Большой мальчик

Хината быстро приспособился к тяжелым дверям, странному, кислотно-болезненному свету старых ламп, к жестким дорогим диванчикам, разодранным в нескольких местах, к огромным книжным полкам, от которых мягко пахло грецкими орехами и пергаментом. Ему удалось привыкнуть к шуму поезда, который проходил недалеко от хибарки по определенному расписанию, получилось как-то справиться с собственным весьма невыгодным положением гостя, которое, с его-то любопытством, превращало каждое утро в противную пытку, совестью шкрябающую где-то под подбородком. Тобио вставал достаточно рано и исключительно ради прогулки решался выбраться из своего небольшого бункера на окраине города, оставив в четырех стенах под драгоценной крышей одного лишь Шое, измотанного и релаксирующего под тихий шум пластинок с утра до ночи в перерывах между бесцельными шатаниями из угла в угол. Только рано утром можно было позволить себе добраться до самых пыльных и закрытых комнат, можно было попробовать вскрыть несколько особенно подозрительных и особенно любопытных замков, чем и занимался Хината, стоило ему услышать глухой стук двери и скрип чужих кроссовок на пороге. Он не был уверен, можно ли ему было лезть туда, куда он лез, так что нагло и откровенно открывать все закрытые от него шкафы и комнаты не решался. Шое, оставшись в одиночестве, вскакивал с кровати и оглядывался, настороженно прищуриваясь. Он ни разу не слышал ни одного открытого запрета на что угодно в этом доме, но Тобио был таким человеком, которому о многих вещах говорить было не обязательно — все было каким-то чудесным образом понятно по его пристальному взгляду, каким он провожал Шое, стоило тому проскользнуть по коридору вблизи определенных запертых шкафчиков или как-то не так посмотреть на кладовку, которая — темная дыра, засасывающая пустота, абсолютная черная материя, — Хината и на пушечный выстрел бы к ней не подошел добровольно, потому что каждый раз, стоило двери приоткрыться, из недр тесной комнатки в самом пыльном углу дома тихой поступью полз легкий, едва уловимый соленый аромат. Его было достаточно тяжело заметить в окружении других достаточно сильных ароматов — дерева, устойчивого запаха чая и порошка. Шое быстро приспосабливался к окружающей среде, может быть, потому что она не была до самых краев забита тем единственным во Вселенной, к чему Хината просто не мог привыкнуть, — это выше его сил, душевных и физических. Дом Кагеямы Тобио до удивительного никак не был похож на самого Кагеяму Тобио, ни по каким параметрам аккуратности и стойкого молчания, мертвой, почти гробовой стойкости. Хината с удивлением замечал, как его телохранитель, который обычно сливался с внешней обстановкой и благодаря своей исключительной тихоходности, в которой он вполне мог бы потягаться с Шимизу, на фоне этих темных стен и идеально распиханного барахла по углам, становился вдруг заметным и даже громким - от каждого его легкого движения по комнатам будто разносилось легкое эхо. Может быть, потому что Тобио был так не похож на собственную хибарку, Хината привык к ней раньше. Кагеяма был похож с ней только по одному параметру — одиночество буквально сочилось из него каждым выдохом так же, как оно же разносилось по комнатам легким скрипом половиц. Хинате не казалось, что он отдыхает или как-то расслабляется, хотя все, что он делал — это целое ничего. Казалось, что у дома есть феноменальная способность — высасывать даже вакуум, который образовывался в башке Шое из-за почти круглосуточного сна на жесткой кровати. Он всерьез начал думать о том, что уж лучше недосып вперемешку с легким желанием умереть и попытками думать, чем тягучая смола вместо мыслей, которая лепится на стенки черепа намертво, так, что отдирать только с мясом и вменяемостью, — и так будет, стоит лишь поспать несколько лишних часов в сутки. Он никогда в жизни не проводил так много времени впустую, и в какой-то момент ему даже начало казаться, что мозги его атрофировались — с Тобио переговариваться удавалось достаточно редко, потому что тот либо бегал, либо спал, либо просто старательно притворялся, что все абсолютно нормально, продолжая при этом игнорировать своего клиента. С того момента, как Шое поселился на чужой территории, Кагеяму будто успело осенить какой-то легкой вспышкой, он стал до того походить на обычного, шаблонного телохранителя, который молчит и колбасится рядом с таким лицом, будто пародирует каменную стену, что даже тошно становилось. Хината, когда ему удавалось расшевелить себя хоть для какой-нибудь более-менее активной деятельности кроме попыток заглянуть в закрытые от чужих глаз уголки домика, доставал рюкзак. Он просто укрывал ноги колючим одеялом и вываливал прямо на себя папки, файлы, остатки каких-то мятых документов. Все время, когда он не валялся в отключке в полуовощном состоянии, Шое изучал стащенные из отцовского стола документы, некоторым из которых предстояло стать его темным прошлым. Он бы хотел загрузить себя идиотским анализом и расследованием, напиться чая до такой степени, чтобы живот стал, как упругий барабан, а потом просто завалиться спать, и чтобы мозг всю эту кашу переварил и вылил каким-нибудь странным сном. Как ни странно, тот на жалобные просьбы Шое хоть что-то делать отвечал упрямым молчанием и, кажется, выдохся настолько, что не был способен проецировать даже фонтаны легких галлюцинаций, какие иногда наваливались, стоило Хинате лишь слегка задремать. Отныне и пока для него просто не существовало понятия «дремать». Шое просто вываливался из реальности далеко и надолго, выпадал из нее так неожиданно, что не успевал даже развалиться на мятых простынях поудобнее. Он не знал, куда себя девать, — это было похоже на легкую акклиматизацию, на какое-то даже морально болезненное отвержение организмом отсутствия пыли на полках в доме, который был этой пылью и каким-то прахом пропитан просто до самого основания. Хината понятия не имел, куда себя девать, когда он вдруг начал зарываться в жизнь Тобио с головой. Это получилось так случайно и неожиданно, будто капкан, будто лавина мышеловок под ноги — он едва не убился во всех хитросплетениях чужого характера, но когда начал перебирать нитки, понял, что это — смертельный номер, отчаянный прыжок, для которого нужно быть либо на голову отбитым, либо до съехавшей башни повернутым