За стенами "мира"

Он остановился перед огромной дверью, с трудом подавляя трусливую дрожь в коленях. Двое солдат спокойно стояли за ним и насмешливо, даже унизительно смотрели ему в спину. Они молчали. Не торопили, но грозно нависали сзади, четко давая понять, что как бы изворотлив он ни был, ему отсюда не выбраться. "Мы знаем, что ты боишься, мы знаем, что ты больше не сбежишь" - будто говорили их расслабленные позы, втихую раскуренные сигареты... Темная их тень поселяла в его сердце черное и беспробудное отчаяние... Сколько бы он отдал, чтобы не стоять сейчас здесь! Donnerwetter! Унизительно и стыдно... Расквитаться со всем этим побыстрее! И он изо всех сил толкнул тяжелую дверь... "Шаг третий. Продеть веревку в петлю и крепко затянуть..." Альфред сидел в кожаном кресле, забравшись на него с ногами, и читал какую-то книгу. Читал без света, в полутьме, из-под дождевой завесы в окне. "Боевик или тупой любовный роман? - отстраненно думал Людвиг, глядя на тонкие неразборчивые строки. - Хотя... стал бы он читать любовный роман? Определенно, боевик..." Странно, что его это волновало в таком-то положении... Огромное серое окно, перед которым в глубоком кресле сидел Америка, кончалось лишь под потолком и было занавешено мрачным серым тюлем и слегка посеревшими, но все еще благородными темно-бордовыми шторами. За окном бесшумно стучал дождь, отбрасывая на огромные шкафы темного дерева унылые тонкие тени, тут же исчезавшие. На секунду Людвигу даже стало как-то уютно в этой полутемной комнате, и он даже подумал, что неплохо быть здесь, в тепле и покое здесь, чем там, на улице... Ал не обратил на него никакого внимания. Солдаты по одному его немому неуловимому движению отступили куда-то в полутьму, оборотясь спиной. Они что-то открывали и вытаскивали, но все это было сокрыто от глаз немца. Черт, это все-таки попахивает жареным... Он остался одиноко стоять посреди комнаты. Его, кажется, даже и не замечали. Ну, возможно это и к лучшему, но все же... Это было немного неловко, и он было отступил к стене, только... - Стоять. "Шаг четвертый. Поднимите ноги партнера над головой, настолько высоко, насколько он вам позволит..." Холодный голос американца будто камнем свалился с небес и приковал его к месту. При этом Альфред не изменил позы и даже заинтересованного выражения лица, и если бы немец не знал, кто именно это говорит, то он, пожалуй, обернулся бы, проверяя, нет ли сказавшего за его спиной. Он остановился, привычно прогнув позвоночник в стойке "смирно". Он как-то интуитивно догадывался, что именно этого от него хочет этот самодовольный юнец, которому он вынужден подчиняться. Глаза его неотрывно следят за каждым движением американца. Вот он слегка поправил закладку. Вот он пересаживается поудобнее: ноги начинают затекать. Где-то вдали, видимо, на стене сзади, под потолком тикали часы. Тик-так. И почему они не могут сейчас остановиться? Самое время. Он, было, оглянулся, чтобы взглянуть на них, но тут снова холодный голос будто заморозил его. - Стоять смирно. Солдаты как-то подозрительно зашевелились, доставая оружие. Ох, как ему не хотелось узнать, что будет в случае непослушания! Ему внезапно пришла в голову мысль о конце света. Как глупо и некстати. Когда он будет? И будет ли вообще? Ответ казался очевиден. Он был продиктован нам нашими предками, с самого начала времен; с самого появления человечества оно задается вопросом "Когда же мы умрем? Когда все это исчезнет?" Начиная, надо думать о конце, не так ли? И люди с самого начала ожидали его. И те майя, что создавали календарь. И те, что стояли у гроба, заливаясь праведными слезами, а затем заваливали гробницу камнем, что через три дня нашли отодвинутым. И те, что в средние века вершили кровавые суды и раздавали индульгенции. Так почему же, Господи, время не может остановиться прямо сейчас? Вот в следующую же секунду, пожалуйста!... Тик-так... Время все так же идет. А жаль... Было все также тихо. Надоедливые часы оглушающе тикали сзади над головой, солдаты уже давно перестали копошиться где-то с боку и теперь мирно курили в стороне, видимо, отворив дверь. Сейчас бы бежать в самый раз, но... Он будто спиной различал гадские усмешки на их губах. Он не пройдет... ...