Дикие сливы. Часть 3.

      Если бы Текса в этот момент поразил гром небесный, он, наверно, даже не заметил бы. Застыв в напряженной позе посреди просторного холла, он несколько мгновений, показавшихся очень долгими, переводил растерянный взгляд с Ричарда на мальчика и обратно и повторял одними губами «сына… сына…». И, когда до него дошло, наконец, осознание всей глубины предательства Далласа, два начала в нем яростно схлестнулись между собой: о-Сойер, чье сердце обожгла жгучая обида, хотел немедленно бежать, чтобы оказаться как можно дальше от этого дома, от этого мальчишки и того, кто все это время был лжецом — и лгал даже тогда, когда Тони еще был жив! А-Сойер же просто кипел от ярости и жалел лишь об отсутствии пистолета на поясе — он отдал оружие братьям Барнс для чистки, и вот теперь ему нечем было совершить справедливый и быстрый техасский суд над тем, кто предал его доверие! И предал уже не в первый раз, получается…       «Быть мужем лжеца и бесчестного распутника-альфы — вот достойное наказание за твои гордыню и похоть!» — торжествующе заскрипел в его голове голос патера Нотте-и-Джорно.       Щеки Текса вспыхнули от стыда и запоздалого раскаяния в том, что он не прислушался к словам мудрого человека, который, выходит, уже тогда знал, что за испорченная натура скрывается под парадным фасадом залетного альфаэро… Но сделанного не воротишь, и теперь ему придется открыть глаза и узреть своего избранника по-настоящему, узреть все его пороки и всю ту темную сторону души, которую он запродал дьяволу, чтобы тот помогал ему соблазнять и губить невинные души… Что ж, если душа Текса и так уже пропащая, то теперь он сделает своим долгом борьбу с этим злом и через это спасет, быть может, кого-нибудь, если не себя самого…       Но, пока пламенеющий праведным гневом и стыдом запоздалого раскаяния альфа лелеял планы сражения со злом и пороком в лице мужа, омега все еще пребывал в объятиях болезненной обиды, и именно он первый подал голос:       — Почему?.. Почему ты сразу не сказал мне, что он — твой кровный сын? Почему ты солгал мне, Ричард Даллас? Почему, пока Тони еще был жив, ты так и не взял его в мужья, раз у вас уже есть… — тут он осекся, внезапно поняв, что в порыве собственных оскорбленных чувств ляпнул кое-что лишнее. Но слово не воробей, и вылетев из его уст, оно попало прямиком в нежные детские уши, а оттуда — отравленной стрелой в сердце мальчугана.       — Папа! Папочка! Что ты сделал с моим папочкой, ты, вонючий ковбой?! — завопил юный Куин и, вырвавшись из рук Ричарда, кинулся к Тексу с кулаками и принялся молотить его почем зря, ревя в голос:       — Аааа! Это ТЫ убиииил моего па-ааапууу! Плохооой! Плохоооой! Уйди прооочь отсюууда!       За какие-то пять минут жизнь Ричарда Далласа, пребывавшая в относительном порядке и гармонии, совершила немыслимый кульбит и, вывернувшись наизнанку, прилюдно обнажила кровавое нутро.       «Ну, а ты как хотел, друг мой? — цинично усмехнулся в сознании Черный Декс. - Даже в овечьей шкуре волк все равно остается волком, а ты и не особенно старался выглядеть овцой… Так делай то, что заложено в твоей природе, и не пытайся казаться лучше, чем есть. »       На сей раз темная часть души была права.       Ричард стоически выдержал первый удар торнадо по имени «Текс», но к нему сейчас же присоединился шквал «Маленький Дэнни», и совместное действие этих двух стихий, полных гнева, обиды, скорби и слез, едва не оглушило виновника событий. Нужно было что-то предпринять, и Даллас решил для начала разобраться с ребенком.       Шагнув вперед, он на лету перехватил кулаки маленького драчуна и мягко, но непреклонно, отвел его подальше от Текса:       — Успокойтесь, о-мистер Дэннис Куин-Даллас. Ведите себя достойно и сообразно вашему положению джентльмена. Вспомните, чему вас учил ваш папа: «Лопни, но держи фасон» — а уж он-то умел держать фасон, что бы с ним не случалось.       Вульгарное выражение, вплетенное в рафинированную речь, напоминало пучок крапивы, засунутый в середину бального букета, но на юного Куина оно неожиданно произвело магическое действие: он перестал реветь, покорно отдался в руки подоспевшего няня и позволил увести себя наверх.       — Мистер о-Марсден присмотрит за ним и даст теплого молока, — сообщил Ричард Тексу, хотя муж не спрашивал о мальчишке и даж не смотрел ему вслед — просто стоял у лестницы, весь красный от гнева, и молнии, сверкавшие в его синих глазах, не сулили альфаэро ничего хорошего. Эта опасность, однако, не остановила Далласа, когда он в своей привычной холодноватой, телеграфной манере ответил на главный вопрос:       — Я не собирался ничего тебе говорить — во всяком случае, не так и не сейчас. Я не хотел тебя вмешивать во все это, и, если помнишь, намеревался отправиться сюда один. Ты настоял на том, чтобы ехать вместе, и сейчас столкнулся с последствиями своего выбора — как и я, согласившийся с твоим присутствием.       