Большой мальчик

Хината Шое выплюнул тугой сгусток из слюны и крови, он зажмурился перед тем, как грубая рука схватила его за волосы, и мышцы шеи свело легкой судорогой, — он напряг губы, выпятил их, чтобы не разбить зубы, когда его ударили лицом об стол. Он выдохнул в грязные пятна на его поверхности, чувствуя, как на каждое его резкое движение стул отвечал легким покачиванием, и руки от этого сводило, он глотал собственное мычание, пускал его нервной дрожью по конечностям, опирался на носки грязной обуви и дергался, пока его не отодрали от стола, чтобы толкнуть в него лицом снова. Шое застонал, смиренно ловя звездочки перед глазами. Он задел чужую ногу под столом и прикусил губу до боли, до мягкого жжения в скулах. С трудом получалось держать ненависть в том состоянии, в каком она впервые посетила его, — агрессивное пламя тонуло под чужим профессионально выдержанным безразличием, перед неожиданно принятым с концами бессилием Хинаты. Он сам застрял в каком-то воображаемом отрезке времени, обнаружив вдруг в себе удивительную живучесть и тягу к неоправданной надежде на лучший исход, может быть, он в глубине души восхищался собственной изворотливостью и теперь взывал к ней всеми силами своего жалкого существа. Церемония лобызания со столом превратилась для него в бесконечную череду из ударов, смоченных горьким привкусом ожидания. Шое действительно ждал, причем, не того, что кто-то его спасет, а того, что ему самому предоставится шанс действовать, но Хината в засаде, его ноги сводит судорогой, и он расставил их пошире, удивляясь собственной собранности и сдержанности. Шое молча сглотнул слюну, и его передернуло от ее отвратительного привкуса. Кагеяма сидел напротив него, навзничь опрокинувшись на стуле, — он смотрел куда-то в потолок, стараясь игнорировать грохот чужих шагов, который будто корявое эхо самых его мерзких и душных мыслей, будто тиканье бомбы под пазухой, — Тобио в жизни бы не подумал, что его может так колотить от одного лишь чужого присутствия рядом. Он утирал слюну об воротник собственной рубашки. Высокая фигура остановилась посреди комнаты, и зубы Кагеямы скрипнули в унисон со скрипом чужой обуви. Его пробило судорожной дрожью, когда длинные тонкие пальцы зарылись в рыжую макушку и снова отодрали голову Шое от блестящей поверхности стола, заляпанной красными пятнами. Они же утерли кровоподтеки, оставшиеся отпечатками на бледных щеках, приземлились на белую рубашку, оставляя мутные отпечатки. — Дорогой мой, ты же знаешь, что значит работать на кого-то. Время моего руководителя — мое время, и время это тебе ну никак нельзя тратить. Каждая минута твоего молчания — это еще один поцелуй со столом. Наш дорогой четвероногий друг скоро развалится к чертовой матери, а что насчет тебя? От твоего лица останется один только фарш, алло, — высокая фигура согнулась пополам, подбираясь к Хинате поближе. — Твой дорогой компаньон будет его соскребать своей башкой, если я дам тебе передохнуть. Как насчет этого? Белый воротник Шое заляпан неаккуратной россыпью красных пятен. На лбу у него обширная гематома, — он развалился на стуле точно так же, как Тобио, и мебель жалобно скрипела под тяжестью его попыток оставаться в сознании. — Пацан, я сижу с тобой тут уже три часа. Не заставляй меня лезть тебе в штаны и проверять, какие там у тебя яйца — титановые или бриллиантовые, ну или сколько кулаков влезет в твой зад. Мы же по-хорошему с тобой планировали договориться. Не я это начал, правильно? Я здесь, чтобы все закончить. Он обождал несколько секунд и, так и не услышав ни звука в ответ, задрал голову Хинаты и посмотрел на его лицо. Шое, получив дозу резкого света от противной лампы, закатил глаза. — Только не отключайся. Слышишь? — он потрепал рыжую макушку. — Кенма, воды сюда, пожалуйста. Один громкий щелчок пальцев вызвал раздраженный вздох откуда-то из-за угла и практически тираду из молний в башке Тобио, — виски свело тупой болью, и он согнулся пополам, зажмуриваясь. Столб воды ударил в стул Хинаты, лениво пополз вверх и впечатался прямо в рыжий затылок. Рубашка моментально прилипла к телу под тяжестью влаги, и свежие кровоподтеки растеклись мутными пятнами, — Шое выгнулся вперед под напором ледяной воды из шланга, которая, будто зверь, вгрызалась промеж лопаток и стекала каплями за ремень брюк. Руки его были крепко связаны за спинкой стула, так что запястья от таких отчаянных телодвижений тут же свело, и пульсирующая боль в конечностях — жалкий и отчаянный скулеж мышц. Кагеяма слышал, как Хината дернулся и случайно ударился коленкой о край стола. Он почувствовал ледяные капли, которые редкой очередью прошлись и по нему тоже. Тобио открыл глаза и уставился на влажные разводы на лакированной поверхности деревянного стола перед ним, он выдохнул одновременно с Шое и все еще не мог понять, стоило ли ему умирать сегодня утром во сне, лишь бы не находиться здесь сейчас. — Еще раз, Хината, основное производство не связано с государственными заказами, я правильно понимаю? — Куроо вытер руки полотенцем. Он посмотрел на Шое сверху-вниз и заговорил так спокойно и непринужденно, что Тобио было даже как-то мерзко — он сам околдовался тембром чужого голоса и закатил глаза, невольно представляя, что он просто сидел на очередном собрании своего клиента, но спрятаться в воспоминаниях не получалось, потому что звук чужих шагов невыносим, он таким контрастом бил по мозгам, что Кагеяма моментально вспомнил, что находился он сейчас в какой-то холодной подсобке за городом. — Не в моем секторе, — процедил Шое. По лицу у него стекали крупные капли воды, он судорожно моргал, когда они попадали в глаза. — По большей части у нас индивидуальные заказы. И никаких тендеров на гос-проекты, я же уже говорил. Когда людей пытаешь, стоило бы их слушать хотя бы внимательно. Тетсуро махнул рукой, и его невысокий ассистент отбросил шланг воды в сторону, лениво отодрал себя от однотонной серой стены и достал из портфеля, лежавшего в луже воды у тяжелой металлической двери, папку с документами. Куроо принял ее, коротко кивнув и принялся пролистывать файлы. — Биржевой маклер строительной компании «Карасуно» отдела города Кобе, Хината Шое, я правильно все говорю? — он даже не дождался утвердительного кивка Хинаты и продолжил бормотать себе под нос. Куроо нахмурился, внимательно изучая содержимое папки. — Я бы сказал, что ты обычный штатский сотрудник, брокер, работающий от имени своего папаши, если бы не статистика по твоим сделкам, компании, в дела которых ты влезаешь по самое не могу, аукционы, на которых ты тыришь наши товары и, пожалуй, твое выбивание из месячных графиков. — Я работаю исключительно по указке отца, — буркнул Шое, нахмурившись. Он попытался выглядеть максимально убедительно, но вода продолжала стекать в глаза, а дикое биение сердца отражалось красными пятнами на щеках. Кагеяма вгрызался в Хинату отвлеченным каким-то взглядом, будто изо всех сил старался смотреть сквозь влажные темные локоны, прилипшие ко лбу, сквозь все его агрессивно искаженное лицо. Он смутно переваривал, что вообще происходило, потому что слишком уж много было объектов, за которые его мозг жадно цеплялся с кропотливым анализом, судорожно пытаясь разобраться с ситуацией. Кагеяма не знал о чем думать — как он так просчитался так вообще со всем и сразу? И неужели Шое, мастер по тому, чтобы вешать лапшу на уши, действительно сейчас так паршиво врал? Краснел он до самой шеи так, как никогда не краснел. Быть может, теперь страх придавил к полу его навыки, и на передний план вполне очевидно выдвинул чувство самосохранения, которое пресекало любые вменяемые попытки наврать и скрыть информацию о компании для сохранения жизни или хотя бы всех зубов в целости и сохранности. — Я знаю, как, где и на кого работает твой отец. И мы оба знаем, что из его параметров и требований ты как-то заметно выбиваешься, — отметил Куроо, многозначительно глянув на Хинату. — Ты в общую картину совершенно невовремя вписался, и с этим я ничего не могу поделать, у меня тоже свои начальники, понимаешь? Тобио позволил Шое немного бездумно поплавать в пространстве и разорвал с ним зрительный контакт, помотав головой. Ему до сих пор ни слова не было сказано и, судя по