на чужом присутствии рядом. К сожалению, Шое грешил и тем, и другим. Он переворачивал вверх дном все, что было не закрыто, причем, прямо на глазах у Тобио. Тот смотрел насквозь, пробивал взглядом так, что покалывало на внутренней стороне ребер. У Хинаты краснели уши, он чувствовал себя самым мерзким человеком, ему было до отвратительного паршиво на душе, потому что Кагеяма заставлял его себя таким чувствовать, но в то же время он был как-то странно на этом помешан. Тобио молча провожал его взглядом, когда Шое шатался из угла в угол. Хинату начинало тошнить от тишины. Он нарочно громко листал страницы в собственных папках, мощно и щедро скрипел маркером по бумаге, полной черных символов — Шое заставлял себя смотреть на них так, чтобы отпечаталось на сетчатке, он хотел ослепнуть от собственных догадок, хотел подавиться ими почти до истерики, — лишняя энергия скапливалась в нем, растягивалась, пока он ворочался в прострации под одеялом, она превращала его в ходячий пепел, потому что выжирала изнутри, все органы его сворачивала в кровавое мясо, а сердце жевала кривыми клыками, — Хината почти скулит, когда чувствует, что у него начинают слипаться глаза — темнота под веками грозным пятном остается у него в башке, грязным таким, пыльным туманом. Душа Шое нырнула в темный тихий омут, когда Кагеяма попросил его выбросить пакет с открытками, найденный на одной из полок, в чулан. Хината устало переполз из одного конца дома в другой и, почти не глядя, потянул на себя скрипучую дверь. Он прекрасно знал — не было никакого смысла спрашивать у Тобио про содержание этих открыток, про имена, аккуратно наскрябанные на оборотах красивых фотографий. Скучающе оглядев картонки, плотно завернутые в полиэтилен, Шое, стараясь не вглядываться в темноту, зашвырнул пакет куда подальше. Та вдруг ответила ему легким визгом. Звон стекла — как гири на сердце. Как большие камни, вдруг бухнувшиеся на его плечи. Ноги у Хинаты подгибались, он испугался, потому что этот звук прорезал тишину настолько резко, что Шое, практически слившийся с ней воедино, даже почувствовал легкое покалывание в груди. Он ненавидел собственное любопытство, ненавидел собственные шустрые пальцы, которые будто на автомате скользнули в темноту — Хината с ужасом наблюдал за тем, как его руку по самый локоть засасывает горькая чернь. Он не понял, почему вдруг решил сделать это, но делал, с неожиданной усталой упрямостью, пускай и на автомате. Отступать было уже поздно, когда приветливо хрустнул выключатель, и старая лампа запустила свет в небольшой чуланчик. Шое вылупился на огромный черный пакет. Пальцы его, дрожа, нервно поглаживали контуры выключателя. Ноги приросли к полу, а рубашка к телу. Хината подумал о том, что теперь только выдирать мозги с корнем, только самостоятельно разнести об ближайшую стену орган, с помощью которого производится анализ всей полученной из окружающего мира информации, потому что меньше всего Шое сейчас хочет думать, меньше всего он хочет понимать и осознавать увиденное. Он замирает на пороге еще на несколько секунд, вдыхает кислый тухловатый запах и замечает, что брови его свело, — настолько напряженное лицо он вдруг незаметно для самого себя состроил. Потерев лоб ладонью до красноты, он заставил себя прокашляться и отпустить холод, схвативший за позвонки, он легонько хлопнул по выключателю и, оторвавшись вдруг от общей мертвенно-тихой атмосферы дома, захлопнул дверь со всей силы. Тобио ответил на этот грохот только хлюпом — он непринужденно потягивал чай на кухне, листая газету, будто ему это действительно было интересно, будто он не слышал, как посыпались из черного мусорного пакета пустые бутылки из-под саке, как они покатились по полу практически под ноги Шое. Хината залетел в зал практически пулей, пронесся мимо арки, мимо пустого взгляда Тобио, сверлящего темные строчки. Он закрыл дверь, защелкнул ее на замок, потом передумал, отперся, и, не ожидая от самого себя такой практически детской впечатлительности, вдруг покачнулся на месте и плюхнулся на пол. Мир перестал вращаться, дрожать, раздваиваться, и просто расплылся какой-то двойной картинкой перед глазами — старым дорогим ковром в катышках и прозрачными пустыми бутылками поверх. Парень помотал головой, стараясь отогнать от себя это воспоминание, будто последнее, что ему нужно — зарываться в жизнь Тобио с головой. Вдыхать его тяжелые взгляды, отпечатками оставшиеся на стенах. Кагеяма Тобио на удивление оказался еще одной большой черной дырой над горизонтом. Хината никогда в жизни еще не чувствовал себя таким смиренно-подавленно, устало-размазанным по полу. Эта странная апатия будто целый месяц накапливалась в нем, а теперь заурчала в мыслях огромным комом, тугим узелком в душе, и сводило его больно-больно, до треска ниток, до маленьких искр между позвонками — Шое зажмурился, понимая, что все накрученное, что он успеет набрать себе в голову, только разнесет его на части, что не стоит складывать в своем маленьком истощавшем за месяц нервных нагрузок мозгу какой-то там образ Тобио, не учитывая при этом мнение самого Тобио. Хината за те несколько дней, в которые он нагло вдыхал воздух, пропитанный Кагеямой, успел несколько десятков раз пожалеть о том, что он вообще когда-то пальцем посмел притронуться к досье своего телохранителя. Прозрачность слов, налепленных на кучу листов и, вероятно, выжженных в памяти самого Тобио токсичными корявыми буквами, напрямую, кажется, зависела от количества метров между Кагеямой и порогом его родного дома. Чем больше цифра — тем сильнее походили упрямые символы на тень, на легкое дуновение ветра в спину, на тонкие затянувшиеся шрамы, а теперь Хината — в эпицентре, он — песчинка пустыни, один выдох из тысячи сделанных в этой хибарке, в которой каждая стена — будто плавленый гранит в разводах от слез, она пачкает обуглившимися краями и слепит подозрительными трещинками и узорами на древесине. И Кагеяма сам — ее бледная тень. Хината давится прошлым Тобио и не может понять, давно ли в нем самом живет такая всепоглощающая, беспощадная чувствительность. Такое резкое обострение всех рецепторов в сторону Кагеямы, который все еще раздражает, от которого чешутся и горят костяшки пальцев, хотя, кому нынче Шое не хочет врезать? Тобио, такой большой и страшный, такая громадная хмурая тень на все триста