Слова Ричарда глухо отзывались в груди болезненным ощущением их справедливости, однако, рассудок Текса, отказывался мыслить здраво, столкнувшись с таким чудовищным и, самое главное — обдуманным обманом!       — Может, ты и вовсе не желал мне рассказать правду о том, что это твой… отпрыск! — почему-то Сойеру не хотелось называть злобного омежку сыном Ричарда, как будто для того, чтобы назваться так, было еще недостаточно оказаться рожденным от Далласа. Но ведь по всему выходит, что он признал ребенка своим, раз даже снабдил его фамилией! Но, если ранее Текс воспринимал это, как проявление покровительства и щедрости по отношению к Тони и его малышу, то теперь, в свете открывшейся правды, признание мальца своим было, как подачка, уступка требованию омеги, с которым альфаэро так и не удосужился вступить в законный брак. И выглядело совсем не таким уж благородным жестом…       Стащив шляпу с головы, Текс взъерошил взмокшие под ней волосы и заодно провел ладонью по лицу, словно бы желая стереть морок, очиститься от пелены, застившей ему взгляд все это время, что он провел бок о бок с альфой, которого по сути так толком и не успел узнать. И был уже не уверен в том, а хочет ли знать о нем всю подноготную… Мало ли, какие еще темные делишки или внебрачные детишки всплывут, если начать ворошить его прошлое? Покамест ему хватит разбираться с тем, что он узнал только что…       — Ну и что дальше? Что ты теперь намерен делать, раз мне стало известно то, что ты хотел от меня таить как можно дольше? — спросил он с вызовом, стараясь придать своему голосу твердость, так, чтобы Даллас понял — соврать на сей раз не получится, Текс все равно дознается о его планах.       — Не знаю. — впервые с момента знакомства с Тексом Ричард признался вслух, что он чего-то не знает и не имеет плана действий, продуманного на десять шагов вперед. Встреча с сыном не напрасно тревожила его: мало того, что вышла мелодраматичной и бурной, как плохая пьеса, так еще и нанесла сильнейший удар по хрупкому доверию молодого супруга, едва-едва восстановленному после «разоблачения» Черного Декса в день бракосочетания. Они поклялись не лгать друг другу, и Даллас старался, очень старался быть искренним и прямолинейным во всем, что касалось совместной жизни, но считал себя вправе до поры до времени умалчивать о некоторых страницах прошлого. Пробные камни, брошенные в омут Тексовой души, внушали надежду, что ковбой, покамест равнодушный к детям, но согласный с необходимостью исполнить предсмертную волю Тони, столь же спокойно воспримет кровное родство Далласа с маленьким приемышем… увы. Спонтанное признание оказалось очень плохой идеей, непереносимой для самолюбия и обостренного чувства чести альфы-омеги.       — Каковы бы ни были наши отношения, Текс, и что бы ты ни думал о причинах моих поступков, это не отменяет необходимости решать судьбу ребенка. А мы, если помнишь, так и не пришли к согласию, оставить ли его здесь, под опекой, или забрать с собой в Нью-Йорк, как нашего общего сына. Теперь самое время определиться. Пойдем, посмотрим на него еще раз?       Ричард шагнул к мужу и хотел взять его за руку.       Текс резко отшатнулся от мужа, едва тот сделал попытку приблизиться и дотронуться до него. Он вскинул обе руки и отступил на пару шагов назад, замотав головой:       — Нет! Я не хочу его видеть! Когда мы… когда я давал обещание Тони не мешать тебе устраивать судьбу сироты, я не знал, что у мальчика, оказывается, есть отец! Я и понятия не имел, что этот отец был известен вам обоим с самого начала, и что им вдруг окажешься именно ты! Потому что и Куин, и ты — вы оба мне солгали! Но знаешь, теперь я вообще уже ни в чем не уверен… Дело в том, что в медальоне, который он мне показал перед смертью, был совершенно другой ребенок, беленький, а не… — тут Сойер осекся и, прикрыв глаза ладонью, сглотнул болезненный ком обиды. в свете открывшегося, он ощущал себя еще большим дураком, чем был, когда вообще согласился на всю эту авантюру, пожалев беднягу Куина…       Справившись со спазмом и немного отдышавшись, ковбой обвиняюще ткнул в Ричарда пальцем и продолжил нападать на него:       — Откуда мне знать, что ты не наплодил еще дюжину отпрысков по всей Америке, а? Может, тебе уже не нужны от меня никакие дети, а? Зачем тогда ты устроил все это? Весь этот фарс на ранчо? Зачем?! — горло снова сдавили тиски обиды и Текс скривил задрожавшие губы, ощутив в придачу горькую зависть и ревность, и, вопреки своему прежнему решению повременить с беременностью, вдруг отчаянно возжелал ее. Как будто рождением ребенка омега, страдающий в нем, мог что-то изменить в прошлом Далласа и как-то гарантировать себе счастливое будущее!..       