разговору, Тетсуро собирался залезать в самые дебри касательно дел компании, не трогая при этом всяких там мелких пешек вроде телохранителя своей жертвы, что в принципе давало Кагеяме немного времени плюс шанс хотя бы немного разобраться в ситуации. Навыки, отработанные годами, вылезали на свет неохотно, какими-то покореженными и полупрозрачными, и все, как одно большое бесформенное месиво, отливали временем, проведенным с Хинатой Шое, который все его способности не то, что зарыл в землю — он просто размазал их по атомам как-то по-собственнически, с остервенением даже, будто просто видеть не мог в человеке рядом телохранителя, — ходячее, дышащее свидетельство того, что кто-то, быть может, играет не совсем честно, и кумиры его — ночные тени, хитрые и аморальные, что в целом его делает продуктом, который замарали на целую треть, будто вся грязь впиталась в него с группой крови, с фамилией, горьким запахом денег и бумаги. Кагеяма Тобио оставил все свои догадки о чужом страхе, когда приметил лишь дряхлые остатки паники в медовых глазах напротив. Она со временем остыла и покрылась сухой коркой в трещинах — Шое выжигал ее собственным раздражением, которого пока даже не осознавал. — Что ты знаешь о проекте «Центавра»? — поинтересовался Куроо Тетсуро. — Государственный заказ. — Ты говорил, что вы не выходите на площадку тендеров по государственным заказам. — Никто и не говорил, что проект «Центавра» кто-то привел толком в действие. Еще до того, как меня отстранили, возникли проблемы с внутренними денежными средствами, но это не было связано никоим образом с конкретно нашим отделом, — проворчал Хината. Все его сквозные попытки дерзить хотя бы через свой тон были больше похоже на жалкие потуги держать дистанцию между ним, таким неожиданно неразборчивым в словах, и Куроо, настойчиво-хладнокровным, абсолютно невосприимчивым к любым изменениям в голосе или лице Шое. — Что ты знаешь насчет сентябрьской аварии во втором корпусе? — Практически ничего. Отец хранит отчеты по этому делу в сейфе, а к сотрудникам того отдела меня не подпускает. Мне и не особо интересно было. — Дальше. Мелкие коммерческие торги, — Тетсуро наклонился, опираясь ладонями о стол и повисая тяжелой тенью между Кагеямой и Хинатой. — Почему вы сдали позиции? — Я еще раз повторяю. Я не имею к делам моего отца никакого отношения. Все, что мне поручалось подписать, было заранее обговорено. — Ты заменял несколько работников по некоторым обстоятельствам. Конкретно, личного брокера твоего отца по западному району, финансового представителя в южном и за границей. Думаю, мне не стоит говорить, на каком именно пакете документов ты работал. Кагеяма, в отличие от Куроо, под этой лавиной из слов разглядывал Хинату по-отрешенному внимательно, так, как он обычно следил за новобранцами в их частном секторе подготовки телохранителей, — он будто с помощью возрастающего градуса паники, сквозившего сквозь их взгляд и каждое лишнее дерганное движение пытался рассчитать время до эмоционального взрыва. Шое все то время, что Тобио его вообще знал, был неким олицетворением неудержимой, неконтролируемой и абсолютно губительной энергии. Хината — пороховая бочка, он сидел на гвоздях и, судя по лицу, глотал тоже их. Брови его неожиданно съехались домиком, и он вбил взгляд в сетку щелей между плитками, обеспокоенно мотая головой из стороны в сторону. Тобио никогда не зарывался во все эти бизнес-штуки, может быть, потому что его никто никогда к ним не подпускал, и этого оправдания собственной незаинтресованности ему хватало. Все то время, что Хината позволял быть ему рядом, он либо ничего не понимал, либо чисто по повелению широчайшей души своего клиента разгребал стопки документов, руководствуясь при их сертификации не своим опытом, а шишками, набитыми отцом, благо, тот любил заводить целые папки с дремучим лесом информации о том, с кем можно и с кем не следует связываться. Да, у него была плотная папка для «сомнительных» компаний, и только никаких «рекомендованных» в его столе не нашлось. Кагеяма судорожно вспоминал хоть что-нибудь о Некоме, чего он еще не успел вспомнить и о чем не успел предупредить Хинату ранее, но мало какие скелеты теперь вылезали из шкафов в его памяти. — Хината, работать без лицензии — ну ой, как нехорошо, — буркнул Куроо, наклонившись к уху Хинаты. Тот вперился взглядом в стол и нервно сглотнул. Кагеяма не расслышал толком, что ему сказал Тетсуро, но зато прекрасно заметил пелену перед чужими глазами, поэтому не нашел ничего лучше и наступил Шое на ногу, практически теряя с ним зрительный контакт из-за такого неожиданного отупения взгляда. Тот едва ли отреагировал. Кагеяма нахмурился, понимая, что он все еще оставался не при делах, и если раньше он молился всем, кого только знал, чтобы его вообще к деньгам и всем этим биржевым площадкам даже близко не подпускали во избежание травмы его мозга и какого-нибудь отдела в сердце, отвечающего за веру в человечность, то теперь его даже раздражало, что во всем этом допросе в весьма агрессивной форме он едва ли видел смысл, — его абсолютно не цепляли крючки, которые вонзались Шое в самую спину, так что Кагеяма даже примерно не мог нащупать траекторию, по которой Куроо планировал вытягивать все соки из своей жертвы, он не мог встать поперек чужого горла, не мог даже понять цель своего присутствия в данной комнате в момент довольно интимного разговора, который, как он знал, в подобных тонах может возникнуть исключительно между допрашивающим и допрашиваемым и который протекать в нужном ключе мог только если оба этих субъекта находились наедине. Он не знал, как шепнуть Хинате, что все нормально, потому что он понятия не имел, о чем вообще речь идет, и как-то по самооценке сладко-горьким набатом било осознание того, что все его навыки и выработанные рефлексы по типу «прыгаю на гранату пузом» или «подставляю башку под выстрел», вся его обязанность помогать теперь свелась к одному едкому желанию сказать «все будет хорошо», когда ничего уже, судя по серьезности ситуации, не будет хорошо. Когда, судя по разговору, ничего вообще никогда не было хорошо. Шое сделал Кагеяму слабым. И, если посмотреть на то, как он сам сдувался на глазах от зачитывания Куроо цитат из папки, Тобио не остался в долгу. В разговор он включился только когда Тетсуро снова схватил Хинату за затылок и толкнул его лицом в стол. — Твой договор, Хината! — Я понятия не имею, о чем ты говоришь! — вскрикнул Шое. Тобио нахмурился, понимая, что его клиент не обращал на него никакого внимания, пытаясь спалить взглядом кружащую вокруг фигуру Некомовской крысы. Будто если Хината не будет видеть телохранителя перед глазами, будучи последним человеком, который вообще помнит о его присутствии здесь, то тот исчезнет, телепортируется вдруг в какое-нибудь место далеко-далеко отсюда. Будто Кагеяма — призрак, галлюцинация, который сливается с окружающим фоном, если его игнорировать. Хината утер кровь, идущую носом, об рубашку, с трудом при этом извернувшись. Куроо почесал переносицу и переглянулся со своим напарником, стоящим у двери. — Твой отец пытался выкинуть нас из договора, который мы с тобой, малец, заключили. Почему он попытался это сделать? Он делился с тобой своими подозрениями? Кого из сотрудников он пытался уволить? — Он любит увольнять сотрудников пачками, откуда мне знать? — прошипел Шое. — Кого он устраивал на работу? — Я не знаю имен. — Должности, Хината. Шое шумно выпустил воздух сквозь сжатые зубы, будто постарался за раз выплеснуть всю агрессию и желание начать спорить с человеком, которому не составляло особого труда затолкнуть этот чертов шланг ему до самого желудка и начать вливать в него воду, пока из ушей не потечет. Кагеяма смотрел на лужу под ногами, на капли на собственных ботинках и недоуменно ловил отголоски мысли, которая как-то уж совсем настойчиво просилась на ум. Под его плавающим по комнате взглядом вдруг оказался подергивающийся кадык Шое — Куроо задрал его голову, оттягивая волосы назад. Он снова подошел слишком близко, судя по всему, чтобы говорить на одного ухо Хинате, причем так, чтобы эхом в другое отдавалось. — Смотри, значит, как мы поступим. Если ты мне скажешь, чье имя в красном конверте и кого