шестьдесят градусов, вдруг становится таким беззащитным и полупрозрачным в бочке из дегтя собственной жизни. Шое замечает детали, которых раньше не было видно в пятнах от редких солнечных лучей, пробивающихся в комнату, стоит только отодвинуть темную занавеску, чтобы приоткрыть окно, стоит чуть-чуть приоткрыть дверь, чтобы запустить свежего воздуха, легкого и жизненно необходимого, потому что здесь — вакуум, и чужие ионные волны рвут Хинату на части. Он проводит пальцами по щелям на стенах, ковыряется в них зубочистками, — будто шрамы дома, маленькие тонкие порезы на запястьях. Тобио не наблюдает за ним, не следит, напряженно пытаясь поймать чужой взгляд. Он пялится в стол, слушает чужие шаги и молча жалеет обо всем. Он мог бы многое сказать Хинате, многое объяснить, но он просто закрывал глаза на все, разрешая Шое подобраться ближе. Отвращение к нему остается легкой тенью, мягким послевкусием на нёбе, и коробит от того, что он уже знает или еще может узнать. Кагеяма заставляет себя держать кружку с чаем крепче, но глаза сводит — он в десятый раз читает одну и ту же строчку, продолжая по какому-то упрямству реальности слышать не голос собственных мыслей, надиктовывающих последние новости, а легкий хруст древесины за стенкой. Иногда он видит рядом с Хинатой будто бы тень собственного отца, его бледные высокие контуры, не лицо, замерший силуэт, который, кажется, легко покачивает от сквозняка, — Тобио пробирает до кончиков нервов, и он глупо моргает, пялится на Шое, который идеально влезает во вмазанную в пол тень, сам того не зная, и устало улыбается. Видеть их рядом, раздробленных на одну какую-то болезненную дымку перед глазами даже странно, будто встретились два существа из параллельного мира, — ах, а Тобио так рисковал согнать их под одну крышку гроба в собственной жизни и памяти, что руки тряслись. Чай капал на стол, пока ветер поднимал темные занавески и запускал закатное солнце в комнату. Шое маленьким рыжим пожаром вспыхивал прямо перед Кагеямой и тот подумал, что, может быть, он рожден, чтобы совершать ошибки. Хината далек от его идеала, но идол Тобио — якорь, гнилая куча мяса под землей, так что теперь? Он долго шатается по дому, чувствуя, что небольшая хибарка буквально светится какой-то черной гадостью, потому что становится вдруг максимально самой собой, выжженной дотла скрытой агрессией и злобой, пропитанной до последнего слоя человеческой слабостью, — стены сдавливают глотку и превращают их в животных в клетках, потому что Хината — здесь, он все еще горяч сердцем, как чертов ад, даже если пытается забросать себя песком и пеплом, даже если ему до сих пор страшно быть сильным, таким сильным, каким никогда не смог бы стать Кагеяма. Черные дыры, не давясь, глотают маленькие пылающие звезды, они залпом вытягивают из них свет, превращая его в пыль, в сгустки мазута, в дряблые комки смока и грязи. Тобио не замечает, как добирается до ванной и осторожно дергает блестящую ручку. Чужой голос остается лишь каким-то мягким эхом в пространстве, когда он вдруг заходит в комнату и отдирает взгляд от пола. Он пялится на чужое удивленное лицо, слыша только скрип двери за спиной. Здесь, в четырех стенах, в местечке, наполненном паром от горячей воды, было особенно душно и жарко, так что он оттянул ворот футболки, нервно переступая с ноги на ногу. Ему казалось, что он похож на переваренный овощ, потому что каждое его движение было, если судить по ощущениям, подозрительно вялым и медленным, лицо от постоянного пересыпания и безделия тоже, вроде как, походило на бесформенную лепешку, — Тобио потер подбородок, делая неуверенный шаг вперед, после чего сунул руки в карманы, чтобы больше не размахивать ими, выдавая собственную легкую панику. Такого раньше с ним не было, но, судя по всему, за месяц он успел отвыкнуть от жизни, полной дурацких приказаний и недовольных рявков, вечных требований и исполнений обязанностей выше контракта. Возможно, это и было волнение, только мешалось оно не с вынужденной осторожностью, какая была в первую неделю работы на Хинату, а со странным азартом, который защелкал в груди вялыми искрами, до ужаса напоминая радость, будто именно ежедневного унижения и не хватало все это время, чтобы быть счастливым и ни о чем не париться. Было легко постоянно жить «по контракту», «по расписанию». Единственным, что выбивалось из строгих ограничений, которые не давали Тобио взвалить на свои плечи выше того, что он смог бы вынести, был Хината. Это безобразие на двух тонких коротких ножках, которое любит разносить любые расписания в хлам и пожирать хаос на завтрак, обед и ужин. Это безобразие, удивленно уставившееся на Кагеяму Тобио. Волосы, мокрые от воды, казались потемневшими на несколько тонов, — он убрал их назад, взъерошив пальцами, после чего вцепился в края ванной, сжимая губы. Плечи, блестящие от воды, были нервно напряжены, где-то по спине, между самых лопаток, сползала прилипшая к коже пена. Хината нервно сглотнул, и Кагеяма уловил это резкое движение кадыка. Пальцы его дернулись в карманах от вполне ожидаемого желания потереть лоб или почесать нос, поправить волосы, — сделать что угодно, чтобы хоть на секунду закрыть лицо от чужого внимательного взгляда. Тобио в какой-то момент понял, что в этой тишине, застрявшей между ними, зацепившейся за влагу в воздухе, сквозит еще и не произнесенный вслух вопрос, легкое недоумение. — Ты звал? — осторожно спросил Кагеяма, будто попытался оправдать этим свое присутствие в комнате. Хината глупо моргнул, утирая капли, собиравшиеся сорваться с кончика носа. Пальцы его заскользили по бортам ванной. — Звал? — он вскинул брови. — Ты, блин, шутишь? Это было минут двадцать назад, если не больше. Кагеяма только пожал плечами, не зная, что на это сказать. По крайней мере, он вообще пришел, хотя, если быть совсем честным, он едва ли слышал, как Хината звал его. И даже если слышал, то проигнорировал из-за мутного пелена дремоты, которая была для него уже как второй слой кожи. Шое тяжело вздохнул, отворачиваясь от Тобио и потирая лицо рукой. Он пялился несколько секунд в стену напротив, после чего покачал головой и снова посмотрел на телохранителя, который едва ли держал себя в руках, чтобы не начать вдруг нервно перекачиваться с ноги на ногу. — Мне уйти? — Если собираешься игнорировать все мои вопросы, как ты