Тщетная надежда! А-Сойера теперь не просто раздражал, а дико злил заполнивший здесь по-хозяйски каждый дюйм кофейно-лимонный запах альфаэро. А еще пока слабый и невыразительный цветочно-лимонный аромат маленького бастарда-омежки и вовсе вызывал рвотные позывы…       Ричард вздохнул и отступил, подняв руки, давая Тексу возможность успокоиться и понять, что муж не намерен его принуждать к чему бы то ни было:       — Не наплодил. Не в моих правилах увеличивать число страдальцев в этом мире, к тому же я всегда предпочитал неподатливых альф самым соблазнительным течным омегам… Поверь, я всегда был осторожен, кроме единственного случая с Тони здесь, в Новом Орлеане…       К запаху диких слив и золотой смолы — знакомому волнующему аромату Текса, ставшему родным, вдруг явственно примешалась горькая полынь и костровой дым. Почуяв это, Даллас осекся, поняв, что любимый не слушает его, захваченный бурей острых переживаний, и ревность была не последней среди них.       — Текс! — взмолился он. — Будь же справедлив… Эта история случилась девять лет назад, когда ты был еще мальчишкой, и я понятия не имел, что встречу и полюблю тебя. Но теперь мы вместе и мужья, и я открываю тебе свою жизнь, страница за страницей, за что же ты винишь меня?       Они все еще стояли посреди холла первого этажа, и, хотя слуги скрылись, детский плач затих, и дом точно вымер, это определенно было плохое место для семейного скандала. Ричард снова сделал попытку приблизиться к Тексу:       — Прошу тебя… пойдем.       Текс снова отступил и почти уперся спиной в широкий подоконник. Он был сейчас слишком взбешен и слишком погружен в пучину горького прозрения, чтобы замечать что-то кроме собственной обиды на мужа и на покойника-Куина.       — Не поздновато ли ты решил мне открыться, а? Ведь такое случается уже не в первый раз! Ты же давал мне слово, что будешь со мной откровенен, а сам и не думал держать его! — бросал он в лицо мужа обвинение в том, что задело его сильнее всего прочего еще тогда, когда случайным образом ему довелось узнать о тайной личине Ричарда Далласа, именуемой Черным Дексом. — Ладно Тони, его я могу еще понять и простить, он заботился о ребенке, взяв с меня обещание… но ты! Ты мог уже тогда сказать мне правду! Может быть… — тут он запнулся, с трудом соображая, которую из мыслей хотел высказать — то ли что не поехал бы ни в какой Новый Орлеан, то ли что к моменту встречи уже успел бы смириться с наличием у альфаэро внебрачного омежки… Но, так и не выбрав, махнул рукой — а… какая теперь разница!       Острое разочарование в том, кому он так безоглядно доверился, вручив свою жизнь и будущее, накрыло его с головой, и Текс прижал пальцы к глазам, не желая, чтобы Ричард заметил в них слезы обиды и злости. Так он стоял какое-то время, отвернувшись к окну и тяжело переводя рваное дыхание, а когда немного успокоился, то уставил невидящий взгляд в тенистую глубину заросшего сада и глухо проговорил:       — Я хочу уехать отсюда… не хочу здесь оставаться. Ты был прав, что не желал взять меня с собой, уж лучше бы я тогда тебе поверил… Потому что больше не смогу… больше я не смогу верить тебе, Дик.       Ричард снова вздохнул и, скрестив руки на груди, тоже посмотрел в окно, где в саду бабочки легкомысленно кружили над цветниками, и величаво покачивались ветви цветущей сливы, как будто облитые бело-розовой пеной. В былые времена и в прежних отношениях, сталкиваясь с упрямством или капризами сердечных друзей, он не проявлял к ним особенного терпения — сделав одно-два предупреждения, стремился подавить чужую волю и утвердить свою. Обычно это ему удавалось легко, а если непонятливый любовник продолжал чудить, Ричард порывал с ним без раскаяния и сожаления. Исключение было сделано только для Тони — белокурый омега, наделенный не только божественной красотой, но и поистине дьявольским умом, не владея сердцем Декса, все же сумел стать нужным и получить привилегии вечного фаворита, сохраненные до самой смерти.       Но Текс… Чувства Ричарда к нему были совсем иными, не похожими ни на одну привязанность, ни на одно бурное увлечение из прошлого.       «Падающий Дождь был прав: любовь истинного к истинному — это одновременно и благословение, и проклятие. Белый волк и черный волк. И только от любящего зависит, какой из волков станет вожаком».       Даллас невольно усмехнулся и с нежностью взглянул на разгневанного мужа: Текс походил не на волка, а на дикого своенравного мустанга, наполовину объезженного, но все-таки не желающего признавать ни упряжи, ни седла…       — Дорогой мой, давай выясним наши отношения позже. Сейчас не место и не время для объяснений. Мы приехали в гости, и нам стоит вести себя, как положено гостям, никого не обижая и не посвящая в наши семейные тайны… Ты можешь вернуться в гостиницу, если хочешь, но не раньше, чем я закончу свои дела здесь. Давай так: я один поднимусь к ребенку, а ты пока выпьешь кофе в компании мистера о-Марсдена. Он не даст тебе скучать, но и докучать не будет.       Текс криво усмехнулся, по-прежнему не глядя на мужа. Он остро сожалел сейчас о том, что не поехал сюда верхом — тогда можно было бы сесть в седло и ускакать назад в Новый Орлеан или… или вообще в ту сторону, где лежал его родной Техас. Но из слов Ричарда следовало, что уехать отсюда он теперь сумеет не раньше, чем решит сам альфаэро. И, что еще сквозило в его уверенной манере говорить, так это неизбежность каких-то дальнейших разговоров и объяснений…       При мысли о том, что он почти наверняка будет вынужден принять предложенные ему безупречно логичные пояснения и смириться с тем, что в их с Далласом жизни появился некто третий, нежданный и нежеланный, настроение Сойера, и без того не радужное, сделалось совсем уж каким-то траурным.       Однако, меньше всего ему хотелось, чтобы Ричард прознал об этом, и, сделав вид, что предложение попить кофе с чернокожим омегой, его вполне устраивает, Текс кивнул:       — Хорошо, поступай как тебе угодно. Я подожду тебя внизу, и мы потом все обсудим, что ты хочешь.       Убедившись в том, что ковбой не собирается сигануть в окно с тем, чтобы добираться до города на своих двоих, Ричард отдал слуге соответствующие распоряжения и поднялся наверх. Текс слышал, как под его ногами поскрипывают рассохшиеся половицы, и не мог отделаться от гадкого ощущения, что похожий скрип издает и его расколотое сердце, но мистер о-Марсден своевременно отвлек его от печального самоисследования и пригласил пройти в гостиную, где на круглом столе уже лежали белые кружевные салфетки, а на них стояли две чашки, ваза с печеньем и фруктами и блестящий серебряный кофейник.       — Проходите, масса о-Даллас, располагайтесь, как вам будет удобно… — ворковал грузный нянь тем голосом, каким наверняка ежедневно уговаривал маленького омежку сесть за стол или заняться чтением.       — Мистер а-Сойер-Даллас. — холодно поправил его Текс, но все-таки подсел к столу и, преодолев новый приступ раздражения, порожденный естественным запахом свежесваренного кофе, спросил — Нет ли у вас молока, просто теплого молока? Или… ну… горячего шоколада что ли?       — Молока? — как-то растерянно повторил слуга, и удивленно приподнял густые брови — Думаю, что должно быть, сейчас справлюсь на кухне…       Он ушел и какое-то время Сойер остался один на один со своими переживаниями. Обида на Ричарда и в особенности — на Тони, снова всколыхнула в нем все воспоминания, начиная с той самой встречи, которая произошла в Сан-Антонио, в веселом заведении месье Тюссо… или Трюфо? Впрочем, неважно… Важным было то, что ему стоило сразу смекнуть про блондина — его ревность к Далласу, и его подчеркнутое фамильярное обхождение с ним даже слепой бы заметил! Но Текс тогда был так поглощен причиненным ему позором в виде метки, а потом — тем, что с ним сделал Ричард, что ему было не до того. А отца, похоже, хитрецы тоже провели, пустив ему золотую пыль в глаза… Да и потом, когда Тони Куин знакомил неотесанного чурбана с традициями городской жизни, в его речах то и дело проскальзывал яд омежьей ревности, но Сойер упорно не замечал ее или же просто не хотел замечать… И теперь жестоко поплатился за это.       — Вот ваше молоко, масса а-Сойер-Даллас… — чернокожий вырос перед ним незаметно, как дух прерии, и поставил на белую салфетку до краев наполненный высокий стакан. — Может, желаете что-то откушать?       — Нет, спасибо. Я лучше просто посижу тут, подумаю и… покурю, если не возражаете. — вежливо кивнув старому омеге, который в сущности, вовсе никак не обидел его, Текс полез во внутренний карман куртки и вынул оттуда уже готовую скрученную сигарету и спички. Марсден услужливо придвинул к нему пепельницу и встал у стола, явно чего-то ожидая.       