За стенами "мира"

Кабинет вождя скорее напоминал огромный зал. Черный камин оттеняли светлые стены с позолоченным рисунком, окна были занавешены уютными шторками, а высокие шкафы были наполнены книгами. Мало кто знал, какие жуткие приказы рассматривались здесь, какие страшные законы попадали под всевластные подпись и печать. Здесь он принимал гостей различного разряда и статуса. Единственное, что объединяло всех их - лицо. Лицо и родословная, обязательно чистейшие и переписанные будто под копирку. Маленькая комнатка, прилегавшая непосредственно к кабинету, служила пристанищем для Гилберта. В ней были: дырявая, обшарпанная, но несмотря на все довольно мягкая и приятная кровать, ржавый умывальник и изрезанный чем-то письменный стол, больше напоминавший списанную за испорченность школьную парту - все, что нужно бывалому солдату. И - главное, - власть. А ее у него было столько, сколько когда-либо мог даровать правитель своему государству. И он постепенно начинал верить в то, что вскоре других правителей больше не будет, а государство... государство будет одно - он сам. Гилберт уже освоился и вовсю пользовался всем, так внезапно и быстро дарованным ему, и хоть официально его место по правую руку от властелина занял какой-то юркий человечишко, но по сути основным советчиком, а так же самым верным цепным псом являлся именно старший Байльшмидт. А вот младший ненадолго пропал из виду всевышнего алого ока. И это жутко бесило. Он поднял всех. Все силы тайных войск, лучших людей его земли - всех, ради поисков желанного предателя. Все, чтобы отомстить. - Смотри, не перетрудись, - сощурившись, посмеивался над ним вождь, глядя, как немец ночи напролет изучает все сухопутные пути, по которым его дорогой братец мог бы скрыться. - Он пропал! Как будто сквозь землю провалился, - бормотал в свою очередь мужчина, обращаясь не то к себе, не то к вождю. Карты маршрутов лежали в порядке, известном только самому Гилберту и в каждой местности, куда тот или иной поезд отправлялся, стояли точки - две, три, кое-где даже пять. Адольф прикинул - скорее всего, это военные части, находившиеся там или поблизости. - Ну-ка, дай взглянуть, - Адольф посмотрел через плечо в планы и расписания поездов и хмыкнул. - А ты уверен, что он будет ездить в таких условиях? Почему бы ему не поехать на машине? - О, ты его не знаешь. Он многое потерял, как и я. Откуда у него теперь машина? Денег нет, думаю, он даже экономом поедет, или зайцем, стоя в тамбуре. Хотя... Зайцем - это не в его принципах, - отвечал Гилберт, не оборачиваясь и от старания закусив губу. - Тем более он пока ничего не знает, я чувствую. Подозревает, но не знает, что происходит здесь - от чего ему, собственно, убегать и скрываться? - Хорошо, - Гитлер понимающе кивнул и задумчиво поднес пальцы к подбородку. - А не мог он, например... Вот оно! По договору Альфред в доле. Байльшмидт непонимающе скосил глаза на вождя. - И что с того? - Так твой братишка же платит по счетам. Так что тебе это без надобности, - он преспокойно смахнул все, что было на столе. Бумага разлетелась по полу в комнате, устлав его белоснежным, а чернильница со стуком прокатилась, оставляя за собой чернеющие кляксы. - Ищи его на кораблях. Светловолосый безумно и понимающе усмехнулся, взъерошив волосы. Его вождь в который раз доказал ему, что достоин своего избрания. - Отлично. Думаю, мы скоро его увидим. - Тебе списки имен и фамилий? Байльшмидт только отрицательно покачал головой. - Не выйдет. Если бы Альфред так легко открыл бы его личность, то я совсем бы потерял к нему уважение. Но, к сожалению, он не настолько тупой. - Что ты имеешь в виду? - Ну, видишь ли, хоть люди и не знают об истинной сущности стран, но их тянет к ним, как магнитом. Увидев где-нибудь в списках пассажиров его настоящее имя, настоящий немец непременно решит с ним познакомиться. Разнюхает, что его держат в трюме, как преступника, чтобы не убежал, пойдут выяснять и вскоре выпустят. А если американцы ему что-нибудь