обычно делаешь, когда я пытаюсь установить хоть какой-то контакт, тогда да, можешь валить к чертовой матери, я не настроен сейчас разговаривать со стеной. Кагеяма пораженно вылупился на Хинату, потому что мало того, что не ожидал такого потока слов с ярко выделяющейся интонацией раздражения, — он просто до сих пор не привык к голосу Шое, в целом к его присутствию в ближайших пяти метрах, и это было похоже на мягко кольнувший в бок передоз. Тобио даже немного опешил, а его клиент, заметив такое секундное замешательство, только покачал головой. — Просто закрой дверь, пока я не сказал чего-нибудь лишнего. — Злишься на меня? Всплеск воды смешался с хрустом закрывающейся двери. Кагеяма снова повернулся к Хинате и сделал несколько осторожных шагов по направлению к стиральной машине. Оперевшись о нее, он скрестил руки на груди и уставился на огромные пенные завалы, между которыми торчало худощавое тельце Хинаты. Судя по всему, он пользовался всеми предоставленными ему благами, так что перед началом своих водных процедур позаботился о том, чтобы как минимум половина флакона с гелем для душа была израсходована на огромные белые облака из пузырей. Это диким каким-то контрастом било по глазам, потому что среди всего этого ребяческого безобразия не было счастливой детской улыбки, как раз наоборот, был только Шое, непривычно мрачный и напряженный. Тобио, разглядывая задумчивое лицо своего клиента, даже и забыл о том, что задал какой-то там вопрос. — Расскажи мне о своем отце, — вдруг попросил Хината, и Кагеяма с легким удивлением отметил даже какую-то жалость, отразившуюся на лице Шое. Прокомментировать он это не успел, потому что его на автомате захлестнула какая-то тупая агрессия. Он с трудом подавил порыв напичкать ей свой ответ. — Тебе что, спросить больше нечего? — прошептал он. — Знаешь, я, вроде как, настроен тут на душевный разговор, которого пытаюсь добиться уже довольно долго. Мы недостаточно прожили под одной крышей, чтобы я не имел на это права? Или у тебя должность глаза мозолит, не можешь разоткровенничаться со своим боссом? — Ты что, мой босс? — вдруг скривился Тобио, давя усмешку. — Я думал, что на твоего отца работаю. — Я просто хочу поговорить с тобой. — Мы с тобой месяц не виделись, а ты спрашиваешь о моем отце. Это буквально все, что тебя интересует, — Кагеяма вскинул руки. — Это буквально все, что ты слышишь. Я спрашиваю, как у тебя дела, ты молчишь. Я спрашиваю, как настроение, ты молчишь, — шипит Шое. — Зато стоит начать разговор с твоего отца, как из тебя слова прямо фонтаном хлещут. — Я не молчал ни разу, когда ты пытался со мной заговорить, — поправил Тобио. — «Нормально» — это не ответ, Кагеяма. — Что тебе не нравится? Вполне себе ответ. — Не на каждый чертов вопрос! — Хината выглядит максимально раздраженным, он на секунду замолкает, а потом вдруг вскидывает рукой, выдергивает ее из-под воды, запуская целый фейерверк пенных брызг. — Да. — Что «да»? — Ты спросил, злюсь ли я. Да, я чертовски злюсь, потому что не могу никак разговорить единственного человека на периферии. И потому что этот человек мне лжет. Как последняя сука лжет. Ухмылка на лице Тобио пропала. На удивление, агрессия из выражения лица Хинаты никуда не исчезла даже под грозным прищуром телохранителя. Он на секунду показался таким взрослым и самостоятельным, что Кагеяму даже слегка передернуло, так, что перед глазами на секунду все помутнело. Он потер виски и, тяжело вздохнув, переставил ноги, чтобы держаться поувереннее. — Ты пытаешься разворачивать тут какие-то, как ты говоришь, «душевные» разговоры, но при этом торчишь в чертовой ванной. Не лучшая атмосфера, — вяло пробормотал он, даже не смотря на Шое. — Мне вылезти, что ли, я не понял? Кагеяма бы никак не отреагировал на эти слова и продолжил бы нагло переводить тему, если бы Хината не начал приподниматься, опираясь о края ванной. Комки пены заскользили по мокрому, блестящему от воды телу, руки напряглись в секунды, и Шое действительно чуть не вылез, он явно сделал бы это, не замотай головой Тобио с каким-то паническим взрывом эмоций. Он успокоился только тогда, когда его клиент, нахмурившись, уселся обратно в ванную, спрятавшись в огромных завалах из пенных облаков. Кагеяма едва слышал их хруст за бешеным стуком сердца в груди. Он не ожидал такой реакции от самого себя, и это походило чем-то на изуродованное подобие адреналина, на легкую истерику, какая уже настигла его однажды, стоило ему остаться наедине с Хинатой в четырех стенах узкой примерочной. Он с ужасом проводил параллели между этими событиями, и, может быть, именно его замешательство, смешанное с испугом, и остановило Шое. Он замер, заинтересованно разглядывая своего телохранителя. — Хорошо, не хочешь говорить о своем отце, я правильно понял? — он вдруг прокашлялся. — Тогда давай поговорим о тебе. Мне очень хотелось бы узнать, когда ты собираешься вернуться. — О, нет, ты не это хочешь спросить, — Кагеяма только горько усмехнулся. — Ладно. Ты вообще собираешься возвращаться? — Я просто жду, пока все уляжется. Думаю, что твой отец отстранит тебя от дел окончательно, а потом переведет меня на другой объект. Может, разрешит поторчать у вас дома некоторое время. Может, выгонит с пачкой рекомендаций. Ты сам хоть планируешь туда возвращаться? — Что конкретно ты имеешь в виду? — прищурился Шое. — Я не спрашиваю про бизнес конкретно, потому что ты скорее помрешь, чем перестанешь копаться в бумажках и оттягиваться на дебильных аукционах, я про отдел твоего отца. Хината прикусил губу. Он вперился в телохранителя таким взглядом, будто тот вдруг бросил нож ему в спину, но Тобио отвечал на это лишь ехидной ухмылкой, — он не стал бы лезть в пекло, если бы не знал, что конкретно оно из себя представляет и как в случае чего можно будет из него выбраться. Шое молчал. — Сложно, да? Вот и я о том же, — он пожал плечами. — Не думаю, что ты сможешь меня пилить по поводу всех этих твоих желаний высказаться и прочего, потому что у тебя самого с этим проблемы. Я, блин, не слепой и не тупой, если ты еще не понял. — О чем ты хочешь поговорить тогда? Может, у тебя есть идеи какие-нибудь? — Хината нахмурился. — Я в принципе не готов пока с тобой разговаривать. Не хочу. Вот на данный момент. Позже - возможно. Сейчас - точно нет. — Ты говорил, что некоторые проблемы решать нужно