Сойер закурил, с наслаждением затянулся и ощутил, как внутренняя буря начала понемногу утихать. Заметив стоящего слугу, он спешно кивнул ему на пустующий стул:       — Да вы садитесь, пейте ваш кофе, я не возражаю…       — Благодарю вас, масса. — Марсден не стал отнекиваться и чинно присел к столу. Налив себе кофе и добавив в чашку ломтик горького шоколада, он медленно принялся смаковать напиток, попутно бросая на Текса внимательный взгляд, но не решаясь заговорить с ним первым, без позволения.       Так они просидели несколько минут, Сойер докурил и отпил пару глотков молока, смывшего табачную горечь с губ, и взглянул на большие напольные часы. Толстая стрелка медленно двигалась к отметке «три», а минутная указывала на восьмерку. Кто бы мог предположить, что когда эта самая стрелка только пересекала тройку, Текс еще и знать ничего не знал, и вот, за какие-то несколько мгновений его представление о муже и планы на дальнейшую совместную жизнь с ним претерпели серьезную коррекцию.       — Он пробудет у мальчика еще час или два, масса. — истолковав по-своему взгляд Текса, проговорил Марсден и вздохнув, добавил — Горькая малышу судьба выпала, если то, что я слышал про кончину мистера о-Куина — правда…       — Правдивее не бывает, хотя бы потому, что я лично его похоронил. Там, в Техасе, неподалеку от ранчо «Долорес»… — зачем-то вступил в разговор со старым нянем Сойер. Негр покачал круглой седой головой и лицо его омрачилось еще сильнее:       — Бедный масса о-Куин… Пусть его душа пребудет в покое и мире в царстве Триединого… — он снова пару раз тяжело вздохнул, но, помолчав немного, все-таки осмелился спросить:       — Его что же, подстрелил кто-то недобрый в этом вашем Техасе?       «Ага, за то, что пошутил неудачно!» — едва не ляпнул Сойер, задетый за живое слегка пренебрежительным тоном слуги, который и Техаса-то в глаза небось не видывал, а еще рассуждает! Но уроки Ричарда не прошли даром, и Текс просто молча кивнул, не считая нужным вдаваться в такие подробности, как успешная в случае с Тони и Лансом охота рейнджеров за бандой Черного Декса. Вряд ли обитатели этого дома догадываются о том, что за респектабельным альфаэро, от милостей коего они все зависят, тянется дурная слава техасского головореза…       «Кстати, а что он вообще знает и думает о нем и о папаше мальчика?..» — проснулось вдруг любопытство ковбоя-следопыта.       — А скажите-ка мне, о-мистер, давно ли вы приставлены к юному о-Куину, и что можете занятного поведать мне про Тони и Дика… хм… мистера а-Далласа? — спросил он, стараясь держаться ровного тона светской болтовни и никак не выдать того, что ему и вправду стало очень важно кое-что подразузнать о прошлом мужа и его связи с Куином.       …Когда новый младший муж массы а-Далласа холодно поправил его, велев обращаться к нему «а-мистер», достойный нянь округлил глаза и едва удержал на губах шокированное: «Ох!»       Ну конечно, как это он, пентюх старый, позволил себе забыть, что Ричард Даллас имеет выраженную склонность к альфам, и молодых дружков заводит среди них, а не среди омег. И выбирает еще самых буйных молодчиков, с наглыми глазами, дерзкими языками и крепкими кулаками, ну и ниже пояса тоже не обделенных… По крайней мере, так всегда говорил в горькие минуты масса о-Куин, и о-Марсден, сочувствуя молодому хозяину, запомнил каждое слово.       «Вот, значит, что там случилось, в Техасе-то… Масса а-Даллас закрутил с молодым альфой — ишь, сидит, красавчик синеглазый, дым колечками пускает!.. — и закрутил серьезно, так серьезно, что на брак решился! Шутка ли! Альфа с альфой — хоть по закону оно и можно давным-давно, а все одно — срамота! Ну, когда карманы у жениха полны золота и серебра, и сам он видный да сильный, умный да воспитанный, какая ж семья не закроет глаза на приличия?.. И в Техасе, стало быть, не лучше, чем здесь. Н-да… Бедный масса о-Куин и мечтать не мог о свадьбе, ну как же, он же «уличный», «порченый», где ему!.. Альфе с альфой, конечно, быть куда приличнее! Вот он и застрелился, бедненький масса о-Куин, с горя. Как пить дать — от ревности себе пулю в грудь пустил. Хорошо еще масса а-Даллас от дитятка не отступился, приехал, как обещал, да только к добру ли? Этот —то, красавчик, что сливами со смолою так благоухает, видать, забрал над ним власть, и крутит-вертит как хочет…»       Подведя итог своим размышлениям, нянь решил времени не терять, и молодого альфу узнать поближе: как-никак, от него теперь зависит судьба малютки! Мистер о-Марсден, прихлебывая кофе, вступил в вежливую беседу с молодым о-Далласом, и сделал вид, что вовсе не понимает, зачем