сделают, то от них самих не останется и мокрого места. Скорее всего он отправился инкогнито. Закончив говорить, он откинулся на спинку стула. - Тем более где он сейчас, мы не знаем... Гитлер тем временем спокойно разлегся на гилбертовской кровати и прикрыл глаза. Ночь уже вступила в свои права, а день нынче выдался тяжелый. В своей комнате спать не так хорошо, как здесь - здесь этот бурчит что-то себе под нос про своего брата. "Кстати, - как-то внезапно пронеслось у него в голове, - откуда у него брат? Да и кто он такой? Тоже страна?" - И зачем ты так хочешь его найти? - продолжил он свои мысли, но уже вслух. - Захочет - сам приедет. - О, нет! - прошипел Гилберт. - Просто так он ко мне не придет! Он предатель, и должен быть наказан. Мой брат не настолько глуп, чтобы этого не понять! - Ну что сразу предатель? - Адольф сладко потянулся и положил руки под голову. Байльшмидт со всей силы стукнул кулаком по столу, отчего тот задребезжал по-старчески и едва не перевернулся. - Именно его подпись стоит в Версальском, будь он тысячу раз неладен! На некоторое время стало тихо. Гитлер нахмурился. Когда он вышел из психушки, куда его упекли после контузии, сестра сказала ему, что единственным, что действительно пошатнуло его моральное состояние, была новость о подписании этого злосчастного мира. И тогда, лежа на койке, мечась в полусумасшедшем бреду, и сейчас, он все никак не мог простить этого позора. - А что ты делал все это время? Не говори, будто не знал! - сухо поинтересовался Адольф. - Лежал связанный у его ног, - процедил сквозь зубы Гилберт и отвернулся. - Ну ничего. Он еще поплатится... Адольф сощурился. Такой ответ совсем его не устраивал. - И ты ничего не пытался предпринять? Немец молча и угрюмо взглянул на вождя. Не говоря ни слова, он медленно ловкими пальцами расстегнул пуговицы своего мундира и рубашки под ним. В свете лампы показалась белая, не тронутая солнцем кожа. Грудь и живот уродовал огромный чернеющий шрам. - Это еще от войны. Тогда он был гораздо хуже. Никто тогда и не думал озаботиться его пошивкой и тем гноем, который скопился за все время. А вот это, - он спустил одежду с плеч, - это осталось от побоев. Вся спина была исполосована иссиня-алыми рубцами. - В той тюрьме меня не просто держали, вождь. И туда меня не задаром упекли, - поджав тонкие губы проговорил он, едва повернув голову и давая рассмотреть все. В глазах его мелькнула почти детская, и оттого казавшаяся слегка ненормальной, обида. Адольф молчал, вглядываясь в силуэт своей страны. Абсолютно белая, чистая кожа будто светилась изнутри, посверкивая в темноте. Алые глаза, повернутые в его сторону, заставляли сердце трепетать, а черные рубцы подогревали кровь, побуждая хоть землю рыть, чтобы услышать, как позвонки того, кто это сделал, скрипят в руках, ломаясь. - Ладно-ладно, - оторвавшись, Гитлер примирительно улыбнулся. - Я верю. Ну и что ты с ним собираешься делать, когда он объявится? - У меня свои методы, - с хмурым злорадством произнес Гилберт, отбрасывая одежду в сторону и оставаясь полуобнаженным. - И кстати, я нашел выход. - Ну?... - Мы просто будем обыскивать все прибывающие корабли. Гитлер усмехнулся, снова закрывая глаза и откидываясь на подушку. - Блестяще... *** Легкий предрассветный дымок крутился над Килем. На безлюдных улицах оставались длинные голубые тени от домов, а холодный еще воздух загонял в подъезды и подвалы высунувшихся по глупости редких собак. Они появились здесь совсем недавно - многие помнили еще то время, когда голод заставлял особенно отчаявшихся людей вылавливать любых попадавшихся им на пути животных. Теперь же времена переменились. С моря доносился едва слышимый скрип плохонького судна. За туманом его пока не было видно, и лишь легкий скрип и шелест волн выдавали его присутствие. Пассажиры, скорее всего, все еще спали - до швартовки было еще около двух часов. Скоро специальный человек ходил бы будить их, но пока все тихо. Волны холодно плещутся о борта, редкие