже врагу не пожелал увидеть или почувствовать то, что узрел в тяжелом бреду этот странный и даже буйный больной... *** "Он стоял в темной комнате, вглядываясь в сумрачные улицы города сквозь темное окно. Железные решетки отбрасывали клетчатые тени на пол и на его лицо. Луна освещала его седые волосы, а фиалковые глаза жалостливо блестели. Я видел этот испуганный взгляд сквозь замочную скважину. Я любовался им, даже будучи лишенным "всякого понятия прекрасного" в его понимании. Глупый Империя. Плечи его слабо ссутулены. Слабо и беззащитно, призывая защитить одинокого котенка, так просто и безжалостно брошенного в пустыне хозяином... Он становится таким напуганным и маленьким, когда остается один... Неподвижно сцепленные за спиной руки были так напряжены, что боль чувствовалась бы даже постороннему. Вот только в это место вход посторонним воспрещен. Лишь дверь отворилась - и в окне вековым льдом блеснули глаза. От детского страха не осталось ничего. Я молча захлопнул дверь. Полоска света, на миг озарившая напряженное тело, тут же исчезла. Он даже не оглянулся. Неподвижно и так же молча, как и до моего прихода, он смотрел на темнеющие дворы Питера. Черт, как же меня это бесит! Он не сказал ни слова с того самого момента, как его ссадили с поезда. Он даже не выглядел растерянным! Он ничего не сказал, когда его заперли тут, он не сопротивлялся, и так гордо, будто он все равно остался у руля... Нет, честно, лучше бы он плакал и дрался! Я бесцеремонно бухнулся на слабый стульчик (который тут же опасно заскрипел и закачался подо мной) и закинул ноги на шаткий неудобный столик. - Ну что, братишка? - начал я язвительно. - Как тебе живется? Хорошо ли кормят скотинку на убой? Конечно, да. Я, как всегда, пустое место. Как вы думаете, ответил ли он мне? Нет! Эта сволочь лишь взглянула на меня исподлобья через стекло! Я ждал такой реакции. Честно, ждал. Я знал, что он вот так презрительно, будто на червя, посмотрит на меня. Потому что он всегда так смотрел. Каждый раз, когда я с ним заговаривал. Каждый чертов раз! Я готовился, но... дьявол тебя дери, я снова отвел взгляд. Потому что к такому нельзя подготовиться. - Ну что ты молчишь? - приторно-сладко заговорил я. Он повернул голову. Только голову. - Я не разговариваю с грязными свиньями. Черт, как же он меня бесит. Стульчик качнулся и упал. В два шага я оказался около него и изо всех своих сил засветил между глаз. Он отлетел назад и стукнулся головой о стекло, едва не разбив его. Как же я его ненавижу. Тут же, взявшись за грудки, я приподнял его над землей. - Ты пожалеешь о своих словах! Я сделаю так, что ты пожалеешь! Эта сволочь только ухмыльнулась мне в ответ!..." Александр раздраженно ударил ладонью по столу и затянулся. "С тех пор я многое успел сделать. Запер его в крепости в тюремных условиях, морил голодом, бил и унижал. Заставил его пасть на колени перед Тино, Феликсом, Гилбертом и Людвигом - как он смотрел на меня тогда! Как холодно! Бр-р, до сих пор мороз по коже. Но никто - никто! - ни разу ничего не заметил. Мастерство! Они заходят, а я наблюдаю за всей разворачивающейся сценой за дверцей шкафа. Ни один из них ни разу ничего не спросил. Отвратительные свиньи. А когда я забирал его, то глаза... Черт, то он все равно смотрел на меня не со страхом, а с презрением! И, знаете, это последний шаг..." И он пьяно засмеялся. Слушали его без энтузиазма, большей частью приправляя его речью выпивку. Некто Петр Ермаков налил в опустевшую рюмку еще низкосортного пойла, чуть не опрокинув всю бутылку на стол и глубокомысленно произнес: - Да ну и (далее идут некоторые нецензурные слова) Вон, пусть идет. Далеко и надолго. Саша тяжело вздохнул. Да, и вот этим людям