***
Час спустя, когда они расслабленно лежали на измятых простынях, влажных от любовного пота, и, прислонившись друг к другу, курили одну сигару на двоих, Декс подумал, что настал удачный момент для вопроса, который ему давно следовало задать молодому супругу: — Ты помнишь о важном деле, ожидающем нас в Новом Орлеане? Оно касается наследства, оставленного мне, а значит, и тебе, покойным Тони Куином. Намерен ли ты сдержать слово, которое дал ему? Сигарный дым, терпкий и, в отличие от «веселящего табачка», горьковатый на вкус, покинул грудь ковбоя вместе с шумным выдохом, стоило только Дексу затронуть тему, о которой они не говорили с тех самых пор, как воссоединились. Да, он, разумеется, давал Тони Куину обещание позаботиться о его ребенке, но с тех пор произошло столько всего, что он и думать забыл о нем. Потому вопрос Ричарда застал его врасплох, как удар под дых. — Нууу… да, грешно было бы пообещать бедняге то, что не собирался исполнить. Я ему тогда честно сказал, что не знаю, чем могу помочь и потому просто не стану тебе препятствовать делать то, что ты должен, как опекун. — простодушно признался Сойер. — А что ты сам намереваешься сделать для мальца? Ты ему скажешь, что… ну… что он теперь полный сирота? — Для начала просто посмотрю на него, — задумчиво проговорил Ричард. — Ему теперь восьмой год, не младенец, едва отнятый от груди, но все-таки ребенок…, а ребенок, Текс, это чудовищная обуза, особенно в таком щекотливом положении, как наше, мой дорогой супруг. Честно говоря, я предпочел бы оставить его в Новом Орлеане, у воспитателя, или подыскать приемную семью. Все будет лучше, чем тащить несчастное дитя через океан в компании беглого разбойника. Он раздавил окурок в пепельнице и заключил: — Так говорит мой разум. Но кое-что здесь… — Декс постучал себя пальцами по левой стороне грудной клетки. -…считает иначе, и это все путает. Ум мой спокоен и холоден, ему совершенно ясно и очевидно логическое решение этой задачи, однако сердце напоминает мне о моем собственном детстве в приюте, и пугает, что Тони Куин начнет таскаться ко мне из могилы каждую ночь, чтобы распекать на все лады за то, что я бросил его сына на милость чужих людей, и мучить жалостью и запоздалым раскаянием. Ну так скажи, ковбой, как нам поступить? Твои ум и сердце, вроде бы, всегда жили в добром согласии… Текс задумчиво уставился взглядом в деревянные рейки, служащие основанием для матраса на верхней койке, и попытался вообразить себе белокурого восьмилетку с ангельским личиком своего папы и с таким же, мягко говоря, сложным характером… Картина вышла бы забавной, будь это ребенок, порученный заботам кого иного, а не их с Дексом. Спору нет, сиротку было жалко, даже своему братцу-Марку в минуты самого сильного гнева на него, ковбой не пожелал бы такой ужасной доли. Но Ричард был чертовски прав в своем холодно-рассудочном мнении — уж больно хлопотным делом было браться за воспитание юного омеги не имея к тому ни условий, ни навыков. Ну чему Сойер мог обучить мальца? Лассо крутить да скот таврить? Может, оно ему и пригодится когда-нибудь, но, если он что и смыслил в детях, так то, что их обучением и воспитанием должен заниматься человек уважаемый, авторитетный и знающий куда больше обычного фермера. А раз Ричард не горит желанием лично поучаствовать в жизни своего подопечного, то лучше уж пристроить мальца туда, где из него сумеют вырастить человека. Так Сойер рассуждал про себя, и его ум был вроде как солидарен с умом Далласа. Но на душе сделалось как-то очень неспокойно — словно Тони и вправду явился с того света, чтобы укорить черствое к страданиям юного сироты сердце ковбоя, который сам потерял папу в том же нежном возрасте. Просто Тексу повезло, что отец довольно скоро привел в дом Ньюбета, взявшего на себя заботу о маленьком мальчике. И ему не пришлось отправляться куда-то из родного дома, в пугающую неизвестность и в компании с незнакомцами… Благодарная мысль об отце навела его на идею, которую они пока не обсуждали: — А возможно ли узнать, кто его отец? Может быть, мальчику будет лучше рядом с человеком, который ему не совсем чужой? — со слабой надеждой спросил вдруг Текс, в душе которого снова шевельнулось ревнивое