чайки лениво летают над палубами и ловят зазевавшуюся рыбу. Трое людей в военной форме тихо скользят по улицам еще спящего городка. Каждый шорох заставляет их беспокойно оборачиваться - так уж выучены еще не забытой войной. Хоть столько лет уже прошло... Один из них (видимо, старший) вслушивается в тихий шум на море. - Вот этот корабль. - Вы уверены? - с сомнением проговорил другой, с прокуренным хриплым голосом. - Говорят, он высокопоставленное лицо, стал бы он так просто плыть на этом старье? - Сам подумай, дубина, - прошипел третий и, опасливо оглянувшись, вытащил из недр своего старого мундира дешевую сигарету и затянулся. - Если он такое, как ты говоришь, "высокопоставленное лицо", то стали бы нам приказывать его задержать? И потом, может быть он не здесь, а на другом. Нам нужно просто обыскивать все прибывающие корабли. Второй только хмуро почесал отросшую трехдневную щетину. - Вы помните? - сосредоточенно говорил первый. - С ним нужно быть особенно осторожными. Если что-то случится... его просто так не убить. Он что-то вроде сверхчеловека. - Да сказки. Просто хотят, чтобы мы не особо пушками размахивали и не шумели, - прислонившись плечом к какому-то старому покосившемуся домишке, третий глянул в затянутое пеленой небо. В светлом предутреннем тумане тихо таял дымок его дешевенькой сигаретки. - И все же. Кроме того, будет неплохо взять его, когда он спит. Тогда он не особенно опасен. - Неплохо-то это, конечно, и неплохо, но как ты, черт возьми это сделаешь? Думаю, когда мы появимся, все уже будут на ногах, - второй, самый молодой, зябко дернул плечами и нетерпеливо переступил с ноги на ногу. - Не так то и сложно, - процедил сквозь зубы первый. - Главное - говорить с нужными людьми. - Да как скажете, - фыркнул второй солдат и махнул рукой, - Может, пойдем уже? И трое медленно двинулись к причалу. Судно скрипело с каждой минутой все ближе. Там, почти в машинном отсеке, спал человек. Ему снился простой черный сон, будто его посадили в камеру и выключили свет. И только какие-то отдаленные шумы доносились до его воспаленного разума. Стуки, скрипы, шаги - как же все эти звуки могут опостылеть за всю жизнь. Кажется, он даже успел их возненавидеть. Скрежет железа, шум от громко упавшего предмета, тихий шелест от одежд заговорщиков - все это опостылело ему за все его долгое, почти бесконечное существование. Не стоит обращать внимания. А звуки все нарастают. Весь шум решил собраться здесь. Как же плохо... Что-то громко стукнуло. По полу проскочил отшвырнутый в сторону стул. - Вы арестованы! - офицер ворвался в каюту выставляя перед собой дуло револьвера. За ним вошли еще несколько - их дула тоже были устремлены на нары. Людвиг едва разлепив глаза, вскочил, было, но тут же со стоном слег обратно. Прошлая встреча все же не прошла даром, а то, что глупый страх притупляет боль, вовсе не значит, что она не вернется. Он все же кое-как приподнялся на локте и сощурился от слишком яркого для его убогой каютки света. Наверное, это какая-то ошибка. - Офицер, но... - Поднимайся, - один из солдат грубо столкнул его на пол, другой тут же, не церемонясь, больно пихнул ногой. - Извините, я не понимаю... - произнес ошарашенно немец и послушно поднялся, совершенно не представляя, как реагировать на то, что собственная полиция, полиция, которая должна была его защищать, сейчас угрожает ему оружием и говорит с ним как с преступником. Сейчас мудрее всего было послушаться - возможно, когда его отведут в участок, то удастся разобраться с этим непонятным арестом... - Пошел! - дуло револьвера уперлось ему между голых лопаток. - Подожди-ка, - один из солдат тут же надел на голову Людвига какой-то мешок. - Теперь можно. Если бы его узнали на улице, то шансы на освобождение от внезапных врагов увеличились бы в несколько раз. Возможно, среди людей, находящихся за пределами этой каюты остались те, которые будут сохранять ему верность, даже когда его собственная полиция так запросто предала его? Теперь