сразу, — вздохнул Шое. — Сам себе сейчас жизнь усложняешь. — Это ты, — Тобио ткнул пальцем в своего клиента. — Всегда все усложняешь. А я в курсе, что никому лучше не станет от того, что мы просто не разъясним эту ситуацию раз и навсегда, и да, хоть прямо сейчас. Просто нашу проблему, если решать вот сейчас, то это уже будет не «сразу». Этой проблеме третий год идет, Хината. И называется она «наши отношения», если ты до сих пор не понял. И на раз-два она не решится, хоть башкой об стенку бейся. Просто я сейчас не хочу ничего с этим делать, понимаешь? — И что дальше? Будешь сидеть здесь молча и смотреть на меня? — Шое вскинул руками, даже не пытаясь скрыть собственное раздражение. — Да? Хината с трудом захлопнул рот. Нахмурившись, он напряженно потер плечо. Судя по виду, он о чем-то там серьезно задумался. Тобио тоже не терял времени и уже вполне себе успешно оглядывался по сторонам. Шое зарылся пальцами в волосы, после чего тяжело вздохнул. Он чувствовал какой-то дискомфорт, застрявший в воздухе, и исходил он явно от Кагеямы, который ну явно из последних сил старался выглядеть так, будто он находится в своей тарелке. Пальцы Шое запутались в мокрых волосах и он вдруг ощутил себя максимально опустошенным, будто в секунду растерял весь свой запал — тот смешался с горячим паром и поднялся к самому потолку, все какое-то дикое негодование разбилось об размышления Тобио вслух, и не хотелось их как-то обдумывать и анализировать, потому что тошно становилось только от одного факта о том, что Кагеяма, о господи ты боже мой, мог быть в какой-то момент прав. Хината помотал головой, стараясь избавиться от этой мысли, после чего постарался сфокусировать свой взгляд на Тобио, который вдруг принялся смотреть куда угодно, только не на собственного клиента. — Сможешь мне волосы подстричь? — устало спросил Хината и, выпутывав пальцы из мокрых рыжих прядей, свесил руку с бортика ванной. Тобио ошарашенно моргнул, немного не ожидая такой просьбы, после чего пожал плечами. — Отлично. Тогда я вылезаю. Кагеяма предусмотрительно отвернулся, кашлянув в кулак, уперся руками в стиральную машину и замер. Он напряженно слушал одну только тишину, внимательно разглядывая собственные пальцы. Это, к его удивлению, не было порывом из-за смущения или стыда, по крайней мере, ему удалось от этого абстрагироваться, и большое спасибо стоило сказать только взаимной агрессии, немного внезапной со стороны Хинаты и максимально усталой со стороны Тобио. Искры все еще шпарили в воздухе, и думать получалось только о них, только о том, что Кагеяма, быть может, только оттягивает неизбежное. На самом деле Тобио считал, что ни он, ни его клиент к настоящим разборкам, без ребяческих стычек и банального желания размазать оппонента, были попросту не готовы. Даже Хината, который явно знал, как правильно обращаться со словами в критической ситуации и был абсолютно уверен в том, что он хочет сказать и как конкретно, ошибался. Кагеяма в мире, в котором вечно на все не хватает времени, решил дать время им двоим, чтобы не испортить то последнее, что у него осталось. Всплеск воды, раздавшийся за спиной, он даже не заметил. Мокрые шлепки босых ног по плитке тоже едва ли расслышал. Хината прошел мимо него и снял полотенце с крючка, обмотал его вокруг бедер и пихнул Кагеяму в плечо. Тот вздрогнул, поворачиваясь. Он обнаружил только недоуменное лицо своего клиента, держащего руки скрещенными на груди. Тобио застыл на месте, удивляясь тому, что неожиданное нахождение Шое в расстоянии меньше метра точно, не вызвало вдруг никаких рвотных позывов и дрожи, бегущей по самым позвонкам, противной и холодной, больше напоминающей чем-то липкий страх, нежели обычное волнение. Тобио смотрел на своего клиента и, кажется, впервые в жизни вообще удивился разнице в их росте. Раньше он не так сильно замечал ее, но теперь она так сильно ударила по мозгам, что он даже опешил, будто на секунду успел даже задуматься, действительно ли перед ним тот самый Шое, который одними только заумными словами в речи и чересчур напыщенным тоном ставил себя на несколько ступеней выше самого Тобио, что уж и говорить об их должностях и ежедневном доходе. Кагеяма прокашлялся, выползая из небольшого свободного пространства, которое было ему предоставлено между мокрым от воды телом Шое и жесткими краями стиральной машины. Телохранитель проскользнул к шкафчикам и, немного порывшись в них, выудил ножницы. Сбоку он выдвинул небольшую табуретку, а вещи, которые были на ней сложены, забросил в корзину для грязной одежды. Хината плюхнулся на нее, взъерошивая волосы. Он уставился на собственное отражение в зеркале как-то совсем уж вяло и незаинтересованно. Гораздо больше интереса вызвала выросшая вдруг у него за спиной фигура Кагеямы. Шое сонно следил за покачиванием темного пятна в отражении — чужой футболкой. Он выругался, испугавшись, когда Тобио вдруг положил свои холодные руки на его горячие от воды плечи. В этом облаке теплого воздуха это было настолько неожиданно, что у Шое дрогнуло сердце. Он только-только перевел дыхание, как вдруг заметил, что чужие пальцы дрожат в нескольких сантиметрах от его кожи. Он недоуменно нахмурился, ловя ошарашенное выражение лица Кагеямы в отражении. — Господи, — Хината потер глаза ладонью. — Все в порядке. Просто у тебя руки очень холодные. Лицо Тобио не изменилось, более того, он сам даже не шевельнулся. — Кагеяма? — осторожно позвал Шое. Он собрался повернуться к телохранителю, но тот вдруг ухватился за его голову и упрямо развернул ее обратно к зеркалу, из-за чего Хината закатил глаза, покорно попытавшись расслабиться. Это было довольно тяжело сделать, учитывая тот факт, что напряженные пальцы Кагеямы, впившиеся в затылок, будто искрами передавали эту ненормальную настороженность. Сам Тобио вдруг начал источать ее с бешеной энергией, так что тяжело было не замечать его неестественности, которая просачивалась сквозь его угловатые и осторожные движения. Шое принялся разминать пальцы, чтобы хоть чем-нибудь себя занять. Кагеяма немного покрутил его голову, разглядывая рыжие мокрые патлы со всех сторон, после чего поймал взгляд Хинаты в зеркале, старясь игнорировать неожиданный румянец его щек, сладко-вишневого оттенка размазанный по влажной коже. Он прокашлялся, вылупившись на своего клиента максимально серьезно, из-за чего