Ноги уже затекали. Было слышно, как эти люди сзади устало присели на, видимо, заранее подготовленные стулья, а он все также стоял, вытянувшись в струнку. Спина невыносимо болела, а напряженные мышцы уже кололо. Сколько прошло времени? Он не знал. Часов пять? Десять? Хватит. - Прости, Америка, - он громко кашлянул, поднеся руку к лицу, - а не можем ли мы закончить чуть быстрее? У меня тоже есть дела... дома... Альфред оторвался от своего чтива, перевернув страницу. На следующей была какая-то очень яркая картинка, но Людвиг не успел ее рассмотреть: Альфред тотчас же закрыл ее рукой, чисто случайно. Или нет... - Здесь я устанавливаю правила, щенок, - сказал он, улыбнувшись. Его улыбка, детская, такая, что была у него, когда Англия только нашел крохотного милого малыша на дальних берегах, совсем не соответствовала смыслу его слов. Людвиг сжал кулаки. - Прошу прощения, - процедил он сквозь зубы, - но хочу заметить, что я все же суверенная страна и у меня тоже есть гордость. И я не собираюсь тебе подчиняться. Альфред ухмыльнулся, чуть повернувшись к нему всем корпусом. - Прошу прощения, - презрительно передразнил он Людвига, - но хочу напомнить, что благосостояние твоего многоуважаемого братца находится в моих руках. В том же числе. Людвиг приниженно замолчал и опустил глаза в пол. Лишаться брата он совсем не хотел: это казалось ему жутким и ужасным... даже если брат больше не примет его... Ал только внимательно наблюдал за всеми изменениями на лице немца. Он уже выбрал позицию. - Хотя, если ты просишь... Он поднялся. Байльшмидт сжал губы и выпрямился. Он выше этого, он так просто не позволит этому наглому юнцу понукать собой. Вот только две дубинки, по неуловимому знаку Америки взметнувшиеся в воздух и изо всех сил опустившиеся куда-то ниже шеи немца, он никак не мог предвидеть. Движение солдат он уловил слишком поздно. Людвиг сдавленно охнул и рухнул на паркет, под ноги Альфреду. Последним, что он увидел, была гадкая усмешка Франклина... - Прекрасно. Вы знаете, что делать... И он кивнул на отложенную книгу. "Шаг последний. Наслаждайтесь!"... - Итак, - он взял в руки книгу. - Шаг первый. Убедитесь, что партнер не против, - ухмылка стала еще шире. - Пропускаем. Шаг второй... ...Он чувствовал, что ему холодно. Это чувство было не ново, но каждый раз очень неприятно. Голова раскалывалась, будто в него вылили литров десять алкоголя. Пора вставать. Он напряг мышцы и... отчего-то это ежедневное привычное действие зародило в его сердце смутную тревогу и какое-то жгучее беспокойство. Это не грязные нары в казарме... и не промерзшая земля под огромной походной палаткой... Под ним не плохонький спальник, к которому он за несколько лет уже чересчур привык... Память упрямо отказывала, предлагая тяжелую головоломку: "собери воспоминания по маленьким кусочкам". Он медленно раскрыл глаза. Снова закрыл. Открыл... Это невозможно... Джонс - чертова собака! - Отпусти меня, придурок! Штанов на нем уже не было. Новая тесная рубашка была расстегнута, а слегка потеплевшее тело покрылось ледяным потом. Ноги были высоко подняты и согнуты в коленях. Чуть выше колен была прикреплена хорошенька распорка странной конструкции. Казалось, что она сборная... будто можно сделать ее длиннее или короче. От ног шла веревка, переплетающаяся в районе шеи так, что чем шире разведены ноги тем больше сжато горло. - Вешайте, - не обращая