же... все это было бесполезно. Надежды на то, что это не ошибка, с каждой секундой в сознании неумолимо таяли. Ну что же, хотя бы никто не узнает, кто полуголым, под позорным конвоем вышагивал по улицам города. Хотя это не очень уж хорошее утешение. На руках звякнули тяжелые наручники. - Без фокусов. Мы знаем, что убить тебя мы не можем, но очень сильно покалечить - запросто. - Что? Откуда... Воздуха становилось все меньше. Кто мог выдать эту тайну? Ведь то, что страны практически бессмертны - самый великий секрет, и только вожди могут об этом знать. Кто из вождей?... - Молчать, - дуло снова ощутимо ткнулось в оголенную спину. - Откуда надо, оттуда и знаем. Иди вперед. Людвиг не знал, что и думать, ступая босыми ногами по холодной палубе. Странно, он даже не слышал того, как люди реагируют на такое зрелище - будто все было нормально. Никаких женских сдавленных криков и шумных и удивленных вздохов мужчин, никаких "Кто это? Преступник?", ни "Позвольте спросить...", обращенные к офицерам, как было раньше - ничего. Только один раз он услышал чей-то детский веселый и любопытный голосок: - Мама, а его тоже стрелять ведут? В горле пересохло. С каждым мгновеньем его положение казалось ему все опаснее. Это гораздо хуже, чем просто ошибка начальства... - Да, малыш, скорее всего шпион или убийца. Не бойся, с ним быстро расправятся, - сквозь тревожную пелену услышал он ответ матери. *** Гилберт с каким-то восторженным волнением ходил из угла в угол, пощелкивая складным широким ножом. Глаза его беспутно глядели то на окно, то на дверь, то слепо останавливались, глядя вперед. На губах играла еле уловимая, но оттого не менее страшная улыбка. - Вижу, ты никак не можешь успокоиться, - ухмыльнулся наблюдавший за всем этим Гитлер, опершись на стол. - Так жаждешь встречи с родным братцем, даже мило. - Да замолчи, - с нервным смехом осадил его Байльшмидт. - И кстати, когда приведут, лучше бы тебе уйти. - С чего бы это? - обиженно хмыкнул Адольф и вскинул подбородок. Гилберт бродил, будто не обращая внимания, а его перочинный нож все громче щелкал, раскрываясь и закрываясь вновь. - Зрелище не для слабонервных. Вождь вскинул брови. - И это ты меня слабонервным считаешь? В комнате завеяло опасностью. Это была очень больная тема. Адольф прекрасно слышал, как о нем отзывались за его спиной, и его лечение в психиатрической лечебнице делало все только хуже. Но в глаза назвать его сумасшедшим... Это было позволено, наверное, только его стране. Гилберт тут же понял свою ошибку. Остановившись прямо напротив своего вождя и с минуту глядя в глаза правителя, будто задумавшись, он медленно опустился на колени. Светлая голова его на мгновение коснулась пола. - Я прошу прощения, мой фюрер. Это личная встреча, и будет нехорошо, если фюрер будет наблюдать за мной и найдет мое поведение бесчестным и жестоким. Я себя не прощу, если фюрер будет думать плохо обо мне. Ни перед кем он еще так не унижался. Но этот человек, этот тронутый умом, повернутый на завоевании мира и принявший его под свою опеку - ослепленный им, Байльшмидт готов был склониться перед ним столько, сколько потребуется. Адольф смотрел на склонившегося с легким оттенком пренебрежения. Будет нужно - он всегда сможет узнать, что происходило в этой комнатке. - Довольно. Можешь подняться, - произнес он наконец. - Так и быть, я уйду. Но если... И тут дверь открылась, впуская трех знакомых нам солдат и изрядно потрепанного Людвига. Бездумный и испуганный взгляд последнего остановился на коленнопреклоненной фигуре его гордого старшего брата. - Гиль?... Немец порывисто вскочил. Гитлер теперь развернулся к пришедшим и с интересом осматривал растерянного и связанного человека. И это тот, кто подписал позорный мир? Да, пожалуй, его наказание действительно лучше оставить Гилберту. Он справится как нельзя лучше. В глазах брата альбинос видел панику и непонимание. Он переводил взгляд своих испуганных глаз то на старшего, то на вождя, с каждой секундой все больше