посадил твой отец нам на хвост, то мы тихо и мирно разойдемся, позволим тебе уехать отсюда с миром. Если же нет, тогда я выбью из тебя признание о том, что ты убил собственного отца, пытаясь занять его место, которое тебе никак не доставалось из-за личных с ним конфликтов. — Хината открыл рот, чтобы что-то сказать, но Тетсуро шустро оттянул его нижнюю губу пальцем, из-за чего тот ошарашенно шугнулся в сторону и все равно попал прямиком в чужие объятия. — И поверь мне, улик будет столько, что ни один адвокат это болото не рискнет разбирать. Тобио замер, услышав какой-то грохот за дверью. Ни Шое, ни Куроо не обратили на него никакого внимания, а вот Кенма, стоявший у двери, встрепенулся, раздраженно цокнув языком. Он выглянул из комнатки, толкнув тяжелую дверь. Бросив кому-то несколько слов шепотом, он снова сделал эту комнатку, больше походящую на жестяную банку, абсолютно замкнутым холодным пространством, в котором мысли не бились от стенки к стенке, а замирали мрачными выдохами под носом. — А что, если в этом конверте мое имя? — прошептал Хината. — Я знаю наверняка, что ты — не наследник, иначе бы ты здесь уже не сидел. — И как же это мой отец так вообще просчитался, когда продавал вам акции? — прищурился Шое, давя кисловатую, вымученную ухмылку. — Он просчитался еще тогда, когда ушел из Китагавы, когда нанял Кагеяму Сэтору, и, наконец, когда позволил какой-то шлюхе залететь от него. А ты не знал? Кагеяма подавился воздухом и с силой отодрал свое внимание от пола. Имя его отца, произнесенное вслух, было легким ударом по самым мозгам и сердцу, тогда как для Шое оскорбление, нанесенное его матери, оказалось молнией, ударившей по всем нервным окончаниям сразу — он дернулся в чужих руках, практически оскалившись. Ноги его подскочили под столом, и он резко дернул плечи вверх, так, что его крепко привязанные к стулу запястья заныли с такой силой, что у него даже вены на шее взбухли. — Неужели теперь ты меня нормально слушаешь? Стало интересно? А могли бы обойтись и без всякой грязи, — Куроо похлопал Шое по плечу, после чего вдруг поднял взгляд на Тобио, припечатывая его к стулу внимательным разглядыванием. — Хочешь рассказать своему другу, как так вышло, что его папаша помер на дне тухлого, грязного водоемчика? Я уверен, что вы не раз это обсуждали, просто, может быть, при помощи третьих лиц получится внести ясность в данный вопрос? Куроо терпеливо дождался того момента, когда Кагеяма и Шое сцепятся в молчаливой зрительной схватке, прокашлялся и продолжил. — Впрочем, удачно для кое-кого вышло. Одного необычайно раздражающего и умного бизнес-зародыша чуть не прихлопнула Некома, но как хорошо, что рядом был Сэтору, который с радостью готов жрать дерьмо за десятерых. — Заткнись. Тобио, который в обычной ситуации удивился бы тому, что собеседники Хинаты не округляют ошарашенно свои глазенки, стоит его телохранителю вставить свои пять копеек, теперь только поджимал губы, смотря на Шое с несдерживаемым вопросом, читающимся в его блестящих глазах и дрожащих руках. Он не мог припомнить ничего, что было бы связано с его отцом, Сэтору Кагеямой, потому что одно только его имя — нокдаун, финишная прямая складывается из его линий. Тепло, свежее и мягкое, словно облако, вдруг травится каплей дегтя, — Тобио выжимает ее из себя силой, чисто из принципов, и его тошнит, воротит от самого себя, когда он пытается отрыть на дне собственной души ненависть к Шое, которую он так долго воспевал, которую холил и лелеял, выставляя чуть ли не лучшей чертой их отношений. На месте ее не было, и Кагеяма с ужасом, вспыхивающим легкими покалываниями мышц в разных частях его тела, пытался понять по каким-то косвенным признакам, исчезла она от искренности, которую совсем недавно на него выплеснул Хината, или же ее изначально никогда и не было, будто смертная тоска просто требовала строить неизвестно какое отношение ко всему миру, выплавляя огромные полупрозрачные башни из ненависти. Сейчас, может, дело было в сверхъестественной чуйке Тобио, который чуть ли не в воздухе еще изначально ощущал связь Хинаты со смертью собственного отца, поэтому понимал в глубине души, что ему есть, за что действительно ненавидеть своего клиента. Непонимание и паленое тепло в его сердце — ядерное месиво в глазах Тобио. Он не встречает никакого сопротивления со стороны Хинаты, который настолько по-открытому беззащитен, что давит глотку — инстинкты кричат защищать его, но Кагеяма понятия не имеет от чего. От кого надо защищать Хинату Шое, если его единственным врагом всегда был только он сам? Как он вообще должен защищать его теперь, если имел полное право вписать его в список тех людей, которых он действительно мечтает смешать с пылью, чей прах он желает развеять по ветру и вбить себе в грудь, пытаясь закоптить глаза тоске, которая — ненасытное животное, она просит мести, и криками своей жажды оставляет мутный осадок в самом Тобио? — Судя по всему, Кагеяма, ты такой же безнадежный смельчак, как и твой отец, раз уж приперся сюда по первому зову своей пташки. Надеюсь, что тебя хорошо воспитывали и живешь ты по тем же принципам, что Сэтору. Мне крайне выгодно, чтобы ты сдох так же смиренно. — Ты ничего не знаешь о моем отце, — процедил Тобио с расстановкой. Хината опустил голову, тяжело дыша, абсолютно не выдерживая такого напора. — Зато он о нас много чего знал, да? — Тетсуро вскинул руки. — А то ты думаешь, почему произошло то, что произошло. Надеюсь, что у тебя тоже крайняя степень депрессии и ты тоже будешь вылизывать ствол пистолета, прося застрелить тебя. Хината зажмурился, когда Кагеяма резко задрал ногу, пиная стол так, что тот даже подскочил с тяжелым грохотом. Куроо прижал его к полу, внимательно разглядывая Тобио. Слишком уж внимательно и заинтересованно. — Тобио, не слушай его, — прошептал Шое. Казалось бы, ему можно было верить, потому что он со своим уникальным чутьем и умением распознавать все оттенки чужого тона явно давно уже понял, что на них просто пытаются оказать максимальное психологическое давление, так что он прекрасно знал, какая цель была у Куроо, хотя он и не видел в ней никакого смысла. Если у Тетсуро на руках была хоть какая-то информация о конверте, значит, он явно должен был знать о том, что Кагеяму не подпускают к документам — даже не копая особенно глубоко, можно было обнаружить, что этот факт не особо-то и скрывается. Максимум, о чем мог рассказать Тобио — домашние скандалы, и те бы только подтвердили отрешенность Шое от дел компании и исключили бы вероятность того, что он может знать, чье там имя пихнул его отец в красный конверт вместе с распоряжениями о завещании. Хината вздрогнул, понимая, что его тихое предупреждение слышал не только телохранитель. Более того, именно Кагеяма его и не слышал. Шое прикусил щеку изнутри, когда Куроо прикрыл ему рот. — Я не говорю, что это я убил его, — буркнул Тетсуро, на что Кагеяма только больше оскалился. — На кой-вам черт сдался Тобио? — зашипел Хината в чужую ладонь. — Вам нужна информация о биржевой площадке, о бизнесе моего отца, так? Он ничего об этом не знает, ему близко даже подбираться к такой информации нельзя, у него в контракте об этом все достаточно подробно расписано. Куроо убрал руку от лица Шое, позволяя ему говорить. Хината немного удивился этому, потому что он, на самом деле, уже едва соображал, и его язык двигался от одних только легких вспышек паники на самом дне сознания, в остальном же он напоминал кусок фарша, он был уверен, что упадет, если попробует встать — ноги у него уже затекли, а задница приобрела форму стула за все то время, что он проторчал здесь, вжимаясь в него, чтобы не чувствовать хотя бы половину той боли, что его заставляли переваривать. Зубы его двигались как-то рефлекторно, он все еще хотел укусить ладонь Некомовского агента, которой уже не было на его губах, и челюсть его свело легкой судорогой. Он прикрыл глаза, переводя дыхание, после чего снова заговорил, стараясь набрать побольше душевных ресурсов для того, чтобы голос его звучал максимально убедительно, но прежде, чем он успел хоть что-нибудь сказать, Тетсуро вдруг хлопнул его по плечу и постарался развернуть к себе, наклоняясь к его лицу пониже. — Ты что, не в курсе, что