и с какой целью его выспрашивают:       — Давно ль я нянем служу, мистер а-Сойер-Даллас? Давно, давно, вот этой весной как раз девять лет и минуло. Меня в дом взяли как раз, когда масса о-Куин беременным ходил… Очень ему тяжело малыш этот дался, очень… Когда роды подошли, мы думали, у молодого хозяина душа с телом расстанется: двое суток кричал, бедный, все никак не мог разрешиться… Ребеночек неправильно лежал… Если бы масса а-Даллас не прискакал ночью из города, да не привез доктора-англичанина, хирурга — уж не знаю, где он его достал — похоронили бы мы и массу Тони, и ребеночка… Да только, как масса а-Даллас приехал с доктором, дело пошло на лад. Он массу Тони и уговаривал, и на руках держал, и доктору помогал со струментами врачебными — уж и кричал масса Тони, а крови-то было, как будто свинью режут!.. Вся постель, весь пол были в крови, не говоря уж об одежде… Мы после массу о-Куина еще шесть недель отпаивали гранатовым соком, да молоком козьим, да травами разными… Зато ребеночек получился — загляденье, ангелам на радость! Крепенький, здоровый, и умный, уж такой умный! Ох, простите, масса… кофе у вас совсем остыл… Давайте горяченького подолью, или может, вам молочка еще принести?»       Старый омега нарисовал весьма красноречивую картину, благодаря которой Текс все очень даже хорошо себе вообразил, а так же досочинил и то, о чем нянь предпочел умолчать — а именно то, с какой любовью и нежностью счастливый альфаэро целовал и обнимал утомленного и обескровленного родами омегу и как все, кто в тот момент присутствовал в доме, умилялись такой красивой паре и их белокурому младенчику…       «Так, стоп-стоп, раз ребеночек был как две капли воды похож на Тони, то когда же это вдруг он успел так перемениться, а?» — задался следопыт законным вопросом, и Текс, жестом отказавшись от кофе, спросил:       — А других детей в этом доме случайно не было? Тони, помнится, показывал мне на медальоне еще одного… вот тот был точно ангелок, с голубыми глазами и белокурый, как сам о-Куин старший… А этот, этот больше на бесенка похож, и характером уж точно не ангел, так ведь?       О-Марсден поджал губы и замотал головой — сама мысль о каком-то постороннем ребенке в святилище имени прекрасного Энтони о-Куина показалась ему кощунственной:       — Нет, масса, что вы!.. Триединый с вами! Не было у бедного нашего массы о-Куина других детей, ни до, ни после… Жизнь —то его райской никто бы не назвал, хоть в деньгах он и перестал нуждаться, когда массу а-Далласа встретил. Но несчастья за ним все равно ходили по пятам, как бродячие псы, и боялся он, уж так боялся, что ребеночек повторит его судьбу. А в родах настрадавшись, раз навсегда решил, что больше собой рисковать не станет. Может, оно и не по-божески с виду, но масса о-Куин не об одном себе думал.       Вспомнив прошлое нянь совсем расчувствовался и пригорюнился, извлек из кармана красный бумазейный платок и шумно высморкался:       — Простите, а-мистер Сойер-Даллас… Не могу никак поверить, что молодого хозяина больше нет… Он бывал здесь только наездами, но письма-то приходили часто, почитай, каждую неделю, вот только с полгода назад перестал писать, мы гадали-гадали, что стряслось, и тут — телеграмма…       О-Марсден прижал платок к лицу и разрыдался. Сквозь всхлипы и сдавленный кашель, он все-таки сумел выговорить:       — Простите, масса, я совсем вас с толку сбил… Вам-то, сэр, все это ни к чему… А младенчик, младенчик на медальоне, о котором вы говорили, тот, что беленький и на херувима похож — это сам мистер о-Куин, в детстве… Портрет вместе с медальоном ему на шею собственный папа надел, когда в приюте оставил, вот мистер о-Куин его на себе и носил, никогда не расставался. Почему он вам его показал, вместо карточки Дэнни — у него только карточка была, дагерротип- я уж и не знаю…       Допив молоко, и отказавшись от других напитков и угощений, Текс снова закурил, и рассеянно кивал, внимая рассказу о-Марсдена. Но когда тот, наконец, приоткрыл ему тайну портрета на медальоне, понимание поступка Тони сделалось ему ясным, как божий день, и он посчитал, что стоит немного просветить старикана-няня о том, что на самом деле его обожаемый масса о-Куин был тот еще жулик и хитрец, каких свет не видывал!       — Ну мне-то теперь понятно, почему — чтобы я, как дурак, пообещал ему присмотреть за мальцом! Скажи ведь он мне сразу, что это вовсе даже не сиротка… ну хорошо, теперь уже наполовину сиротка, как я сам, может и не добился бы от меня никакой клятвы! Но нет же, взял на жалость, хитрец, мол, гляди какой чудесный омежечка мой сынок… А Даллас тоже хорош, тот еще враль! Мол, кто отец мальчика, я не знаю, да и найти его невозможно. А сам-то знал ведь наверняка, что это его кровное дитятко…       Табак и вновь всколыхнувшаяся в груди обида вызвали горечь во рту, и ковбой едва не сплюнул на пол по привычке. Но вовремя спохватился — все-таки тут не салун, где пол специально для этого травой застилают. Подержав горькую слюну во рту, он все-таки использовал в качестве плевательницы опустевший стакан, утерся рукавом и закончил высказывать все, что наболело:       — Да и отец из него паршивый, как ни крути, сплавил сынка вам на руки вместо того, чтоб с собой его взять да и растить. Я вот тоже в его возрасте папы лишился, и что б со мной сделалось, ежели меня мой отец родной, старина а-Сойер, сдал бы чужим людям? А? Спихнул бы вот, как обузу… пристроил к каким-нибудь дальним родичам или вообще в приют? Слава Триединому, что у старика хватило благородства не поступить со мной так, как Дики поступил со своим сыном!       О-Марсден, слушая, как техасец почем зря поносит массу о-Куина и собственного старшего мужа, да еще судит свысока о вещах ему неведомых, снова поджал губы, но промолчал, как и подобало доверенному слуге, прожившему в доме много лет. Как ни крути, этот неотесанный деревенщина, плюющийся за столом и вытирающий губы рукавом, занимал свое место по праву. Брак есть брак, и какими бы соображениями не руководствовался масса а-Даллас, взяв в мужья молодого «метиса» (как втихомолку именовали в Новом Орлеане двойственную породу альф-и-омег), о-Марсден обязан считаться с его решением. А считаться -значит проявлять любезную почтительность к синеглазому красавчику, пахнущему столь волнующе, что пожилой нянь, вопреки своему желанию, как-то уж очень ярко припомнил молодость и постельные проказы с гибким и ретивым любовником.       О-Марсден пошевелил пальцами и, сладко улыбнувшись, вопросил:       — Не угодно ли вам, сэр, покамест выбрать покои для ночлега? Масса а-Даллас обычно занимает голубую спальню на втором этаже, но может, вам больше по сердцу будет зеленая? Она дальше от детской. Правда, завтрашний праздник все равно будет шумным, деток-то на него съедется целый десяток, если не больше…       Перехватив удивленный взгляд ковбоя, нянь всплеснул руками и прижал пухлые ладони к груди:       — Ох, видно, я опять сплоховал, масса о-Даллас… Видно, масса Ричард не предупредил вас, что у Дэнни завтра именины?..       Если старый слуга и уяснил себе что-то новое про Тони и Ричарда, то вслух никак не прокомментировал недовольное ворчание Текса, и, как ни в чем не бывало, заговорил о том, что пора готовиться к ночи, хотя на дворе еще стоял белый день и тени на земле если и удлинились, то самую малость. Сойер помрачнел пуще прежнего, ему не терпелось поскорее выбраться отсюда, но, похоже, Ричард и не планировал возвращаться раньше следующего дня.       Текс только собрался возмутиться вслух очередным обманом со стороны мужа, как Марсден помянул какой-то детский праздник и смущенно пояснил про грядущие именины юного омежки…       — Тааак… похоже, я тут и впрямь буду лишним на этом вашем празднике… — протянул ковбой, уже раза три или четыре успевший пожалеть о своем глупом решении составить альфаэро компанию в этой злосчастной поездке. Вот только сам Даллас ни словом не обмолвился о том, что собирается оставаться в гостях до утра — это Текс точно бы запомнил. Может, все еще образуется, и они вдвоем вернутся в город к закату сегодняшнего дня?       — А у вас тут упряжка или лошади имеются? — со слабой надеждой все-таки сбежать назад в Новый Орлеан спросил Текс у омеги. Но тот не успел сказать ничего определенного, потому как сверху послышались шаги и поскрипывание половиц, и на галерее появился Даллас с юным Дэнни на руках. Похоже, они намеревались присоединиться к Сойеру и няню, и Текс так и остался сидеть на месте, как приколоченный, несмотря на зуд в пятках, подталкивающий его к немедленному бегству.       «Вот еще! Не стану я сбегать от этого мелкого гаденыша, будь он хоть трижды ему сын! Ричард мой, и я не позволю какому-то сопляку отбирать его у меня!» — наблюдая за тем, как отец бережно несет омежку вниз, ревниво думал о-Сойер, а его внутренний альфа решал, как себя вести, чтобы окончательно не рассориться с мужем и не дать тому окончательно предпочесть общество маленького бастарда, так нагло влезшего между ними.       