внимания на стенания немца, сказал Альфред. И вот две веревки, доселе не причинявшие ему беспокойства, больно резанули по груди. Он рефлекторно дернул руки вверх, чтобы выбраться из захвата, вот только... тут же что-то неправдоподобно мучительно перекрыло вены на ногах. Немец не сразу понял в чем дело. Кисти рук были намертво привязаны к ногам. Дышать становилось все труднее, веревка до крови врезалась в кожу, сдавливая грудь. - Нет! - вмиг осипшим голосом прокричал он, барахтаясь на веревках. - Сейчас же отпусти меня! Альфред стоял перед ним, сравнивая результат с картинкой. Он то хмурился, то ухмылялся, заставляя Людвига вздрагивать. Франклин совсем не собирался слушать его. Так продолжалось недолго. Внезапно раздался стук в дверь. Солдаты тут же развернулись, готовясь обездвижить или даже убить любого, находящегося там, за этой деревянной преградой. Джонс медленно двинулся вперед и поднял руку. - Кто там? - холодно сказал он. - Я просил не беспокоить. - И-извини, - послышался тихий и робкий голосок, - Т-ты просил принести документы... Людвиг замер. Мэттью! Альфред что-то коротко сказал своему подчиненному. Тот вытащил из нижнего ящика огромного шкафа толстый ремешок и тут же застегнул его на затылке у сопротивляющегося Байльшмидта. Теперь он мог только приглушенно и неразборчиво мычать, рот его был широко и больно раскрыт, губы до крови растянуты. Второй солдат только дернул за веревку, заставляя тело Людвига подниматься все выше, под потолок. - Входи, - ледяным тоном приказал Франклин. И вот, покорно опустив глаза и испуганно прижав к груди огромную кипу бумаг, на пороге комнаты появился робкий канадец. Волосы полностью закрывали его лицо, и лишь непослушная прядка, никак не поддававшаяся расчесыванию, торчала вверх, слегка извиваясь на конце. Тонкие пальчики слабо дрожали то ли от страха, то ли от тяжести. Немыслимо изгибаясь, пленник смотрел на мальчика. Как и в первый раз, чистый и невинный... Вот только что-то задевало, портило вид... Через несколько минут он понял, что это такое. Ошейник. Как у собаки. С выщербленной надписью: "Собственность Америки". Мальчишка неловко переминался с ноги на ногу, не смея поднять глаз и сделать шаг. Мэттью... Что он с тобой сделал... - Положи их на стол. И чтобы больше я тебя сегодня не видел, - грубо сказал Альфред, отворачиваясь и будто бы невзначай запрокидывая голову. Ухмылка не покидала его лица. - Хорошо, братик, - прошептал канадец, поспешно подходя к столу. Секунда - и вся куча бумаг уже была аккуратной стопочкой разложена на столе. Только вот что-то неведомое внезапно заставило его резко развернуться и посмотреть вверх. - Лю...двиг? - прошептал он. - Вяжите, - шикнул Джонс. ... - Вот смотри внимательно, Мэттью, - продолжал Франклин, потягивая дорогой коньяк, - это ли тот человек, к которому я тебя так ревновал? Как глупо. Тонкая нить, привязанная к основанию чувствительной прядки натянулась и канадец застонал от неприятного возбуждения. - Я сомневаюсь, что это жалкое отродье - твоя любовь. Но для профилактики... Американец сделал маленькую петельку и, подойдя к немцу, затянул ее на его органе. Тот со скрипом сжал зубы, отворачиваясь. - Смотри, братишка. Какой отсюда вид! И этот ли человек, которого ты любил? - Я совсем... не любил его!... Хватит!... - стонал канадец. - Правда? Да неужели? Тогда, пожалуй, тебе должно быть все равно. - Это бесчеловечно, брат! - Бесчеловечно? Что-то внезапно изменилось в его лице. - Бесчеловечно? - он наклонил голову и широко усмехнулся. - А кто здесь говорит о человечности? Мэттью с ужасом смотрел на Альфреда. В глазах его уже появились слезы. - Прошу, остановись! Но Джонс уже направлялся к одному из ящиков. В руках его появилось угрожающих размеров дилдо. Он взвесил его в руке и, подождав мгновение, со всей силы вбил его