теряя те крупицы спокойствия и самоконтроля, что у него остались. - Так, стало быть, оставляю его на тебя, - с опасной улыбкой кивнул фюрер и зашагал к выходу, движением руки приказав солдатам идти за ним. Около самой двери он остановился. - Да, кстати, - произнес он не оборачиваясь, - Александр Брагинский хотел бы с тобой встретиться. Как закончишь - зайди ко мне, нам есть, что обсудить касательно этой встречи. И вот дверь за ними щелкнула, оставив небольшой, едва заметный просвет. Солдаты не спешили расходиться - во-первых, потому что приказа "вольно" не было, а во-вторых... когда они еще увидят высшего человека в этой стране так близко? Так они шли кучкой за спиной у вождя и тихо переглядывались, слегка толкая друг друга локтями, дескать, "смотри, запоминай, всю жизнь будешь этот день помнить, как лучший в до самой своей никчемной кончины, все высшие силы еще благодарить будешь!" Но вот вождь с ошеломляющей и обескураживающей улыбкой повернулся к ним, и все трое мгновенно, будто по приказу, вытянулись в струнку. - Достаточно, meine Soldaten, вы можете быть свободны. Я сообщу начальству о вашем подвиге, вы будете награждены. Снова все трое, будто по команде, радостно улыбнулись и, как на учениях, строевым шагом отправились к лестнице. До самой последней секунды в своей жизни каждый из них будет вспоминать этот день как исключительный день в их жизни. - ...а я кое-что забыл у моего дорогого друга, - произнес он уже для себя, когда трое скрылись за поворотом и медленно направился обратно.... ...В комнатке некоторое время было тихо. Они стояли друг напротив друга совершенно неподвижно, вглядываясь в давно забытые глаза. Здесь не было шума, преследовавшего их двоих всю жизнь, но и тишина теперь была настроена против них. С каждым мгновением казалось, что она все глубже вбивает клинья в сердце. - Может, развяжешь? - неловко начал Людвиг, переминаясь с ноги на ногу. Он опустил голову, будто бы стараясь показать, что не видел, как униженно его брат покорно стоял на коленях перед тем странным человеком. Гилберт не отвечал. Прищурившись, с ненавистью он глядел на предателя, пощелкивая ножичком. Как же долго он ждал этой мести! Глупо было бы теперь отказывать себе в наслаждении этим моментом. Как он мечтал об этом черными бездонными ночами, как представлял медленную смерть злостного и трусливого врага! Как трепетно он вынашивал в своем сердце эти черные мечтания! Глаза его опасно сверкнули растущим возбужденным волнением, выдавая в нем одержимого желанием повелевать. Тишину ничто не нарушало. С каждой секундой этой тишины алый взгляд все больше отливал острой сталью. Отчаяние все крепче овладевало сердцем пленника. - Вставай лицом к стене. Будешь орать - вспорю живот и кишки выпущу. Гилберт раскрыл нож. И медленно двинулся вперед с грацией хищника. С каждым шагом старший становился все ближе, заставляя Людвига отступать все глубже в комнату. Зловещий блеск алых глаз неотступно следовал за каждым неловким движением предателя. Младшему оставалось только надеяться, что его родная кровь проявится, заставляя сумасшедшего... пожалеть? Простить? Во всяком случае не творить глупостей... - Брат, пожалуйста... Гилберт только презрительно скривился. - Кого ты назвал братом, бесполезный отброс? Нет, это было бесполезно. Сверкнуло лезвие, и младший, в отчаянии распахнув глаза, с несдержимым криком дернулся назад, упершись лопатками в стену. Ошарашенный, он опустил взгляд на грудь. Оттуда торчала одна рукоятка ножа. Из-под нее все нарастающей струей лилась кровь. Лезвие стояло на ее пути, но все равно с каждой секундой все больше разливалось по грязной тюремной рубашке кровавое пятно. - Т-ты... В груди запершило - кровь быстро проникала в легкие, стремясь разорвать их. Людвиг судорожно попытался вдохнуть, но ничего не выходило. Он задыхался. Гилберт уже стоял над ним, будто сумасшедшая тень, огромная алоглазая тень смерти. Резко схватив нетвердо стоящего перед ним за плечи он перевернул его