разговор с Кагеямой не особо связан конкретно с вашей фирмой? Это вообще другая тема, раз уж на то пошло, наше личное дело, его и Некомы, — мягко проворковал он, убирая мокрые прилипшие на лоб ржавые волосы с чужого бледного лба. — Не думаю, что тебе хочется зарываться во все это дерьмо с головой, потому что, поверь мне, причин сравнять тебя с землей будет гораздо больше, если я расскажу об этом тебе. Я даже самому Тобио это рассказывать не очень хочу, но это было бы очень неуважительно по отношению к нему. Но об этом позже, наедине, да, Кагеяма? Куроо сверкнул взглядом в сторону телохранителя Шое, после чего тяжело вздохнул, не забыв мельком глянуть на часы. — Тебя это не касается. У нас с тобой свое дело. Красный конверт, Хината. Даю тебе две минуты. Тетсуро оторвался от Шое и снова принялся расхаживать по комнате. Тобио кусал взглядом его спину и с холодным смирением принимал его высоченную фигуру, которая вдруг во всех деталях начала отпечатываться в его памяти. Он все еще понятия не имел, жалел ли о том, что приехал сюда по одному лишь звонку Хинаты, понятия не имел, насколько же отточенными должны были быть его рефлексы, чтобы они позволили намертво проглотить панику от осознания того, что тому последнему, что у него вообще было, угрожала серьезная опасность. То последнее, что у него было, как он понял, копнув немного глубже, едва ли было связано с работой. Он, когда его повязали около входа в дом Шое, а потом запихнули в машину, надев на голову мешок, рассчитывал возможные ходы в чисто гипотетических вариациях развития событий, и вдруг понял, что не было в его вариантах ни одного, который бы позволял отдать его клиента на растерзание — он отдал бы все немалые деньги, заработанные за три года, он отдал бы эти три года, лишь бы не отдавать Хинату. Кагеяма с ужасом ощущал огромную прореху в его психологической защите, и по форме она идеально обводила контур тела Шое, каждый волосок с его головы, каждый выдох и сказанное им слово. Хината сделал Тобио слабым, да, но сделать слабее его могло теперь только отсутствие Шое. Кагеяма даже не думал об этом, он вообще практически отключился от происходящего, и выбивание из привычного графика организм его воспринял совершенно нормально, почти как очередное развлечение авторства его клиента, небольшую такую экскурсию в жизнь, полную чего-то другого, отличного от порядка и стабильности. Тобио был бы сейчас бесполезным куском мяса, если бы его надежда была сильнее расчетливости, но он в момент добился того, что даже отсутствия надежды в нем не было, — была только пустошь в башке, холодная и абсолютная, — он ей доверился, чтобы слепо пользоваться своими навыками, но она привела его к осознанию того, что в конце концов он просто доползет до выбора, в чью же башку он позволит прилететь пуле. Осознание всего и сразу жахнуло в лоб: его абсолютной беззащитности перед Шое, который со своим грозным и крайне подозрительным взглядом теперь стоил нескольких десятков вооруженного и хорошо обученного Куроо, понимание того, что они каким-то образом оказались звеном в конце цепи мероприятий Некомы по проведению программы паразитизма через неустойчивые отделы Карасуно, а еще, ну, легкое такое сомнение по поводу того, что их выпустят отсюда во вменяемом состоянии, с полным составом конечностей или хотя бы живьем. Тобио знал о Некоме достаточно из папок своего отца, но он никогда не задумывался о том, сколько информации тот успел унести с собой в могилу. Он понятия не имел, знает ли Хината хоть что-нибудь об имени в красном конверте, он просто знал, что скажет Шое или нет эту информацию — не имеет никакого значения. Потому что все идет строго по плану, потому что жрать им в итоге пули, которыми забит пистолет Куроо. И никто ничего не сделает, потому что никто ничего не сделал, когда они раздавили Китагаву изнутри, когда они выдворили из нее отца Хинаты, и когда вынудили отца Тобио взять на себя охрану некоторых частных лиц, чтобы выкинуть слишком умную личность из своей грязной игры. Кагеяма впервые в жизни ощутил себя абсолютно бесполезным. Он мог бы отразить удар по лицу, но никто не бил его по лицу. Он мог бы вытерпеть тираду из рассказов о его отце, не сломавшись при этом окончательно, но никто ничего ему не рассказывал. Он ощутил себя в цепях чужого расчета беззащитным ребенком, таким, которым и был всю жизнь, и умение размахивать руками и бить точно в цель теперь казалось таким ничтожным, что он бы предпочел больше времени убить на придумывание безболезненного способа суицида, нежели на многочасовое искалечивание боксерской груши, на которое он угробил свою жизнь, и все потому что он в этом плане с рождения, потому что он так же, как и Хината — проклят собственной кровью и фамилией. И он сделал в этой жизни все, чтобы приклеить эту ношу к себе намертво. — Десять секунд, — буркнул Куроо, глядя на часы. — Ты рылся в его документах, Шое, ты знаешь. Ты все знаешь. — Я понятия не имею! — Пять. — Тебе конец, я гарантирую. — Никто не придет, Хината. Тобио вздрогнул, стоило Куроо резко махнуть рукой. Столб воды из шланга ударил Шое с такой силой, что тот завалился набок вместе со стулом. Кагеяма почувствовал себя каким-то неполноценным, молча смотря практически сквозь Хинату, падающего на пол и встречающего первый пинок ботинком в живот, потому что единственное, чему он учился все это время, чему позволял себе учиться — не жизнь, а выживание. И теперь, когда ему требуется выживать, он чувствует вокруг настолько много самой жизни, что тупеет на глазах. Тобио ощущает давление почти фантомной связи со своим швейцарским ножом, который обычно был где-то за пазухой, а теперь валялся в одной из комнат длиннющего коридора, как оторванная и жизненно важная конечность — Кагеяма впервые осознает, что он, быть может, отвратительно плох в том единственном, на что вообще был годен. Он вдруг подумал о том, кто же его обманывал всю жизнь, раз уж он всегда был лучшим? Ему лгали, или он сам себя крошил на куски ежедневным навешиванием лапши на собственные уши, «чтобы легче жилось». «Чтобы легче жилось» он идет по стопам отца, «чтобы легче жилось» — в его жилах и мясе, когда он покорно заваливается на заднее сиденье автомобиля, ударяясь головой, и в «чтобы легче жилось» вся его вдруг тупость, меркантильность, и столько сложностей в жизни? Тобио плавает в болоте из ошибок, и в башке его — каша, когда он слышит голос Куроо: — Минута, Хината. «Хочу этого». Да с какой, сука, стати? Кагеяма здесь оказался, судя по всему, ради одних только дел своего отца, и он это прекрасно понимал. Его бы проигнорировали, будь в кругу его ближайшей родни не чертов Сэтору. Тобио — пушечное мясо, продукт жизнедеятельности собственного отца, и все его достижения, — горят, пылает все то единственное, что он нашел в куске дерьма, которое язык как-то позволял называть жизнью, все то светлое и чистое, что только оставалось в чужом взгляде, — адовым синем пламенем оно жрало радужку медовых глаз. Кагеяма подумал о том, что его, вот смешно, нельзя сломать, потому что он и так — один сплошной душевный перелом, трещина на асфальте, но его перемалывает в чистую энергию, когда он слышит голоса, которые — эхо в стенках его черепа. — Расскажи мне. — Я не знаю… — Я не знаю, Куроо, — поправил Тетсуро. Он засунул руку в карман и выудил оттуда белую пачку. Вытащил из нее сигарету. Кенма послушно поднес зажигалку. — Тебе помочь? — Да, Куроо. Хината всхлипывал под столом, но все, что мелькало перед глазами Тобио — это огромные стопки папок с документами его отца. Он судорожно пролистывал их в памяти и видел только кучу смазанных названий, но все равно продолжал переворачивать файл за файлом, потому что знал, — он найдет на одном из разворотов «Некома» крупными буквами. Такими же большими и бездонными по своей черни, как болото, в котором они по уши и по самые кости разом. — Ты ведь хотел заниматься бизнесом самостоятельно? — Да, Куроо. — Очень хотел? — Да, Куроо, — промямлил Шое, и Кагеяма закрыл глаза. Тетсуро выдохнул дым в потолок и забрал шланг из рук своего верного ассистента. — Но папочка не разрешал, да? — Нет, Куроо. — Совсем не разрешал? — Нет, Куроо. — Но ты все равно занимался бизнесом самостоятельно, да? Хината