в дырочку немца. Из горла вырвался глухой хрип. - Нет! - заверещал Уильямс. - О, да! - прошептал Джонс. Он широко провернул игрушку, заставляя Людвига содрогаться и мычать. - Людвиг! - кричал Мэттью. - Просто расслабься и будет не так больно!... - Даже приятно, не так ли, братик? - прервал его Америка. - Ты уверен, что хочешь дать ему этот совет? Он легко провел умелыми пальцами по члену немца, продолжая крутить дилдо. Постепенно естество немца стало напрягаться, болезненно дергая за нитку. - Ах! - вздохнул канадец. - Нет... Не делай этого... - Давай же, Людвиг, - подначивал Франклин, проводя по чувствительному комочку внутри, - расслабься. Мэттью уже заливался краской. Военные штанишки внезапно стали чересчур тесными. - Нет... Нет, Людвиг! Не расслабляйся! - шептал он, стараясь подавить растущее возбуждение. - Прошу тебя! Но тот уже ничего не слышал. Голова бессознательно металась из стороны в сторону, а полузакрытые глаза больше ничего не выражали, кроме всепоглощающей похоти и разврата. - Людвиг! Нет! - плакал бедный Уильямс, дрожа и краснея. Через несколько секунд он сам бессознательно стонал и плакал, прося освобождения... ...Он живо покинул кабинет, подписав все бумаги. Штаны он натягивал уже по дороге, не обращая внимания на гадкий гогот солдат. ... А через крошечную щелку виднелись будто пьяные глаза Мэттью, отчаянно и пошло просящего Америку овладеть им... *** Ветер трепал непослушные черные волосы. Свежий воздух казался кусочком рая после душной седьмой камеры, в которую его поместили. "Пивной путч" - так низко уже окрестили в народе его гордое восстание. Именно из-за него Адольф и находится здесь. Вся горечь могла б едва ли вылиться на страницы его ранних мемуаров. "Моя борьба" - так он назвал свое произведение, которое, возможно, никогда не увидит свет... - А ну убрали руки, черти! Гитлер удивленно развернулся на крики. Как, впрочем, и многие другие заключенные. - Франциск, твою мать! Как же ты об этом пожалеешь, наглый самовлюбленный французский индюк! Кричал какой-то заключенный, чего и следовало ожидать. Белые, отросшие волосы блестели на солнце, кожа отливала белесоватой синевой, а красные глаза, прикрытые челкой, гневно сверкали. Двое надсмотрщиков, тщетно пытавшихся смирить его, обливались потом и с остервенением сжимали зубы. Цепкий глаз Адольфа четко подметил, как неестественно сгибался уже один из них, как прихрамывал второй. "Да этот человек силен!..." - подумалось ему. Но вот на белобрысого уже надели наручники, подавив его сопротивление. - Вы... пожалеете, - кряхтя под тяжестью двух человек, прохрипел он. - Вы пожалеете о том, что напали на Великого! На секунду Гитлер увидел блеск сумасшествия в кровавых глазах, и на секунду ему показалось, что так и должно быть... Нормально было сейчас подчиниться блеску безумных глаз. - Великому? - хмыкнул он громко, так, чтобы слышал этот белый человек. - Да какой ты к черту Великий, раз ты гниешь здесь, в тюрьме? Только не смей отвечать, что виноват какой-то француз, который упек тебя сюда. И ты называешь себя истинным немцем? Беловолосый замер и медленно обернулся к говорящему. - Ты, сволочь, ничего не знаешь, - начал он вкрадчиво. Надзиратели тихо удалились, посчитав, что дело их сделано. - Я даже больший немец, чем ты, жалкое отродье. Адольф смело шагнул к буйному. Тот, выпрямившись, в упор смотрел на него. - Да неужели? - приторно-сладко пропел он. - Попридержи коней, - предостерегающе наклонил голову человек, все еще неотрывно смотря на Гитлера. - Ты даже не представляешь, с кем связался! Но Адольф больше не обращал никакого внимания на слова этой мелкой собаки. - Так почему же тобой понукает какой-то французский гусь, щенок? - Как же ты меня бесишь. Секунда - и беловолосый оказался около будущего вождя и со всей дури врезал ему плечом