и со всей силы вжал в холодный камень. Сталь со скрипом вонзилась глубже, и младший, не сдерживаясь больше, дико закричал. Людвиг до побелевших костяшек вцепился правой рукой в левую, оставляя глубокие царапины и сдирая вместе с кожей свои ногти. Боль в груди перекрывала все ощущения, он не заметил, как его рубаха клочьями легла на грязный пол. Он не слышал, как старший что-то одержимо шептал около его уха, не видел, как он широко улыбался. Налюбовавшись видом извивающегося от боли тела, Гилберт с силой оторвал тело брата от стены за волосы и, чуть поднатужившись, вынул нож. Кровь хлынула фонтаном, вмиг запачкав серый неприглядный бетон, а крики сменились на булькающий хрип. Голубые глаза бессмысленно закатывались, больше не фокусируясь на предметах, и оттого казались еще более отчаянными. Резко надавив на затылок, старший примерился и... прорезал лезвием по позвоночнику, будто расчерчивая на глаз свой будущий рисунок. Встретившаяся ему на пути веревка, связывающая руки Людвига, тихо скрипнула и рассыпалась на волокна. Самая настоящая казнь была еще впереди. Сквозь тяжкую пелену утекающего с кровью сознания пленник почувствовал медленно нарастающую, но вполне терпимую боль по всей спине. А в следующий момент он, вздернувшись, снова дико и хрипло закричал... Поддевая широким ножом края, Гилберт медленно сдирал дрожащую и мокрую кожу, с силой отгибая ее и обнажая кровоточащие мышцы. С каждой секундой все, что было под кожей, обнажалось сильнее и сильнее, а кровавые подтеки расползались по всей спине, заливаясь уже за шею. Хриплые крики только глубже вгоняли лезвие в тело... Людвиг бессильно плакал от боли и извивался, в страхе только усугубляя свое положение. Его собственная кожа, вместе с припаянными к ней кровавыми дорожками и красными нитями мяса неровными и грязными лоскутами свисала с худых боков, поясницы и надтреснутых костей, кое-где проглядывавших сквозь мышцы, а руки все еще бесполезно сжимали закостенелые пальцы. Раствороженная спина хрипло вздымалась, стараясь уловить хоть каплю вытекающего воздуха. Через некоторое время даже стоны стихли. Подчиняясь движениям сумасшедшего, безвольное тело еще несколько минут навытяжку стояло пригвозженное твердой рукой к стене, чтобы затем быть брошенным на пол... Адольф в ужасе отшатнулся от двери и, схватившись за голову, рванул к лестнице. В его глазах стояла ужасная картина - медленно поднимающийся от разорванного до самого мяса тела Гилберт... Руки его страны были по плечи испачканы в крови, все тело, лицо... Сумасшествие в полной мере охватило его. Оказавшись в своей спальне, Гитлер, нервно дрожа, опустился на кровать. Его снедало какое-то жгучее чувство. То ли отвращения, то ли жуткой и не вполне нормальной ревности. Что происходило в тот момент в его душе, остается загадкой и посейчас. Во всяком случае, через некоторое время, успокоившись, он вызвал военных врачей, чтобы те хоть как-то зашили брошенное в комнате Гилберта тело. Не то, чтобы его душу тронула жалость, скорее, наоборот - он всей душой ненавидел пришедшего. Но он знал, как поступить с этим Людвигом так, чтобы его приближенный старший Байльшмидт больше не околачивался возле него, не искал его и не думал о нем днями напролет. Кроме того, он может принести пользу для строительства будущего государства. А там... фюрер придумает, как от него избавиться. *** Александр вздохнул и покрепче перехватил лежащее у него на руках тело. Ходить оно еще не было способно, но вот говорить, советовать и слушать - вполне. В час, когда власть оказалась у слабых людей, когда какие-то низшие чины нагловато и дерзко пытались им командовать, хотя в сути своей не значили совсем ничего ни как правители, ни как люди, только он один остался с ним. Но оттого ли, что остался верным своему народу? А не потому ли, что совсем не мог ходить? Такие сомнения время от времени посещали голову Александра, но он гнал их прочь. Сейчас не время раскисать и задумываться над чем-то, сомневаться, как