мямлил совсем вяло, и Тобио чувствовал, что у него уже промокли ботинки от лужи, образовавшейся под столом. Он тяжело глотал воздух, ему мерещился запах чужой крови, которая — слабость, абсолютное отсутствие возможностей инъекцией под кожу. Кагеяма — бесполезность, помноженная на завышенное самомнение. Может быть, ребенок, которого он вечно видел в глазах Шое — всего лишь его блядское отражение. — Не слышу! — Да, Куроо! — Что ты делал? — Занимался бизнесом самостоятельно. — Ты расшатал бюджет компании и обеспечил ее отказ от государственного заказа и ухудшение репутации, так? — Да, Куроо. — Ты подписывал договоры с сомнительными компаниями и частными лицами, продавая акции Карасуно, так? — Да, Куроо. — Ты убил своего отца, заплатив за его убийство криминальной банде, так? — Да, Куроо. — Так что ты сделал? Кагеяма не знал, притворялся Хината или нет, стараясь просто максимально безболезненно пережить это, он не знал, слышал ли хруст костей Шое, или же это его душа разваливалась на части, когда он начинал краем мозга догонять, почему же конкретно никто не придет. — Не слышу! — Я расшатал бюджет компании и обеспечил ее отказ от государственного заказа и ухудшение репутации. — И? — Подписывал договоры с сомнительными компаниями и частными лицами, продавая акции Карасуно. — Дальше. Кагеяма Сэтору выбрал работу, он выбрал Хинату старшего, потому что оба они — идиоты. Отец Тобио позволил депрессии выжрать его изнутри, как вирусной инфекции, и, выбирая между собственным сыном и безопасностью Шое он предпочел последнее, может, потому что просто так он был ближе к смерти и понимал это всем своим нутром, он чуял ее — чуял, как никто другой никто бы не смог, и как сейчас начинал чуять Тобио. Он вдохнул ее вместе с легким запахом чужой крови, который — почти иллюзия, его практически не существует здесь, где сидит Кагеяма — в метре от задыхающегося Хинаты. Он почти разочарован, он не верит, что паника именно такая на вкус. — Скажи это. Мне нужно, чтобы ты сказал это. Шое впервые в жизни отказывался лгать. Он застонал от боли вперемешку с обидой и забил ногами по скользкому полу, когда Куроо, щедро ударив мощной струей воды в чужое лицо, отбросил шланг в сторону, поднял свою жертву за шкирку и резко встряхнул. Хината ухватился за его запястья так крепко, будто это шея Тетсуро, он упирался пятками в ножки стола и мотал головой. Куроо смотрел на него несколько секунд, а потом поставил на ноги, перекатил сигарету из одного уголка губ в другой, он пялил на него не как на человека, в нем ни капли агрессии, Хината для него — работа, и Тобио почти коробило, потому что на Шое смотрели так, как должны были смотреть на него самого. Хината вдруг, откуда ни возьмись, вот это да, — просто мясо. Он вскрикнул, когда Тетсуро ткнул в него кончиком зажженной сигареты, дырявя рубашку насквозь. Когда он перехватил его и приобнял, не давая дергаться, когда он выволок его из-за стола — грязного и мокрого насквозь. Кагеяма тупо моргал пялясь в стену, и думал о том, что он, быть может, просто не заслуживает счастья. И чужие слова — петли на его шее, он раскачивался на них, как Хината в руках Куроо — сама смиренность. Тобио, надо же, — дно абсолютное и непробиваемое, он чувствует себя крысой в лаборатории, когда осознает себя в масштабах чужого плана. Эдакий папенькин сыночек. Маленький большой мальчик. Кагеяма, если бы верил в себя, сейчас очень бы сильно разочаровался, но все равно та единственная часть в нем самом, которая у него вызывала исключительное уважение — невероятная чуйка и понимание мира на уровне рефлексов, — сука, он бы выжег из ее себя дотла, чтобы вообще больше ничего не понимать. Он снова и снова не заканчивал заявление об увольнении. Все крепче и крепче привязывался к Хинате. — Тобио, очнись! Шое брыкался в чужих руках, пытался выскользнуть, он лепил на черную рубашку Куроо незамысловатые пятна своей крови, она стекала из его носа и рта на белый воротник, срывалась одинокими каплями на пол и замирала между плитками бледными мутными разводами, полупрозрачными на сероватом фоне и невероятно цепкими в глазах самого Кагеямы. — Очнись! Нога Тобио оторвалась от пола раньше, чем успел окончательно переварить происходящее. С силой он ударил по столу снизу и перевернул его одним мощным пинком, подскочил на ноги и подумал о том, что он, должно быть, рожден, чтобы сдохнуть. Он сдвинулся с места и, целыми копнами глотая невыносимое жжение в запястьях, бросился на Куроо с абсолютным ничего в башке — как пес, сорвавшийся с цепи. Тобио позволил своему телу снести массивную фигуру Куроо в сторону, он почувствовал, как чьи-то цепкие пальцы ухватились за веревку на его руках, крепко завязанных за спинкой стула, но он просто швырнул себя в стену, особо не церемонясь, и почти сразу услышал треск разваливающейся деревянной конструкции. Хината за его спиной попробовал броситься к одной из отлетевших в сторону ножек, но, только-только дернувшись, замер практически моментально, впервые в жизни ощутив холодное дуло пистолета, ощупывающее его затылок. От резкого удара перед глазами запрыгали звездочки вперемешку с пятнами ядерных оттенков — они канули в бездну, и Хината полетел следом, упал прямо в ноги Кенме, позволяя темноте пожрать его с костями. Кагеяма под двумя прицелами медленно поднял руки, понимая, что всю свою чертову жизнь он, может, просто хотел сдохнуть.

***

Скрипят двери, подозрительно воют телефоны людей, редкими группами скользившими по коридору, что-то громыхает в соседней комнате, и ругань свистит между ними, она насквозь пробивает воздух, но до Тобио все равно доползает мутным, грязным пятном, — он едва слышит удары шагов, едва ловит в холодной тишине собственное дыхание, потому что все, что ему удается обрабатывать в потоке всего происходящего — это мертвое молчание из другого конца комнаты, которое он чувствует каждым углом своего обглоданного жизнью сердца. Хината молчит не потому что он разочарован, не потому, что ему абсолютно нечего сказать, — он молчит, пытаясь подобрать нужный момент, которого может вовсе больше никогда не настать. Кагеяма едва ли видит его в тусклом лунном свете, украдкой пробивающемся через решетку на окнах. Он ловит взглядом косой контур растрепанной рыжей макушки, цвет которой при таком освещении стал вдруг серо-молочным, бледным каким-то подобием прежней своей яркости и живости. Шое молча кусает губы и пялится в стену. Кагеяме кажется, что он должен что-то сказать, но он знает вдруг наверняка, что Хината не хочет слышать от него ни слова. Он догадывается, что Шое, может быть, совсем немного хочет, чтобы он просто сдох. Тобио со всей своей солидарностью к данному вопросу терпеливо молчит, позволяя своему клиенту первому начать сонату их потерянному всему. Хината тяжело вздыхает, передвигая ноги так, чтобы в его-то отвратительном положении вдруг не заработать какое-нибудь серьезное нарушение спины или хотя бы не намучиться с судорогами, когда его в очередной раз поведут в металлическую комнату. — Ты знал, что твой отец работал в Китагаве? — вдруг прошептал он в темноту с таким холодным изумлением, что Тобио стало дурно. Хината поморщился, будто задавал вопрос самому себе. — Не только я это знал. В смысле, ты тоже наверняка был в курсе. Ты же читал досье. — Да не читал я никакое досье! — рявкнул Шое, даже не смотря на телохранителя. — Ты осознаешь это вообще? Твой отец работал на моего отца! Кагеяма только вяло промычал в ответ, щедро сбавив тон грустным согласием с данным фактом. Хината немного помедлил, а потом заговорил снова. — Господи, да твой отец умер за моего отца. Шое вдруг повернулся к телохранителю, и тот замер, ловя его пристальный взгляд в полутьме. Он не прочитал в нем ничего, и концентрация пустоты в нем достигала таких значений, что глаза его казались стеклянными и практически неживыми. Только брови, выгнутые домиком, придавали бледному лицу, заляпанному кровью и свежими синяками, хоть какое-то выражение. — Кагеяма? — Что? — Тобио? — Ага? — он прокашлялся, чувствуя отвратительный привкус во рту. Немного поерзал, тоже устраиваясь поудобнее, чтобы закрепить руки в нужном ему положении. — Не вздумай умирать за меня. — И что это вообще должно значить? Хината