поручили, возможно, важнейшее в этой войне дело! Некто Юровский был тут же. Оставив свой пост при царе, он наведался сюда для обсуждения плана. Вот только о каком плане может идти речь, когда все присутствующие были пьяны вдрызг? - Н'у и к'ак... ик... мы буд'эм... д'эйствовать?... - завел свою речь какой-то пьяный латыш на ломаном русском. Да, такие здесь тоже были. - А что!... - слегка уже прокуренным голосом сказал некто Юровский. - Взорвем их спальни к чертям собачьим и все!... Трупов нет? Нет. Убийство было? Нет. Вот и все! К разговору прибился некто Ермаков. - А взрыв же слышен будет. Что ты тогда им объяснишь? - едва оставаясь в более-менее трезвом сознании, пролепетал он. Тут в их не совсем интеллектуальную беседу вмешался некто Петрусь или Интеллигент, как его еще иногда называли. - А может их это... ну, ножичками-кинжальчиками, а?... Ночью как-нибудь, а?... - А ты у нас тихий самый, чтобы по ночам по царским комнатам лазить! - сипло смеясь, вставил некто Медведев. - А ты что предложишь? - Да что вы заморач'ыва'эт'эс', расстр'эл'ать и вс'о! - некто еще один латыш, уже гораздо увереннее говорящий по-русски, раскачиваясь на обеих ногах, шел к шумной компании. - А расстрелять, значит, типа не шумно? - возмутился некто Интеллигент. - Тем более там же этот... ну, мелкий поваренок, Леша Седнев, всегда ошивается. - Да отошлем мы его к чертям собачьим, что же вы привязались! - взвыл некто Юровский. Разговор этот велся уже не первый день, а ребенок все также беззаботно жил в одном доме со смертниками. - Вот пообещай, что завтра же. - Так. Хватит, - пьяный Александр шумно вдохнул и снова стукнул по столу. - Нашли, что обсуждать. Все разом на него обернулись. Только латыши перешептывались где-то за спинами: "Кт'о эт'о тако'? - Д'а повар'онок ихн'и'. Игра'эт с цар'эвичем", ну а дальше уж их тарабарщина пошла, ничего не разберешь. - Расстр... ик... расстрелять, так расстрелять. - Но Саня!... - снова взвыл некто Юровский. - Расстрелять! - Александр хлопнул ладонью по дереву так, что все вздрогнули. - С... согнать всех в подвал и расстрелять! Под утро, под пьяные крики и даже местами драки, план кое-как был все же разработан. Рассвет многие встречали, засыпая на лавках и полу в самых неблагопристойных позах. И лишь Александр все еще сидел за столом, задумчиво крутя в руках бутылку с дешевым пойлом. Где-то на полу около грязной печки лежал драный и грязный листок с приказом "сверху". Убить... Два часа утра. Ничто не нарушает покоя здесь. Ничто, кроме тихих шагов по мягкой траве. Листья берез тихо перешептывались друг с другом. Дрожала осина, проклятое дерево. Сосны холодно смотрели на бренную землю с высоты своих вершин. Он шел, не разбирая дороги. Шестой день он не спал, опасаясь погони, шесть суток он без перерыва шел. Шел подальше от этого места. Шел, бросив на произвол судьбы бедный, разоренный революцией город, бежал от крепостных теней и стен, от кандалов и оков. Еле слышный шепот послышался ему в шелесте листвы. Отзвук голоса человека, следившего и опекавшего его бывшего императора. Да, иногда такое бывало, но он не обращал на это внимания. Однако что могло понадобиться господину Юровскому в час сорок ночи? Тихий ночной лес разразился отчаянным криком. - Нет... Пожалуйста, нет! Человек, только что спокойно шедший по лесу человек рухнул, будто подкошенный. Несколько черных теней предстали перед ним. Восемь? Десять? Одиннадцать? Сверкнула искра. Загремели выстрелы. - ААА! Голова была простреляна насквозь. Руки, ноги, все это... - Что, еще живы? - слышится поддатый голос сквозь густую и пьяную темно-красную пелену. - Да, чтоб их... - вторил ему второй, принадлежащий человеку, скорее накурившемуся дурью, нежели