подозрение, что Декс и Тони предпочли скрыть от него неприятную истину касательно отцовства, заменив таковое на опекунство. Но если юный Куин — действительно сын Далласа, это в корне меняет дело. Однако, чтобы Ричард не заподозрил его настоящий мотив, Сойер поспешил объясниться: — На месте парнишки я был бы рад, если бы кто-то ему помог найти своего настоящего отца. Как-никак родная кровь и все такое… Может, он окажется вовсе неплохим парнем и обрадуется, что у него есть сын? Декс хмыкнул, против воли припоминая все, что было ему известно о прошлом Тони и о событиях, предшествующих появлению на свет крепенького краснощекого младенца: — Найти отца? Легко сказать, да трудно исполнить, как говорится в индейских сказках. Если всех мужчин, когда-либо гостеприимно принятых нашим бедным Тони во все доступные отверстия тела, включая омежью щель, собрать вместе, пожалуй, наберется целый полк, а то и два… Нет, Текс, поверь мне: разыскивать среди возможных кандидатов единственного счастливца — бесполезное занятие, долгое, дорогое и никчемное. Да Тони и сам бы не захотел доверить сына кому попало; он нас с тобой удостоил этой высокой чести, нам и отдуваться. Он протянул руку к столику, взял с него початую бутылку коньяка и, вытянув зубами темную пробку, глубоко вдохнул густой дубовый запах с шоколадно-вишневыми нотами… поднес бутылку к губам, собираясь сделать глоток, но словно бы передумал и протянул коньяк Тексу: — Насколько я вижу, твои голова и сердце находятся между собой ничуть не в большем согласии, чем мои. Ковбойская честь требует от тебя сдержать данную клятву, но супружеский эгоизм этому противится, и я тебя отлично понимаю. Мне тоже не слишком хотелось бы возиться с чужим бастардом. Я самого вождя Синее Облако послал бы в Страну вечной охоты, обратись он ко мне с подобной просьбой, не говоря уж о его любвеобильном сынке… Я не стал бы тебя торопить, но утром мы будем в Новом Орлеане, и нужно все решить до того, как мы сойдем с палубы. Покойный Тони Куин не зря в шутку называл Текса «невинным цветком прерий»; юноша, привыкший к спокойной и привольной, небогатой событиями жизни на лоне природы, в окружении любящей родни, только недавно начал сталкиваться лицом к лицу с неприглядной изнанкой человеческой натуры и с темными сторонами общественного устройства. Новые знания ложились на плечи тяжелым грузом и давили на сердце, как свинец, но Ричард Даллас, сам в полной мере испивший из чаши скорбей, не собирался ни на йоту облегчать процесс обучения своему молодому мужу. Текс только тихо присвистнул, услышав примерное число возможных «отцов» юного Куина. Взяв бутылку и глотнув благородный напиток прямо из горлышка, он подождал, пока огненная волна прокатится по нёбу и осядет в желудке, и вернул коньяк Дику: — Ну раз ты хочешь знать все прямо сейчас, скажу тебе так, муж мой. Я мальчишке никакого зла не желаю, но и скитаться с нами по всему белому свету ему незачем. Давай узнаем у него, хорошо ли с ним обращается тот, кому ты поручил заботиться о нем, и если пацан подтвердит, что всем доволен, путь у него и остается. Так мы исполним то, что обещали Тони. Ну, а когда парень подрастет, то его нужно будет обучить какому-то ремеслу и пристроить в хорошее место — чтобы мог сам себя прокормить. А дальше — там видно будет, что загадывать-то? Этот разговор и особенно то, что Декс затеял его вместо того, чтобы поболтать о чем-то более приятном на сон грядущий, начал раздражать Сойера. Конечно, голос совести уже корил его за равнодушие к судьбе осиротевшего мальчишки, но Текс и вправду понятия не имел, что они с Далласом еще могут сделать для юного Куина, кроме как позаботиться о том, чтобы у него был дом, еда, одежда и возможность учиться грамоте и ремеслам. И ковбоя куда больше дальнейшей судьбы сына Тони занимала своя собственная судьба и судьба Ричарда, а так же предстоящее им путешествие в Нью-Йорк, а после и за океан. Запах слив сгустился, в нем резче проступили оттенки муската и смолы — Текс разозлился, в том не было сомнений, но из любви к мужу изображал покорность, как надлежало благонравному омеге… И предписанное благонравие еще сильнее бередило печенку внузданной альфовой сути. «Да, друг мой, тебе не