проглотил несколько слов, морщась от того, что он вдруг ощутил, как кровь из носа вдруг забилась в уголок губ. Он заморгал и дернулся вперед, на что наручники за его спиной отозвались веселым звоном. — Ты меня понял. Он выжидающе вылупился на Кагеяму, ожидая хоть какой-нибудь реакции на сказанное, но тот только сосредоточенно сверлил взглядом пол, будто надеялся пробить взглядом плитку, которая по бледности своей уступала только щекам самого Шое, у которого все еще звоном в ушах удары лицом об чертов стол, у которого состояние в целом — на мешок с картошкой, — он бесформенной кучей валялся около холодной трубы и старался абстрагироваться от ощущения, будто все его внутренние органы превратились в кровавое пюре. Нога его слабо дернулась, мышцы противно свело, когда он заставил себя отвернуться от Кагеямы. Он неожиданно представил себя героем боевика, воображая, чего бы такого он мог сказать философского-наставнического перед тем, как пойти на эшафот, перед тем, как сунуть голову в петлю и покорно прилечь на руки абсолютному «ничему», — черной мгле, которая выплюнула его душу из себя при рождении и которая заберет его к себе после смерти. Он не хочет, но все равно углубляется в мысль о том, что до рождения была смерть, и его воротит от собственного крайне пессимистичного настроя, хотя иногда Шое думал, что права у него никакого нет верить в лучшее. Хината молчит, и ему нечего сказать. Он настолько же знает, что и как сказать Тобио, насколько он знал чье имя находится в конверте, когда несколько минут назад валялся под ботинком Куроо, прижавшим его голову к полу. Тетсуро забирал его к себе в камеру каждые двадцать-тридцать минут и продолжал нелепые попытки выудить информацию, на которую Шое было абсолютно наплевать. Хината боится думать о смерти, но еще больше он боится думать о Кагеяме. Они валяются в мерзкой, влажной тишине и переговариваются только тяжелыми вздохами, чего Тобио делать до отвратительного не умеет — он только копирует чужой тон лишь для вида, будто пытаясь сохранить в воздухе легкое, полупрозрачное напоминание о том, что он все еще в комнате, хотя ему, в принципе, некуда деться. Он вообще застрял в каком-то выжидании, которое густым полотном растянулось по краям его мыслей. Кагеяма между сымитированными своими корявыми выдохами прячет легкий хрип, но тихий хруст все равно взрывается в недотишине бледной искрой. Он зажмуривается, надавливая сильнее. Холодный металл жжет запястье, и тупая боль высасывает все живое из большого пальца — Тобио выбивает его из сустава и толкает в сторону, не давая выпуклой костяшке препятствовать его тупой идее, которая возникла в его голове не вспышкой, а, скорее остатком от четко выработанных умений. Он упрямо вытягивает руку из наручника, прикусывая губу, он не смотрит на Хинату, а погружается в ледяную темень под веками, чтобы остудиться, чтобы погасить болезненное мычание на кончике языка, хотя он все равно перетекает в стон. То, что его рука в конце концов выскальзывает из крепкой стальной хватки — почти плевок в лицо, Кагеяма не верит собственным глазам и верить не хочет, когда шипит от боли, чувствует, как судорожно подергивается нога, и тянется ко второй ладони, снова сгибая большой палец. Второй щелчок сустава привлекает внимание Хинаты, и тот ерзает на месте, сонно отгоняя подозрительный звук, как надоедливую муху вместе с привычными уже стонами боли на фоне. — Шое? Хината не отвечает. Судя по всему, его совершенно искалеченная рука снова дала о себе знать и заскулила кислой болью, максимально закрывающей обзор на все происходящее — он отвлекся, бросив все силы на одну задачу, на которую все еще хватало желания, сконцентрировался на том, чтобы сжать зубы как можно сильнее, до неприятных ощущений, которые могли бы заглушить ноющую конечность. Шое повернул голову и недоуменно заблестел глазами в полутьме только когда услышал подозрительное громыхание наручников. Тобио оставил их в углу и неуверенно покачнулся из стороны в сторону, встав на колени. Размяв запястья, он с пугающей целеустремленностью пополз вдруг в сторону Хинаты, так, что тот даже заерзал, выпрямляясь, с необычайной выдержкой игнорируя дикую пульсацию в висках, которая практически под нос отдавала неприятной тяжестью. Он чувствовал возглас удивления, который рвался с губ, но понятия не имел, какие слова использовать, чтобы его выразить. К счастью, думать даже не пришлось, — Кагеяма прижал ладонь к чужому рту раньше, чем Хината успел более-менее сформулировать свои кряхтения. Увидев нахмуренные брови, Тобио приложил палец к своим губам, призывая хранить полное молчание и потерпеть пока с высказываниями любого рода, будут они относится к претензиям или же одам благодарности. Второе, кстати, было в целом в данной ситуации маловероятно, — это Кагеяма очень даже хорошо прочитал на чужом лице по возмущению вперемешку с беспокойством. Хината не был бы Хинатой, если бы не проигнорировал ладонь, прижатую к его рту. Он опалил чужую кожу горячим дыханием, хрипя неожиданной агрессией. — Он тебе башку оторвет. — Заткнись. — Я тебе башку оторву, Кагеяма, — телохранитель замер на секунду, по полной программе получив вдруг дозу вызова в чужом взгляде — она сверкнула грозным предупреждением. Тобио ответил на это совершенным безразличием. — Ты же говорил, что доверяешь мне. — Именно поэтому я не собираюсь смотреть, как он расквашивает твое лицо об стену. Сделай одолжение, будь хорошим мальчиком и вернись на свое место, пока они не обнаружили твою неудачную попытку побега, — прошипел Хината, и агрессивно плевался он бы еще очень и очень долго, явно стараясь вывести собственного телохранителя из строя крайне раздражительными речами, которые действовали на других людей если не своим содержанием, то невыносимой концентрацией едкости и желчи. Перебил его только громкий и противный хруст, с каким Кагеяма вдруг вправил сустав большого пальца правой руки, довольно неуверенно и едва ли правильно, судя по тому, какой болью вдруг прострелило кисть. Наручники за спиной Шое зазвенели — он дернулся, вздрагивая. — Ты же не… — У меня что, выбор был? — простонал Кагеяма, зажмуриваясь. В какой-то момент сердце его свело от двух противоречивых желаний — он хотел, чтобы Шое продолжал нести чушь, отвлекая от всего и сразу, в том числе и от гадкой боли, настолько непривычным шлепком прилетевшей в лоб, что стало даже стыдно, — это как издевка из прошлого, когда он учился ее глотать без всяких лишних претензий и звуков. А еще он вдруг подумал о том, что очень хочет, чтобы его клиент просто заткнулся, дал ему сделать свою работу и не давил своим голоском на ноющие суставы. Хината не успел и слова сказать, чтобы выразить все свое возмущение ситуацией и высказать надежды на лучший исход событий, которых у него, на самом деле, теперь наскребать где-то на дне сердца, — пульсирующего в панике такого комка нервов. Ударило по всему телу, будто громом, подозрительным грохотом с улицы. Яркий свет чужих фар вдруг въехал в окно и разбился об ржавую решетку на несколько аккуратных полос. Тобио прищурился, когда одна из них в унисон со звоном стекла приземлилась прямо на его лицо, являя миру свежий фингал под припухшим глазом и огромные кровоточащие трещины на губах. Наручники Хинаты зазвенели еще громче, когда он инстинктивно задергался, пытаясь то ли выбраться на свет, то ли наоборот спрятаться от него. До окна он вряд ли бы добрался, ему не стоило даже пытаться, хотя эта мысль как-то не забрела ему в голову, — он забился на месте, больно дергая руками, будто надеялся слепыми своими действиями как-нибудь безболезненно выбраться из наручников. Тобио подскочил на месте, из-за воя сигнализации не слыша топота чужих шагов за дверью — несколько человек ломанулись по коридору, щелкая пистолетами на ходу. Кагеяма ухватился за прутья решетки, будучи едва ли в состоянии привыкнуть к резкому свету, ударившему по лицу теперь легкой такой пощечиной, — он закрылся от нее ладонью и уставился на машину, которая, вроде как, не особо удачно остановилась у здания на окраине города. Судя по всему, уплывала она от неожиданно выплывшего из кустов края металлического забора, и вписалась при этом прямиком в чей-то задний бампер, вызвав