тот только усмехнулся, тяжело как-то и настолько до непривычного неестественно, что Кагеяму даже покорбило. Судя по всему, кроме Тобио не было никого, на ком Шое мог бы потренировать свою наглость и напыщенную уверенность в себе, почти что вызов всему на свете в глазах, приправленный ненавистью. Теперь чего-то в нем не хватало. Быть может, душевной или физической энергии в целом, а, быть может, злость из себя он выжимал по каплям, старательно игнорируя настоящее положение дел и все еще удивляясь тому, что привычная агрессия к собственному телохранителю теперь играла другими красками, такими яркими, резкими вспышками, — Тобио едва видел их, а Хината с трудом сдерживал хрип от едкого дыма — шипящие осколки застревали в колотящейся сердечной мышце, они плавились в чем-то другом, более теплом и густом. Кагеяма набросил на плечи Шое полотенце. Хината напряженно изучал собственное отражение, практически не обращая внимания на скользящие в воздухе ножницы — они дрожали в чужих руках от легкой неуверенности, неожиданно жахнувшей в кончики пальцев легкой судорогой. Она застыла под кожей Кагеямы, когда он вдруг весь замер, ловя тень неожиданно вспыхнувшей в его клиенте нерешительности. Тобио чуть не обжегся такой откровенностью. Хината нервно кусал нижнюю губу. Рука его вдруг дернулась к волосам и он неопределенно помотал ими около висков, после чего махнул куда-то к самому затылку. — Можешь здесь покороче сделать? — Что? — переспросил Тобио. Шое замолчал, и выглядел он теперь еще более потерянным, чем раньше. Кагеяма не стал долго думать — просто сразу молча поплелся к шкафчику. Порывшись там немного, он вдруг выудил еще что-то. Хината не отвлекался на телохранителя, и хоть как-то удосужился пошевелиться, опять же, с головой выдавая свою неуверенность, только когда машинка для стрижки противно зажужжала в опасной близости от влажных рыжих локонов. Шое резко дернулся, причем, настолько неожиданно подавшись при этом назад, что Тобио едва успел убрать руку подальше, чтобы не отрезать вдруг ничего лишнего. Сквозь жужжание машинки по ушам бил только равномерный стук капель воды, срывающихся с крана. Кагеяма замер в не совсем удобном положении — пальцами одной руки он держался за плечи Хинаты, не давая тому качнуться назад на фатальные два-три сантиметра, которые явно лишили бы его половины загривка под весьма косым углом. На лице телохранителя откровенно сквозило искреннее недоумение, которое в глазах его смешивалось с блеском легкого интереса. Тобио думал, что Шое задаст какой-нибудь тупой вопрос, предполагающий еще более тупой и, скорее всего, односложный ответ, хотя бы для того чисто чтобы потянуть время или покапризничать, но Хината только перевел дыхание. Он, кажется, в собственном лбу пытался просверлить огромную дыру тяжелым взглядом, Кагеяма ни разу в жизни не видел, чтобы в глазах Шое сверкало столько всего и сразу, — тот яростный блеск, которому бывало пару раз оглушать телохранителя, никак не мог сравниться с тем паршивым, внезапно вспыхнувшим оттенком презрения, который сейчас остервенело швырял Хината в собственное отражение. Судя по всему, Шое заметил, с каким любопытством его разглядывал телохранитель, поэтому тут же быстро заморгал, отвлекаясь от зеркала. Он помотал головой из стороны в сторону и резко встряхнул плечами, попытавшись сбросить напряжение. Он всего лишь секунду выглядел несфокусированным, после чего вдруг вспыхнул дикой уверенностью. — Давай. Кагеяма только прокашлялся, прежде чем оглядеть волосы Хинаты. Он, на самом деле, не мог так сразу собраться с мыслями, чтобы решить, что и как сейчас сделать, чтобы ему потом за это не оторвали руки. Оглядев со всех сторон голову Шое, он почесал затылок, продолжая при этом махать машинкой туда-сюда в смятении, что нервировало его клиента только больше. Тобио подумал, что это сердце Хинаты колотится так громко и сильно, что это вибрация от закипающей внутри него истерики волнами жахает по пальцам телохранителя, но он ошибался. Чтобы хоть куда-то направить свою энергию и затаившееся волнение, Хината вжался руками в колени. Кагеяма не сразу понял, что дрожь в кончиках пальцев — порождение его собственных переживаний, идиотских предположений, почему клиент трясется в его руках, как лист осиновый, если учитывать тот факт, что Тобио, хотя бы чисто в силу опыта и насилу отработанном в добровольно-принудительном порядке умения, уже успел зарекомендовать себя в таком деле. Ладно, пускай он никогда не брался за машинку, когда дело касалось конкретно Хинаты, так как обычно было достаточно ножниц, но он все еще помнил, как стриг собственного отца в свет, рассчитывая на то, что депрессия того не выдержит солнечных лучей и выгорит черным дымом, стоит только вытащить Кагеяму-старшего на улицу, пихнуть его куда-нибудь в толпу между людей или посадить за стол в набитом ресторане. Может быть, в покалывании мышцы над самой губой, в легком тике пальцев были виноваты до отвратительного странные воспоминания, может, Хината с его идиотской шевелюрой, а может, это просто было волнение самого Шое, который имел привычку не контролировать собственные эмоции и швыряться ими в окружающую среду, будто выдыхая каждое тяжелое, нервное сокращение мышцы в груди и отравляя своим нутром все вокруг, в том числе, как и сейчас, самого Кагеяму, у которого, как раз кстати, была феноменальная невосприимчивость ко всему, что происходит вокруг него, за исключением, конечно, Шое. Он впитывал его до самой последней капли, которую только успевал уловить. Хината, на удивление Тобио, даже не вздрогнул, стоило тому прижать машинку к рыжему затылку и провести ею вверх, легко и осторожно. Кажется, Кагеяма настолько долго не решался начать, что Хината даже о чем-то там успел задуматься, судя по взгляду — пустому и непробиваемому. До того времени, как в глазах его начало поблескивать хоть какое-то подобие эмоций, Тобио уже успел перебраться на виски, продолжая медленно водить машинкой снизу-вверх. Влажные рыжие волосы сыпались на полотенце, изредка попадая на бледные плечи Хинаты. Шое вздрогнул, стоило холодным пальцам Кагеямы коснуться его уха и отогнуть его немного, чтобы тут же скользнуть в открывшийся участок на чужой голове машинкой. Веки Хинаты вдруг потяжелели. Он оторопело моргнул, замечая, что руки его, вцепившиеся в колени, как-то