это делали ненавистные буржуи - настало время действовать. Досомневались - теперь ему приходится снова вести эти мерзкие переговоры. Ваня мирно посапывал у него на руках. Исхудавшее тело медленно приходило в норму, но ноги все еще не двигались. Точнее не так: он мог стоять всего каких-нибудь десять секунд с посторонней помощью. Когда он первый раз так встал, чуть ли не фанфары звучали в его убогой комнатенке. На это зрелище сошлась смотреть чуть не вся тюрьма, даже Сашу вызвали, хоть он и ругался... Список людей, составленный дрожащей и немощной рукой, уже на следующее утро попал на стол к Александру Владимировичу. На недовольный его взгляд майорчик только нервно пожимал плечами: - Всю ночь писал, Александр Владимирович! Носом клевал, чернила раз пять пролил, но все равно писал. Мы уж и так ему, и эдак... А он все "Сейчас, подождите еще немного, пожалуйста"... Ну, а мы... Что уж, пущай царапает себе пером своим... Ко всем людям в списке ходили посыльные, говорили, дескать, собирайтесь, баре, уроды империализма. Кто-то уж совсем в петлю лезть хотел к этому моменту, кто-то на чемоданах уже сидел и гадал, когда же можно будет незаметно улизнуть. Однако были и те, кто не пожелал бросить свою родину и остался. И тогда Саша все больше начинал завидовать Ване - ведь вряд ли у него найдется хоть бы дюжина таких верных людей. С Петром все было гораздо хуже. Он очень часто бредил во сне, у него могла по нескольку недель держаться высокая температура. Кормили его теперь исправно, вот только раны заживали паршиво. Несколько лучше дело пошло после того, как ему дали новое имя. Все стремились привести в порядок город Революции. Вот только тело, измученное страданиями, так просто и быстро не восстановится. Войдя в залу, Александр в первую очередь опасливо оглянулся. Годы покушений не прошли бесследно - теперь ему периодически виделся шпион за каждым вывороченным камнем. А на каждом углу - вражеский пулемет. Осторожно и стараясь не издавать лишних звуков он шагнул по лакированному паркету прямо к блестящему и широкому столу переговоров. Вокруг было множество стульев, никто же не хватится, если пропадет один? Вздохнув, он осторожно опустил тело брата на один из стульев и бережно, но очень требовательно тронул его за плечо. - Просыпайся. Ваня нахмурился во сне и глубже вздохнул, но не проснулся. Так иногда случалось - организм слишком слаб, чтобы сразу расстаться со сном. - Вставай, мы пришли, - Саша чуть требовательнее потряс брата за плечи. Иван, еще не открывая глаз, но подняв тонкие руки, осторожно закрыл ими лицо. - Пришли? Куда? - пробормотал он сонно. - Вроде бы никуда не собирались... Он отнял руки от лица и взглянул на Александра тихо и покорно, а затем осторожно оглянулся. - Это зал для переговоров? Саша хмуро кивнул. - А с кем мы будем говорить? - Ты говорить не будешь, - строго отрезал стоявший у кресла. - Говорить буду я, а ты будешь слушать. - Но тогда какой от меня толк? - робко спросил бывшая Империя. - Я сказал, будешь слушать, - с нажимом повторил Александр и приподнял стул. Ваня вскрикнул от неожиданности и вцепился тонкими костлявыми пальцами в подлокотники. Его кожа даже от такого несильного напряжения смертельно побледнела, а мышцы напружинились. Тем временем брат отнес кресло в угол и спрятал за ближайшую тяжелую штору. Издалека казалось, что она просто зацепилась за что-то - золотистая и мягкая ткань прикрывала стул полностью. Теперь Ваня сидел лицом к стенке, будто на расстреле. - Потом обсудим с тобой, как нам поступать. Этот противник не так прост. И сам ты с ним так и не справился в свое время. Ваня за шторой тихо ахнул. Саша мог даже издалека ощутить, как задрожали его тонкие пальцы, прижимаясь к побледневшим губам. - Неужели это... Германия? - прошептал он внезапно осипшим голосом. - Нет, Империя. Это Третий Рейх. *** Адольф шел около своей страны, изредка косясь на него. Гилберт внешне выглядел спокойно, однако можно было заметить, как за наигранной вальяжностью