позавидуешь… — мысленно посочувствовал супругу Ричард. — Как же с вами, альфа-омегами, сложно, ну выбрали бы уж что-то одно, борьбу или покорность, а вот вечное «думаю как альфа, чувствую себя как омега, действую как черт знает кто» способно свести с ума похлеще «хаухи»!» Текс поглядывал на него искоса, курил, движения стали немного нервными — он ждал ответа и как будто заранее знал, что сказанное Ричардом ему не понравится. Так и до ссоры недалеко, а в текущих обстоятельствах, перед самой высадкой в Новом Орлеане, городе столь же опасном, сколь и соблазнительном, ссора никоим образом не входила в планы Далласа. Он благоразумно ограничился коротким поцелуем в шею и мягко сказал: — Ты прав. Давай спать. Завтра нас поднимут ни свет ни заря, и я ни одной лишней минуты не хочу проводить на этой плавучей консервной банке…*** девятью годами ранее***
Стояла горячая и душная ночь — одна из тех убийственных ночей в сердце Луизианы, когда бессильны и вино, и свечи, и длинные космы серебристого мха, свисающие с деревьев, похожи на призрачную свиту Смерти. После таких ночей на берега Миссисипи непременно выносит утопленников, умерших задолго до того, как вода заполнила их легкие, от пули или ножа, или от иной загадочной причины, а в окрестных усадьбах проносится очередной слух о разгуливающем по Новому Орлеану вампире. Таверна «Алая маска» полным-полна еще до полуночи, негритянский оркестр наяривал что было сил, на маленькой эстраде задирали ноги и сверкали попками в кружевном белье танцовщики-омеги, и ставки за покерным столом росли как на дрожжах. Нервы у игроков звенели, точно перетянутые струны; радостные возгласы счастливцев, кому шла хорошая карта, тонули в разочарованном скулеже и ворчании неудачников. Скулеж стал особенно громким, а запахи — агрессивными, даже у бет, когда Рич Даллас в очередной раз выложил на стол каре в тузах и сорвал весь банк. — Ну до чего везет этому янки! — сплюнув табачную жижу, вполголоса заметил одноногий Стив Глен, неизменный завсегдатай «Алой маски» в ночи большой игры. — Я бы предложил ребятам подержать его за руки да обшарить как следует карманы и сапоги, глядишь, и нашли бы крапленые колоды с восемнадцатью тузами… Да только это ж Рич Даллас, Рич всегда играет честно, просто ему везет, как сукиному сыну! После этого спича игрокам, склонным сомневаться, осталось только стиснуть зубы и угрюмо закивать: ну что ж поделать, если хорошие карты и впрямь льнут к альфе-северянину, как будто течные омежки… А когда Ричард сделал знак бармену и велел: — Всем шампанского! Угощаю! — и пробки пузатых бутылок зеленого стекла тотчас весело захлопали в потолок, выпуская на свободу пенное золото легкого французского вина, проигравшие, потирая руки, снова устремились к столу в предвкушении нового кона. Музыканты, успевшие передохнуть, с удвоенным рвением взялись за скрипки, аккордеоны и банджо, омежки на эстраде опять закрутили попками, и все пошло было своим чередом… пока звуки веселого кутежа, наполнявшие зал таверны, как птичий гомон — лесную поляну, не перекрыл хриплый рев раненого зверя: — Гадина, дрянь! Да я убью тебя прямо сейчас, ебаное ты омежье дерьмо! — и сразу вслед за этой угрозой — пронзительный вскрик: — Помогите, он меня задушит!.. Тюльпаны и кровь — странное сочетание. Тюльпаны не должны пахнуть кровью, это самые веселые цветы. Гордые и веселые. — Что там такое? — не оборачиваясь, спросил Даллас: его правилом было не отвлекаться во время раздачи карт. Стив Глен наклонился к его уху, обдавая едким запахом табака, мускуса и черной бузины, прошептал: — Пустое, Рич. Просто бешеный Чарли Гарлоу учит уму-разуму своего омежку… Уж больно красавчик строптив, по виду чистый ангел, а по характеру — ну такая гадючья гадюка, что и дьявола с ума сведет! Крик продолжался, полз по полу, как раненая змея, взвивался под закопченный потолок как отчаянная молитва тонущего: — Спасите, спасите! Аййййй, что ты дееееелаешь… — но постепенно начал переходить в хрип… Чарли Гарлоу злобно смеялся. Охотников вмешиваться в ссору с его участием будет немного, и он это отлично знал. — Погоди, ебливая дрянь, ты еще не так у меня взвоешь… Сейчас я умою твою рожу французским соусом… А потом трахну твою блядскую жопу