обмякли, даже практически онемели от резко прекратившегося в них потока напряжения. Он прекрасно знал, что ему есть, о чем подумать, например, о том, что эта его просьба — не больше, чем плевок самому себе в лицо, а еще и Кагеяме заодно. Потому что он вдруг понял, что окружало его все эти дни, медленно высасывая все соки из него, неестественно жизнерадостного, хоть и не особо жизнелюбивого, что выжирало из него тягу к бодрствованию и активным действиям, что тянуло его пальцы к старым договорам и заставляло впиваться взглядом в пространство между строк, будто пустой текст, звучащий как вырезка из дебильной энциклопедии или справочника по экономике, мог помочь ему решить все проблемы. Какая-то банальная одержимость стабильностью настолько ударила вдруг по Шое, что он сам, — хаос на двух тонких и кривых ножках, — свалился перед ней на колени на несколько дней, находя в собственной привязанности к прошлому какие-то едкие, гнилые оттенки, какие он сразу увидел в болезненном желании Кагеямы оставаться в старом доме, и какие до сих пор не видел в собственной мании быть Хинатой. Не Шое, а просто чертовым Хинатой, — всего лишь наследником дела его отца, его копией, в которую он незаметно мутировал день за днем все больше, отращивая себе то внезапное желание контролировать все, что ни попадя. Болезненное жжение в сердце, которое будто симптом отваливающихся от него кусков, — Хината трещал по швам и думал, что работать так, как работает его отец — нормально. Он переставал видеть в нем недостатки, хотя продолжал ненавидеть. Он бы ни за что и никому не сказал, что ненавидит собственного отца, потому что все еще считал это неправильным, и он злился на себя за то, что он смел брать на душу, злился на собственного отца, потому что это он превратил Шое в того, кем он теперь являлся — жалким подобием себя, не успевшим построить себя окончательно и уже начавшим стремительный процесс самоуничтожения. Даже если не он отпинывал куски от Хинаты, то именно он был тем человеком, который вложил в руки собственному сыну ключ от всех несчастий. Пускай и не так осознанно, пускай не со зла, но Шое буквально вскипал, будто вся желчь в нем, скрытая под завалом осознанного восприятия реальности, тянулась с какой-то подсознательной ненавистью к нему его отца, которая тоже вспыхивала иногда искрами в темно-карих глазах. Это не было похоже на импульсивные взрывы эмоций, — искренности в них было больше, чем сам Шое смог бы когда-нибудь из самого себя выжать. Хината не умел менять ситуацию, он умел только к ней приспосабливаться, создавать что-то новое, но не менять настоящее. Он умел покупать и продавать, но не умел торговаться с жизнью и просчитывать ее ходы наперед. Он мог договориться с кем угодно, кроме самого себя. Желание от чего-нибудь избавиться стало мантрой, какой-то немой просьбой, застрявшей головной болью, невысказанным криком себе самому в лицо. Тяжелые статистические данные и методы анализов сползали с него склизкой жижей, — он чувствовал, как колючая волна забвения пробегается пальцами по его спине, проводит ими между самых позвонков, пуская ток по ребрам. Шое делает сладкий вдох в какой-то идиотской прострации, от которой раньше у него начиналась паника, и которую так долго не мог даже близко спародировать алкоголь. Головокружение закрыло его глаза. Хината из-под полуприкрытых век смотрел на отражение Тобио в зеркале, покорно двигая головой, как того требовали чужие аккуратные руки с выпирающей сеткой вен. Шое не знал, куда еще уставиться, во что жадно впиться взглядом, хотя сосредоточенное лицо Кагеямы представляло не меньший интерес, чем его тонкие запястья и выпирающие суставы. Он вдруг не захотел, не смог захлопнуться и проглотить собственный голос еще на пару минут. — Знаешь, почему я выбрал тебя? Хината уловил секундный ступор Тобио, это замирание машинки на один-единственный момент, от которого за версту несло какой-то неуверенностью и смятением. У Шое практически скулы свело от желания сделать свое лицо подобием куска гранита, не шевелиться больше никогда в жизни, но губы его растянулись в ухмылке, наверное, самой гадкой, какая только была в его арсенале, но приправленной чем-то новым, еще незнакомым самому Хинате. Кагеяма бросил на него короткий взгляд в зеркало и снова принялся за работу. — Руки, Кагеяма. У тебя классные руки. Тобио выдержал весьма откровенную паузу. Он долго сверлил взглядом чужой затылок, теперь не такой объемный, но все еще рыжий, и, наконец, уставился на отражение клиента. Он заинтересованно прищурился, замечая какой-то совсем уж пьяный блеск в его глазах. Хината внаглую не убирал ухмылку с лица, хотя все его рефлексы твердили это сделать. Он знал, что ему следует, стоит, ну просто необходимо отступить, но чем дольше он оставался со своим наиковарнейшим выражением лица, тем больше его с головой топил стыд и тем больше он чувствовал тепло, стекающее от мест, где его волос касался Тобио. — Ты ни разу не посмотрел на мои руки, — процедил Кагеяма, одной фразой превращая тишину в неловкое месиво из шумных вдохов и выдохов. Он довольно проследил за тем, как гаснет довольная ухмылка Шое, и снова принялся за работу. — Я очень хотел проломить тебе башку, так что, да, не мог оторваться от пристального за тобой наблюдения. Может быть, попытался проломить стул под тобой силой взгляда. — Ладно, как знаешь. Если не хочешь принимать такую версию, то у меня все равно есть другая. Просто я ну очень внимательно изучил твои ответы на вопросы по внеплановой проверке. — Хината настолько тяжело сглотнул, что, казалось, комок в его горле - все его волнение и краснота, которая рисковала в любую секунду вспыхнуть на его щеках. — Я заметил, что в ответе на один из вопросов ты написал, что у тебя аллергия на кошек. — Взял меня из-за того, что аллергия на кошек? — Кагеяма не собирался это так глупо уточнять, просто ему срочно понадобилось перебить Шое, будто то, что он заткнет ему на секунду рот, заставит его передумать говорить то, что он так нагло собирался ляпнуть. — И на богатеньких мальчиков. Тобио прокашлялся, пытаясь куда-нибудь деть улыбку, закравшуюся в уголки губ. Да, он написал это, просто потому что не рассчитывал на успех. Утро началось слишком паршиво, а первым сигналом того, что и день будет ему подобным стало то, что на одно из самых важных совещаний