походки скрывается сильная напряженность мышц. Гитлер усмотрел это - они бугрились под одеждой так сильно, что, казалось, достаточно одного касания, и пружина взовьется, заставляя коснувшегося улететь далеко в сторону. - Что-то ты сегодня на взводе, - осторожно начал он. Гилберт только хмыкнул, упрямо глядя вперед. - Это из-за брата? - продолжал расспросы вождь, зорко отслеживая любое изменение на лице Рейха. - Мне нечего о нем беспокоиться. Твой сумасшедший в белом халате, который еще его зашивал, сказал, что Людвиг пришел в себя, но потерял память и кристально чист теперь как белый лист, - тут он усмехнулся. - Мне интересно, как твой чудак это понял, спросил, что ли? - Не называй его чудаком, а то он тебя тоже, как лягушку, препарировать будет. Ты подал ему блестящую идею своей выходкой. Байльшмидт только поморщился. - Зачем ты вообще его в мою комнату прислал? Тот бы и так оклемался бы через некоторое время. - Да ладно, тебе жалко что ли? Йозеф - мастер своего дела, он все равно бы пришел на запах крови. - Говоришь о нем, как о собаке, - презрительно бросил Гилберт и зашагал чуть быстрее. Адольф тоже прибавил шагу. - А с братом что будешь делать? - поинтересовался он ненавязчиво, безразлично махнув рукой, но также пристально следя за любым малейшим изменением на напряженно-невозмутимом лице. - Отдай его. Он похож на истинного арийца, идеальный воин, к тому же. Я найду, как его использовать. Но лицо Гилберта оставалось спокойным, будто высеченным из камня, лишь нервно забилась жилка у виска. - Делай, что хочешь. Хоть на колбасу пускай. Они остановились. Огромная дверь блистала изящно лакированным черным деревом с богато вырезным орнаментом и искрящимися в свете старинных ламп узором. Ручки двери тоже сверкали позолотой, кое-где, однако, едва заметно запачканными и потемневшими, будто кто-то неосторожно тронул их. - Что ж, здесь я тебя оставлю, - понизив голос, произнес Адольф: за дверью Гилберта уже ждали, было бы не очень хорошо, если бы советчик подглядывал за ходом переговоров. - Угу, - только сосредоточенно кивнул Байльшмидт. Фюрер в последний раз изучающе взглянул на свою страну и развернувшись, медленным величавым шагом пошел прочь. Ему было трудно представить, что сейчас происходило в голове Гилберта. Адольф даже приблизительно не мог себе вообразить, какое волнение окутывало его, какой пылающий страстью и азартом вихрь кружил у него в голове. Альбинос порывисто вздохнул. От ожидания сводило живот и подкашивало колени, но он не торопил этот исторический момент. Он знал - нет, скорее чувствовал, - за дверью его ждет достойный соперник. В свое время они оказались в одном положении: оплеванные и униженные, брошенные другими на произвол судьбы, изолированные и ненавидимые... Уже тогда они заочно сошлись, почувствовали в другом брата по несчастью, родственную душу. Когда, в прошлый раз встретившись с неким Владимиром, он, слушая этого забавного картавого человечка, уже представлял себе Александра - сильного, с колен, с самого низа поднимавшегося во весь свой исполинский рост страну с глазами, жаждущими отмщенья, руками, вершащими кровавые суды и расправы, его шаги, за которыми остается только одна смерть... Совершенно не такой, как Империя. Он, приторно-вежливый и обходительно-хитрый, с нежной беленькой барской кожей, тонкими пальчиками и хрупким и жиденьким блеском в глазах, не годился Александру и в подметки. Сильный и безмерно жестокий, с горящими кровавым блеском глазами способный на убийство - он Гилберту нравился больше. И теперь его раздирало от любопытства: сможет ли этот зверь остаться с ним на одной арене? Оправив свою блестящую черную форму, он медленно надел фуражку, которую доселе сжимал в руках, медленно натянул черные перчатки и с напряженной уверенностью схватился за блестящие ручки дверей. Те жалобно скрипнули, сдаваясь на волю более сильного. Секундное промедление - и, резко раскрыв тяжелые двери нараспашку, он решительно шагнул в светлую залу...