пустой бутылкой! — Слишком громко. И слишком невежливо. — Даллас поднялся из-за стола — Прошу меня извинить, господа. — Эй, эй, Рич, куда это ты намыливаешься? — запротестовали некоторые. — А как же реванш? Ты что, нас бросишь, не дашь отыграться из-за побитой шлюшки Гарлоу? Прекрати, на хрен тебе сдался Тони-красавчик, да на нем пробы негде ставить… — Я не выношу шума во время игры. С этими словами Даллас развернулся на каблуках и направился в угол зала, где высоченный смуглый альфа, в живописном наряде «эль бандидо», новоорлеанского искателя приключений (черный вышитый жилет, черные штаны с позументом, длинный алый кушак…) держал одной рукой за горло, а второй с размаху бил по лицу своего спутника — юного белокурого омегу неописуемой красоты. Тони… кем бы он ни был, его не зря называли красавчиком. Должно быть, в спокойные минуты, когда прекрасное лицо омеги не было залито кровью и слезами, он и в самом деле напоминал замечтавшегося ангела… Тюльпаны и дождевая вода, с легкой примесью цветущего лимонного дерева, были его запахом, тонким и возбуждающим. Слишком возбуждающим для обычного буднего вечера — теперь, с близкого расстояния, ноздри Далласа отчетливо различали характерные оттенки полного омежьего цвета. — Какие-то проблемы, приятель? — Чарли, оскалившись, как койот, обернулся к неожиданному противнику и все-таки выпустил горло своей жертвы. Омега, судорожно хватая губами воздух, сейчас же принялся растирать шею, и при этом не сводил с Далласа отчаянного взгляда, как будто хотел сказать: если вы меня не защитите, сэр, этот подонок меня прикончит… — Проблемы у тебя, приятель, — мягко возразил Ричард, готовый ко всему; он уже нащупал в кармане нож, и как раз вовремя: в руке Гарлоу блеснуло смертоносное лезвие… — Драка! Драка! — послышалось со всех сторон. Омежки со сцены с визгом бросились врассыпную. Многие гости повскакали с мест и, в зависимости от своего характера, либо жались поближе к стенам, а то и пробирались к выходу, либо стремились поскорее замкнуть круг вокруг дерущихся, чтобы ничего не пропустить. Ножевые драки и дуэли на пистолетах под крышей этой таверны, или в непосредственной близости от нее, были настолько обычным делом, что воспринимались как часть обязательной программы развлечений. Потом раненых перевязывали и уносили, трупы под покровом ночи сбрасывали в реку, на поживу аллигаторам… Вот и сегодня никто не удивился сверх меры: зрители встали в круг, оркестр продолжал играть как ни в чем не бывало, заглушая подозрительные звуки — хотя патруль, проходя по улице, едва ли рискнул соваться в «Алую маску» пятничным вечером. Чарли Гарлоу был опытным бойцом, ловким и сильным, он имел перед Ричардом Далласом явное преимущество в росте и весе, и яростно атаковал, заранее считая исход поединка предрешенным. Это оказалось ошибкой. Злоба заставляла Чарли искать глаза человека, посмевшего бросить ему прилюдный вызов, в то время как Рич оставался холоден и спокоен, точно не дрался, а играл в шахматы. Гнев — если он в самом деле его испытывал — стал просто дополнительным дюймом на острие дуэльного ножа. И всего через пару минут этот дополнительный дюйм вместе с еще шестью дюймами стали вошел под ключицу Гарлоу…***
Тюльпаны опять пахнут кровью, а может быть, кровь, струящаяся из узкой глубокой раны, имеет тюльпановый аромат. Алая змейка на белом шелке рубахи — с виду так красиво, если бы не лицо Тони, постепенно становящееся таким же белым, как рубаха. — Дик! Дикки! Проснись! Проснись! Ричард с усилием открыл глаза, стряхивая морок, полный теней из прошлого, черных и алых, кричащих, болезненных; Текс склонился над ним, тряс за плечи, с тревогой повторял его имя. И не было никакого иного запаха, кроме запаха диких слив и разогретой смолы, такого знакомого, нежного до сердечной боли. Альфа поднял руку, провел кончиками пальцев по щеке мужа: — Что такое? В чем дело? — Ни в чем…, но ты так страшно стонал во сне, что я решил тебя разбудить. Что тебе снилось, Дикки? — Я не помню. Это ложь — Ричард не впервые лжет Тексу, и уж конечно, не в последний раз, но лишь потому, что не существует слов, способных достоверно описать теней и призраков, таящихся во мрачных глубинах его одинокой израненной души.