в жизни он забыл взять ручку. Конечно, ничего страшного в этом не было, потому что тест был внеплановый, но просить у потенциального босса его фирменную дорогую ручку, кроме которых в офисе почему-то больше ничего не оказалось, он не рискнул. Хината был тем, кто заметил неловкое молчание Тобио, когда тот уселся перед своим листком и сложил руки. Он пихнул ему карандаш. Да, он написал это, просто потому что ему некуда было девать свою злость, свою тошноту от первого впечатления, которое на него умудрился произвести Шое, всего лишь попытавшись ему помочь. Слишком много плохого скопилось в его башке за последнюю неделю, чтобы он вдруг не вдавил это в бумагу и не размазал по ней позже вместе с ошметками ластика. Он успел целую кучу раз пожалеть о том, что он вообще нашел-таки в себе смелости припереться в эту компанию, но каждый раз, когда он начинал жаловаться и ругать самого себя, то в голове постоянно проскальзывал чей-то упрямый говор, грубый голос, который выводил неразборчивые слова, заставляя Тобио затыкаться и слушать собственные мысли. В них вдруг не оказывалось никакой искренности. Кагеяма даже не удивился тому, что у него практически атрофировалось та его часть, которая отвечала за банальные эмоции — даже это гневное «закипание», подогреваемое усиливавшимся с каждой минутой разочарованием, было не более, чем прикрытием, какой-то выжатой с горем пополам формальностью. Тобио уже несколько недель подряд было абсолютно плевать на все, и во всех делах выработалось какое-то смирение, хозяйственная деловитость, с которой он просто шел и делал то, что должен был. Жаль лишь, что в какой-то момент ему вдруг пришло в голову, что он должен продолжать семейное дело и поотправлять заявок в те компании, на собеседования в которых попасть его отцу помешала особенно мучительная и долгая смерть. Жаль лишь, что в какой-то момент он подумал о том, что ему, вообще-то нечего терять, и он нашел какую-то дурацкую несостыковочку в том обещании, которое успел дать отцу. Заключалось оно в том, что он не станет лезть ни в какие компании, ни к каким частным лицам со своими услугами, если вдруг с его отцом что-то случится. Огромная дырень была в этом сомнительном предложении, на которое Тобио согласился, даже не собираясь принимать тот факт, что с его отцом может что-то там случится страшное и абсолютно бесчеловечное, вроде подвешивания вниз головой, вроде выдирания ногтей и превращения лица в кровавый фарш. Проблема была в том, что Кагеяма, в случае смерти отца, исполнив его последнее наставление, остался бы без работы. Без последнего, ради чего он вообще мог вставать по утрам. Каким-то образом он смог встать в то утро и доползти до офиса Карасуно, не бросив себя по пути под ближайшую машину. Тобио вздрогнул. Он даже не заметил, как все это время медленно и вдумчиво проводил машинкой по голове Хинаты. Только сейчас он отпрянул, оглядывая работу, и с удивлением отметил несколько вещей сразу, так, что они как-то даже оглушили его, — парень уставился на отражение, стараясь избавиться от дымки перед глазами. В какой-то момент до него дошло, что зеркало уже успело запотеть. Глаза Шое были закрыты. Он не выглядел так умиротворенно даже когда спал. Тобио обошел клиента и осторожно протер ладонью зеркало, чтобы Хината мог посмотреть на свое отражение. Судя по всему, Шое успел задремать, потому что не сразу отреагировал на шорохи вокруг себя. Он дернулся и открыл глаза, стоило Кагеяма осторожно смахнуть рыжие волосы с чужих плеч. Тобио поклялся, что сердце его дернулось в конвульсии, когда Хината вдруг коснулся его рук пальцами. Он попытался убрать ладони подальше от Шое, но тот резко дернул их на себя, заставляя Кагеяму наклониться вперед. Он побоялся, что Хината опустит их ниже, заставляя коснуться себя, но его клиент только задумчиво перебирал чужие пальцы, глядя на собственное отражение. — Нормально? — поинтересовался вдруг он. — Хорошо, — буркнул Кагеяма. Тобио только после того, как ответил, подумал о том, что вообще имел в виду Шое - новую прическу или тот факт, что они касаются друг друга. Он прокашлялся, чувствуя, как легкий холодок скользит по позвонкам. Это напоминало кисло-сладкое чувство адреналина, каким его затапливало раньше, на подготовительных курсах, и сердце билось его точно так же — рывками, рвано и шустро, точно так же, как оно скакало под ребрами, когда Тобио уворачивался от тяжелых кулаков или упрямо расстреливал мишени каждый божий день три года назад. Он убрал руки, скользнув ими по чужим плечам. Хината поднял взгляд на его отражение. Кагеяма подумал, что так смотреть сейчас на него чудовищно, абсолютно бесчеловечно и жестоко, потому что все, что он может сделать, — это рвано улыбнуться в ответ и на шатающихся ногах выйти из комнаты. Он знает, что Шое не оборачивается ему вслед, но пристально следит за темной высокой фигурой, маячившей по зеркалу, но он не хочет больше вообще ничего знать, когда, закрыв дверь в ванную, прислоняется к ней лбом и глотает тяжелые выдохи, чтобы только не выдать себя. Он впервые в жизни пасует перед чем-то сложным и неподъемным, потому что Хината вынуждает его копаться во всем и сразу, он оказывается вдруг узлом, покрытым слоем клея и шпаклевки неубиваемым комком ниток, и он такой же сложный, как мир вокруг, под которым Тобио предпочитает молча и покорно распластаться, чем читать между строк его заветы. Он не то, что не хочет разбираться во всем подряд, что только происходит. Он просто не может. Кагеяма с ужасом обнаруживает, что если слишком подобраться к Хинате, то этого делать и не надо. Шое расплывается перед глазами, остается прорубленной дырой на сердце, он вдруг трескается на части и рассыпается на осколки, на маленькие искрящиеся щепки, он проваливается сквозь пальцы, как песок, он — полупрозрачный фантом, сливаясь с которым, Тобио вдруг прячется от всего мира разом. Кагеяма закрывает рот ладонью, и все, что он видит, прикрыв глаза, — это полусонную мордашку Хинаты Шое ожогом на его сетчатке. Он старается избавиться от звенящей тишины в мыслях, наполненной какой-то молчаливым отупением от происходящего, сладким и тягучим, он жадно вслушивается в чужие мокрые шаги за дверью и думает, что он, наверное, сошел с ума. Сошел с ума, если хочет взять Хинату за руки и раствориться в целом мире окончательно и бесповоротно.