в грудь. Адольф чуть пошатнулся и сделал пару шагов назад. - Ах, значит, ты драться хочешь? - оскалился он. - Не драться. Просто побить тебя, шавка! - выпалил человек, снова собираясь налететь на Гитлера. Вот только тот был немного предусмотрительнее. За секунду до столкновения, он пригнулся влево и резко подставил подножку так, что беловолосый споткнулся и пролетел лицом по гравию, царапая шею и грудь под рубашкой в кровь. Адольф медленно и победно подошел к поверженному и что было сил пнул белобрысого под счастливый заливистый смех заключенных. Нечасто увидишь, как смеются эти мрачные люди... - Ах ты собака! - вскрикнул тот, упираясь плечами в землю и с трудом становясь на колени. - Я-то собака? А кто это передо мной так хвостиком своим виляет? - Гитлер, весело смеясь, хлопнул по оттопыренной попе немца. Заключенные взорвались новой волной гогота. - Я тебя сейчас... Белокожий вскочил и молниеносно развернулся, сверкая гневными алыми глазами и тяжело дыша. Гитлер сощурился и хмыкнул. -Что ты рожу кривишь, свинья? - зашипел юноша на будущего своего вождя и, замахнувшись, ударил его ногой под колени. Ноги Гитлера подкосились и он, охнув от неожиданности, рухнул на спину. И все бы было хорошо, вот только белобрысый, не удержавшись, упал следом, прямо на грудь Адольфа. - Глядите-ка, какой у нас тут любовничий бутерброд! - забавляясь, крикнул один из зевак-заключенных. И все тут же поддержали этот крик, с веселым заливистым хохотом. И даже если они иногда бывают мрачны, как же прекрасны самые веселые моменты жизни этих бедняг, запертых в тюремных стенах! Адольф любовался таким улыбающимся народом. У них это так легко и непринужденно... - Ты как? - насмешливо фыркнул он, чуть приподнимая голову и стараясь заглянуть в лицо белобрысому. Тот притих, тоже, видимо, наблюдая за шумной людской волной, радостно повторяющей пошлую шутку одного из них. Как радостно сверкают глаза арестантов, потемневшие от тревог, как широко улыбаются рты с рассеченными сухими губами и прорехами меж зубов... - Они так радостно скалятся... - прошептал он мечтательно. - Я хочу, чтобы все они так улыбались... - Кто - они? - мягко спросил Адольф. Руки его сами опустились на могучую спину юноши, успокаивающе поглаживая. - Они - это жители моей страны. Мне плевать на остальных, - холодно и дерзко сказал белобрысый, дергая плечами. - Руки убери. Гитлер не обратил внимания на это движение. - Как тебя звать, щенок? - Гилберт, - буркнул тот. - Зачем тебе? - Меня Адольф. Вот и познакомились, мой молодой пылкий юноша, - усмехнулся вождь по-дружески уже похлопывая по спине лежащего на нем человека и крепче прижимая к себе. "Мое" - отчего-то внезапно подумалось ему, и сердце как-то жестоко и радостно забилось... - Молодой... Знаешь, Адольф, я уже совсем не молодой, - он снова дернул плечом и как-то по-детски вздохнул. - Все, пусти. - Стой, неужели ты сердишься? - Нет. Это же тюрьма, я должен был такого ожидать. - Ну и как же тебя... как ты сюда попал? - Это совсем не твое дело! Пусти меня. И подними. Адольф мягко усмехнулся. Дерзит... Командует... - А хочешь, я тебя отсюда вытащу? Ты мне понравился. Юноша затих и медленно повернул голову, ставя подбородок на грудь Гитлера. - Как? Ты же сам в тюряге, - проговорил он с сомнением. - У меня есть связи. Вот только придется... ... Через несколько времени Гитлер выбрался. Около его ног уже вился назойливым радостным щенком страна. Как это произошло? Почему именно его? Как говорят - интуиция?... Гилберт сам выбрал этого вождя. Ради этих смеющихся людей. Ради того, чтобы они жили хорошо - пусть даже ценой миллионов, миллиардов других. Ведь для того, чтобы пробить себе дорогу в будущее - стоит уничтожить прошлое, не так ли? И, конечно же, он сделает все, чтобы его братик пожалел о своем непослушании...