Первый же взгляд, брошенный Ричардом на Текса, заставил альфу понять, что за время его отсутствия тучи не рассеялись, и грозы не избежать. Синие глаза мужа потемнели и только что молнии не метали, поза была напряженной, как перед дракой, а самое главное, запах слив и смолы отчетливо включал в себя костровую, дымную ноту… Даллас был наблюдателен от природы и особенно чуток ко всему, что касалось Текса; за время недолгой, но бурной совместной жизни он хорошо запомнил, что гнев супруга пахнет дымом костра. На этом костре медленно плавились остатки наивной веры ковбоя в непогрешимость альфаэро…       Ричард осторожно опустил ребенка на пол (несмотря на свою тонкокостную хрупкость, унаследованную от папы, восьмилетний Дэнни все же был довольно тяжел), и слегка подтолкнул его столу:       — Садись. Мистер о-Марсден нальет тебе кофе, я разрешаю. Но сперва… ты помнишь, о чем мы условились?       Мальчуган кивнул, необычайно красивым движением откинул со лба длинную темную челку, подбежал к Тексу и склонился перед ним в церемонном поклоне:       — Сэр, я прошу вас простить мою несдержанность. Я вел себя плохо и негостеприимно, и заслуживаю розги за свою дерзость. Но вы… вы ведь меня простите?       Омежка поднял голову, большие темные глаза жалобно посмотрели на Текса, а губы — такого же красивого и строгого рисунка, как у отца — сложились в ангельскую улыбку.       Когда мальчишка подбежал к нему, Текс невольно вжался в стул, ожидая, что тот полезет к нему на колени или еще что-то в таком же роде выкинет. Но его худшие опасения не сбылись — парень всего лишь решил извиниться за то, что грубо говорил с ним при первой встрече. И смотрел при этом так виновато и просительно, что даже у каменного чурбана сердце дрогнуло бы.       Сойер каменным не был, и явственно ощутил, как холодная стена его внутренней снежной крепости плавится прямо по центру, что твой леденец, под взглядом копии Ричарда «в миниатюре».       — Нууу… если по правде, то здесь есть кое-кто, по-настоящему заслуживающий хорошей взбучки, — тут он бросил короткий красноречивый взгляд в сторону Далласа — но это вовсе не ты, юный мистер Куин. И, даже если бы у тебя назавтра не было никаких именин, я бы тебя простил, пожалуй… Но только если ты пообещаешь, что впредь будешь вести себя достойно, чтобы твой папа смотрел на тебя из царства Триединого и был тобой доволен. Договорились?       И он протянул мальчугану ладонь, чтобы тот мог пожать ее, проявив тем самым полное и безоговорочное согласие с предъявленным ему условием. Конечно, было несколько нечестно приплетать сюда покойника Тони, но Текс счел, что так будет лучше в воспитательных целях. Ему как-то слабо верилось в то, что Ричард, бывавший здесь редкими наездами, имел в глазах юного Куина больший авторитет, чем его обожаемый здесь всеми без исключения папочка…       Услышав про именины, Ричард едва удержался, чтобы с досады не хлопнуть себя по лбу:       «Ах ты черт побери! Задница койота! Именины… я совсем забыл о них со всей этой суетой. А ведь нарочно подгадывал прибытие в Новый Орлеан ко дню ангела Дэнни! Уффф, вот счастье, что Марсден, старый хитрец, успел намекнуть Текси насчет праздника, а Текси вовремя проболтался и не позволил мне оскандалиться».       Нянь, удивленный странным выражением лица массы а-Далласа, наблюдавшего за сценой трогательного примирения младшего мужа с пасынком, почуял неладное, подошел поближе и спросил шепотом:       — Что-нибудь не так, сэр?       Ричард ответил также тихо:       — Нет, Марсден. Все отлично. Характер у обоих — не марципанчик, но я думаю, они скоро подружатся.       — Я тоже так думаю, масса о-Даллас, — улыбка тронула толстые губы няня, и он охотно нырнул в более привычные заботы:       — А какие будут распоряжения на сегодня и на завтра, сэр? Я про детский бал…       «Твоего ж омежьего папу! Бал, ну конечно… Старая традиция, Тони ни одного не пропускал, кроме нынешнего… Как же я мог забыть? Блаженство счастливого супружества сделало меня забывчивым и беспечным, как незрелого юнца… ничего, судя по выражению лица Текси, он приготовил мне горькую пилюлю. Что ж, поделом мне, себялюбцу и лгуну. Придется съесть эту отраву».       — Много ли гостей ожидается?       — Да порядочно, масса а-Даллас, десятка два. Почитай, все старые друзья массы о-Куина соберутся… из Французского театра… ну и соседи, вы же их знаете.       Ричард задумчиво кивнул. Как не знать — в соседях у Тони не было случайных людей, Даллас нарочно об этом позаботился, когда покупал дом.       — Приготовь нам с Тексом зеленую спальню и комнаты для Барнсов — они ждут в «Алой маске». И пошли в «Алую маску» нарочного с письмом. Ужин будет в восемь?       Нянь снова улыбнулся:       — Как всегда, сэр. Добро пожаловать в Новый Орлеан.