находящемуся в своем уме. - А чт' т'м? - Да плевать! Добей ты их уже! - командным тоном произнес другой, до боли знакомый, с хрипотцой. Он разъярен. - Я... я отказываюсь... - пробормотал кто-то тихо. Он в надежде протянул руки к тени. "Спаси!" - шептали губы сами собой, а слезы, так давно сдерживаемые, брызнули из фиолетовых глаз. Княжна в отчаянии протянула руки. Спаси! - Эх, да... ч-ч-черт тебя дери! Дай сюда! - протянув букву "ч", сказал человек "не в своем уме" и что-то отобрал у тихого. Через секунду что-то больно, будто острием штыка ударило в грудь. Еще. И еще раз... - Па-а-ажди! У них там что, броня какая? - Да что ты церемонишься! Стреляй уже! Да хоть в голову, патронов хватит! - С-с-слушаюсь, та-аришь командир! - пьянчуга с сумасшедшим веселием отсалютовал и направил на него оружие. - Р-р-раз! - в темноте оборвался предсмертный женский хрип. Он закричал от боли. - Дв-в-ва! - широко раскрытыми глазами княжна глядела на цареубийцу. Взгляд ее потух и последним стоном. - Т-р-р-ри! А, нет, пердонте, так сказать, вы уже мертвечина!... - заржал пьяный голос. Девушка уже не открывала глаз, но все же была жива. Болевой шок сделал свое дело - вряд ли до погребения она восстанет из глубокого обморока. - А ты можешь не комментировать? - раздраженно крикнул знакомый голос. - Взяли! Понесли! - Ох, е...ешкин кот! Смотри-тка, что у них там под платьями? - Дьявол тебя побери, ты и туда уже добрался? О... Саня, Саня! Смотри, тут брыльянты! - Довольно! Бросьте их!... Тащи! - Н-н-носилки бы... - сказал робкий. - Хрен тебе, а не носилки! Тащи, сказали тебе! - куривший дурь, видимо, чем-то с размаху ударил робкого. Голоса смешивались в жесткий, рычащий гул. Человек в жару метался по траве - над ним горел костер. Холод пробирал до костей - он был в колодце, рядом с отсыревшим порохом, готовым взорвать его тело. Он потерял сознание. Когда по могиле проехали грузовиком. *** - Нет, я, правда, был до глубины души поражен вашим ораторским мастерством! - воодушевленно говорил маленький человечек в смешных круглых очках и с интеллигентно закрученными усами. Они вдвоем шли по длинному коридору из зала, в которых проходили дебаты. Сторонники их встречали радостными возгласами ("Ох, а вот и они!", "Просто не верится, такая решительная победа!"), а противники угрюмо отворачивались ("Когда-нибудь вы точно заплатите за все это сполна" - слышался отовсюду завистливый шепот). Светлый коридор играл яркими красками, приветствуя отныне всем известного блестящего оратора и бывшего слесаря, главу молодой, но делающей уверенные шаги вперед партии. - Благодарю, - смущенно говорил другой, с аккуратно зачесанной челкой, превосходный оратор. - Я сделал все, что в моих силах... - И все же это было замечательно! - восторженно улыбнулся человечек. - Мне кажется, это ваше призвание! Послушайте! - он положил руки на плечи юноша с зачесанной челкой и аккуратными усиками. - Не знаю, чем вы занимались до этого, но тотчас же бросайте и присоединяйтесь к нам! Нам срочно нужны такие молодые и талантливые кадры! - Я... художником был... точнее, хотел им стать... - некстати заметил юноша, разъяренно и обиженно сжав зубы, вот только человек его уже не слушал. Да и юноша вскоре улыбнулся, скрывая свой дурной порыв. - Познакомимся, дорогой мой! Я Антон Дрекслер! - ярко улыбнувшись, проговорил он. - А вы, насколько я слышал... - Да, - молодой человек легко поклонился. - Так вот, mein lieber, теперь вы просто обязаны вступить в нашу партию! За вами будущее! - Да я, собственно, уже и не против, - как-то обреченно проговорил юноша и со светлой улыбкой протянул руку для рукопожатия. И Антон Дрекслер не знал, насколько он был прав. Убийственно, чудовищно прав...