истерику автомобиля, припаркованного практически у самого входа. Тобио понятия не имел, видел ли он когда-нибудь эту машину, хотя он не был уверен в наспех сделанных выводах, — стоит учитывать хотя бы освещение и цветные пятна, водоворотом кружащие перед глазами. Кагеяма качнулся на ногах от такого количества красок и ярких фонарей. Он увидел две тени, скользнувшие между его окном и визжащей тачкой, увидел вытянутые руки, держащие пистолеты, и оторвался от решетки, тяжело дыша. Кем бы ни был нарушитель покоя запрятанной от чужих глаз территории, Куроо явно его не ждал. У Тобио было слишком мало времени, чтобы соображать, — он все еще чувствовал себя бесформенным, корявым и нелепым мешком, который едва ли мог найти силы на то, чтобы ровно на ногах стоять, — он слегка покачивался, когда пригнулся, ловя в полутьме недоуменный и даже испуганный взгляд Хинаты. На самом деле он был бы не против поставить мир на паузу, потому что именно сейчас, когда в его мозг влили долю адреналина, тот вдруг принялся разгоняться для, судя по всему, работы на максималках, потому что в голову ринулось все разом, и перемешиваться это начало на довольно высокой скорости, так, что Кагеяма едва смог подавить рвотный позыв. Его шатало на ногах от большой концентрации шума и света, от внезапно хлынувших в мысли воспоминаний — он смаковал реальность пьяно, нехотя, щедро мешая ее с голосом собственного отца и рассказами Куроо, и совершенно об этом всем не жалел, по крайней мере, пока. Закашлявшись от резкого приступа нехватки воздуха, он вцепился пальцами в края подоконника, сдирая шпаклевку. Наручники Хинаты забились вдруг с небывалым рвением, и звон этот показался Кагеяме неожиданно мягким, но требовательным. Он не повернулся даже к Шое, когда дверь в их комнату с ноги открыла какая-то маленькая, аккуратная фигурка. В полосе света мелькнул пистолет, и Тобио его заметил раньше, чем главный ассистент Куроо начал говорить, — грозно, но все еще довольно вяло выплевывая слова: — Не двигаться! Хината в жизни не видел Кагеяму в действии. Если быть совсем уж честным, он не особо себе представлял, чего там должны уметь делать телохранители, он понятия не имел, какую они тренировку проходят и чему конкретно учатся, и, более того, считал всю вот эту драматичность, которой овевалась данная профессия, излишней. Ему было легче воспринимать Тобио как своего напарника, как, действительно, круглосуточного друга за оплату. Может быть, поэтому Хината за все время, что он вообще контактировал с собственным телохранителем, так и не смог прочувствовать все его чисто профессиональное беспокойство и нервозность на особенно людных улицах или встречах с весьма конфликтными персонами. Он просто позволял Тобио считать себя кем он там хотел себя считать, и особо к этому не придирался, не вдавался в подробности дела и вообще без особого воодушевления разговаривал на тему работы такого плана. Теперь же он с трудом заставил себя захлопнуть пасть, когда гора бесполезных, как он раньше считал, мышц, двинулась вдруг на Кенму. Тот и дернуться не успел, когда Тобио налетел на него, поднимая ствол чужого пистолета в потолок. Может быть, Кагеяме не удалось правильно перехватить чужие тонкие запястья, или, может, он слишком сильно сосредоточился на том, чтобы избавиться от направленного на него оружия, — одна рука Кенмы соскользнула куда-то вниз, и Хината в полоске света заметил, как тот судорожно цеплялся за рацию. Шое даже пикнуть не успел и предупредить об этом Тобио. Кагеяма перехватил руку Кенмы и поднял ее кверху, предварительно перед этим выбив пистолет, который с грохотом приземлился на пол в нескольких шагах от сцепившихся. Кенма, воспользовавшись открытостью чужой позиции и оказавшись неожиданно прытким, гибким и упрямым, замахнулся ногой, согнув ее в колене, и куда-то, судя по резкому выдоху Тобио, все же попал. Он даже воздуха набрать не успевал, чтобы позвать кого-нибудь на помощь и поднять тревогу, собирая оставшихся в помещении сотрудников. Вырваться из хватки у него тоже едва ли получилось — стоило ему совсем чуть-чуть вынырнуть из комнаты, как Кагеяма схватил его за шкирку и потянул назад. Хината услышал только три вещи — хлопок закрывающейся двери, удар головы Кенмы об эту самую дверь и еще звук, с которым главный ассистент Куроо упал на плиточный пол. Кагеяма присел на коленки и дрожащими руками принялся обшаривать его карманы, не обращая внимания на грохот чужих шагов за дверью, на отдаленное шипение рации с улицы и гул голосов, которые в картине его нынешнего восприятия мира — грязное пятно на фоне, расплывчатое и бесформенное. Тобио глотал воздух и начинал понимать, что заветы, по которым он жил, достались ему от отца, и в последние месяцы его жизни они успели пропитаться депрессией и попытками добраться до смерти где бы она там не сидела — если Сэтору не говорил это напрямую, то Кагеяма просто покорно слизывал это с чужого тона, — любая дорога, которую может придумать Тобио — у него в крови, — он заточен на вымирание, он просто не может пойти против собственного воспитания, и на это забито все — его тренировки и отношение к жизни. Пазлы в его голове складываются с такой неожиданной уверенностью и таким громким хрустом, что Кагеяма не может отвертеться — он весь состоит из ошибок. И все, что он делает сейчас — ошибка. Но у него уже нет времени, чтобы придумать что-нибудь получше. Он вытаскивает связку ключей из чужого кармана и бросается к Хинате, пока тот все еще судорожно глотает воздух, мешая его без разбору со всем подряд — со словами восхищения, с причитаниями и чем-то даже вроде благодарности. Тобио утирает пот со лба и ковыряется с замком за спиной Шое, чувствуя ноющую, дикую боль в суставах больших пальцев каждый раз, стоило ему как-то не так перехватить связку. Наручники звенят, падая на пол, и Кагеяма поднимает Хинату на ноги практически силой, не позволяя тому даже опомниться. Телохранитель с трудом вспоминает о том, в какой угол успел отлететь пистолет, но когда все же находит его, то первым делом проверяет магазин, после чего отпихивает Шое подальше от двери. — Встань за мной. — Кагеяма… — Я сказал, встань за мной! Шое давится собственным неожиданным приступом всего и сразу, что в сущности своей составляло концентрацию всего того, что искрило между ними в воздухе — это с трудом накопленный за годы багаж эмоций и чувств, который вспыхнул вдруг пожарищем на дне его души, — Хината даже удивляется неожиданному приступу, он медлит у самой двери, позволяя Тобио отвлечься от его хрипов и максимально сосредоточиться на своей задаче, осмотреть коридор, держа оружие наготове, пускай и так вяло. Хината различает странный, незнакомый ему ранее привкус азарта от командной работы, идеальной слаженности, которая не успела еще проявиться ни в одном действии, но уже легкой тенью лежала на них обоих, - она отдавала ядовитой горькостью от надежды, какими-то конвульсивными вспышками ударившей по нервам, расплываясь в пятна воодушевления. Шое даже не подозревал, что он в двух шагах от состояния аффекта и каждым своим действием он приближал это моментальное отключение от просходящего. После крика Тобио он согнулся в три погибели, прячась за его спиной, но, осознав свое положение, ощутив в нем некоторую ничтожность, он вдруг выпрямился и встал непозволительно открыто. В нем не было никакого желания геройствовать, никакой тяги к тому, чтобы произвести впечатление на Кагеяму — своей безграничной тупостью, которую сейчас даже он прекрасно понимал и которую себе позволял, он мог только разозлить Тобио, и без того едва ли держащегося на ногах в отчаянной попытке приручить чрезвычайную ситуацию и все проблемы Куроо, заминки в работе его слаженного аппарата обратить в свою пользу. Шое скорее просто противился диссонансу, который возникал между его самооценкой и нынешним состоянием, — он удивился тому, что все то, что он бережно, пускай и практически неосознанно, взращивал в себе всю свою жизнь, совсем не стремясь ни к какому воспитанию в себе гордости и смелости, вдруг вспыхнуло такими нотками уверенности в собственных силах, что он не смог позволить себе прятаться за чужой спиной и полностью повиновался эмоциональной вспышке, которая — моментальное топливо в вены, едва ли азарт и кричащие во всю глотку инстинкты, — он нашел вдруг в себе что-то, чего никогда сам в себе раньше не замечал и что Куроо надеялся выбить из него ударами об стол. Он вцепился в единственный источник силы в самом себе, но на секунду испугался, когда Кагеяма выскользнул из комнаты в коридор — стоило его массивной фигуре пропасть из виду, как доза «запала», полного тихой агрессии и тупоголовой смелости, из Хинаты пропала, и дело не в том, что Тобио был источником таких метаморфоз в собственном клиенте, — может быть, он был тем, на что они были направлены. Хината понятия не имел, будут ли еще когда-нибудь в его жизни похожие ситуации, будет ли что-нибудь гораздо страшнее, из-за чего-то, что происходит сейчас покажется ему в будущем смешным и легким на подъем, но не сказать, что это его особенно волновало, и у каких-то фантомах из предстоящих годов, которые ожидали его, выберись он отсюда вообще живым, он потребовал только понимания и каплю уважения, он сказал им заткнуться, он сказал заткнуться самому себе, буквально закрыл себе рот руками, чтобы не хрипеть как в приступе астмы, и выскользнул из комнаты почти легко и непринужденно. Тобио махнул пистолетом сначала в одну сторону коридора, потом в другую. Он молчал, но Хинате не нужно было вслушиваться, чтобы практически выхватывать из воздуха раздраженный скрип зубов его телохранителя. — Не отставать, — только и буркнул он, прежде чем пройти следом за указателем к выходу. С улицы раздались выстрелы, и Хината едва сдержал себя от резкого порыва отскочить в сторону, будто это смогло бы спасти его от пули, неожиданно пущенной прямо в спину. Он ошарашенно оглянулся, но никого за собой не увидел. Коридор оказался удивительно скудным по своему устройству, — практически все двери были заперты и те единственные комнаты, в которые можно было бы заглянуть, были пусты. Лишь один раз Тобио приложил палец к губам. Хината не сразу понял этого жеста и едва успел приложить ко рту ладонь, чтобы от холодного ужаса из него не вывалилось вдруг судорожно колотящееся сердце — в одной из открытых комнат, мимо которых они бесшумно скользили, стояло несколько человек. Судя по всему, они слишком были заняты разбирательством с возникшей ситуацией, явно пытаясь кому-то дозвониться и разузнать о том, чья тачка устроила хаос у них во дворе и кого они должны благодарить за появление чужака. Никто из них не вызывал подкрепления, по крайней мере, Шое не услышал ни намека на это, но доверять самому себе все равно не стал — казалось, даже его мысли затихли, пока он пробирался мимо открытой двери, — все происходящее пряталось за мутной пеленой его пьяного от нахлынувших ощущений взгляда. Он не думал о том, что они могут умереть, потому что у него не было больше вообще никакого желания и душевных сил думать, — все, на чем он решил сосредоточиться, ограничивалось вытянутым квадратом коридора, уходящего вглубь, дальше, к главной двери, и чужим скользящим рядом силуэтом. Кагеяма остановился настолько резко, что Хината чуть не врезался в его спину. — Уши закрой. Шое услышал это, но уши не закрыл, потому что не успел переварить сказанное. Зато Тобио успел выстрелить. Хината едва ли успел распробовать сочный хлопок на вкус, потому что весь он перекрылся отвратительным звоном в ушах. Шое, будто только-только спохватившись, попытался закрыться от грохота, почувствовав легкий удар контузии — она смачно приложилась прямо в район лба, так что все его тело качнуло. Хината оперся о стенку, отстраненно моргая и будто в каком-то полудреме он наблюдал за тем, как Кагеяма двумя резкими ударами отправляет одного из работников Некомы в нокаут, предварительно оглушив его так же, как и собственного клиента, неожиданным выстрелом. Тучная, незнакомая фигура грузно повалилась на пол прямо под ноги Тобио, который все свое внимание сосредоточил на двери, стараясь держать при этом Хинату где-то в поле своего зрения, на расстоянии вытянутой руки. Инструкции твердили ему схватить Шое за шкирку и наклонить как можно ниже к земле, закрыв его свободной рукой, завернуть его в теплый и практически безопасный кокон собственных объятий, и в таком вот неловком положении доковылять до выхода, но что-то другое, отрезвляющее от строгих правил, сквозило в чужом взгляде, так что он не позволял себе полностью парализовать свободу собственного клиента, — тот все еще покачивался на ногах, с трудом заставляя себя оторваться от стены. Кагеяма мало о чем вообще думал, — он даже был разочарован моментом, в который действительно пригодился Хинате в плане живого щита, может быть, потому что на тренировках из него выбили все, кроме стремления все драматизировать и воображать себе невообразимые обстановки, в которые он мог бы проявить себя в полной мере. Разочарование наступало не из-за небольшого количества противников, которые все околачивались на улице, явно нарываясь на перестрелку с кем-то посерьезнее одинокого Тобио, единственная цель которого строго ограничивалась небольшим ростом и объемами его клиента. Одним маленьким и панически уверенным в себе Хинатой Шое, ради которого он никогда бы не подумал отдать собственную жизнь, чего бы там не говорили его инструкции, пускай он вообще не считал сам факт своего существования чем-то существенным и значимым, пускай он саму свою жизнь считал довольно мерзкой и бесполезной, бросать ее в ноги какому-то там Хинате Шое он более чем не собирался, быть может, и не потому что свое жалкое существование находил нецелесообразным мерить таким же жалким сущестованием собственного клиента, а потому что до костей заразился от него неосознанным желанием делать дрянь назло. Кагеяма сцепился со следующим агентом Некомы, который проскользнул в дверь. Он думал, что все под контролем, но осознал, что все, должно быть, постепенно катится по наклонной, когда увидел еще макушку, мелькающую в приоткрытой двери, и не одну, а пистолет вдруг вылетел из его рук от чужого грубого. Тобио толкнул наемника прямо в проем, сшибая с ног его тушкой следующую рвущуюся в здании фигуру. Пинками его подгоняя, он собрался захлопнуть дверь прямо перед чужим носом и, если получится, прищемить чью-нибудь нагло лезущую в комнату конечность, ну, или, пробить вмятину на чужом лице. Он вздрогнул, замечая, что перед дверью столпилось столько человек, что кто-то умудрялся ее держать, пока другой сотрудник мельтешил в четырех-пяти метрах от него, не решаясь вступить в помещение, но уверенно тыкая в проход пистолетом. Судя по всему, он был новичком, потому что оружие дрожало у него в руках и идеально сочеталось с напуганным лицом и какой-то неоправданной злостью, - та хоть и была чисто для галочки и не отличалась особенной естественностью, но добавила адреналина, который — взрыв, нервный тик под глазом, одно лишнее движение пальца и мутная вспышка света перед глазами. — Не стрелять! — Уберите этого придурка! Когда ствол чужого пистолета выровнялся в пространстве, лег точно на невидимую прямую, которая пробивала лоб Хинаты насквозь, Кагеяма выскочил в сторону, делая попытку поднять свое оружие с пола и по пути дернуть как-нибудь металлическую дверь так, чтобы выбить ее из чужой крепкой хватки и захлопнуть прямо перед чужим носом. В те жалкие секунды, которые отвелись на то, чтобы подумать, мозг его отключился, и сердце заставило его сказать Хинате Шое больше, чем он смог бы вообще когда-нибудь выразить словами. Его безрассудство и мертвая преданность - практически инстинкт, прошибающий тело до последнего сгустка нервов, когда он встретил вялый хлопок выстрела лицом к лицу. Казалось, Шое почувствовал пулю больше, чем сам Тобио, которого вдруг неестественно дернуло вбок. Он видел, как сотрудника Некомы, павшего ниц перед собственной паникой и непрофессионализмом, выстрелившего на одних только эмоциях, отталкивают в сторону кричащие люди, но он понятия не имел, с какой скоростью потухли глаза Хинаты за его спиной, который весь — в тени Кагеямы, который — теперь вечная его тень и изнанка сердца. Тобио ловил отголоски ядерно-красных и синих бликов, скользнувших по чужим лицам и краю двери — цветные лучи ударили в ее металлическую поверхность и упали россыпью дрожащих пятен на пол. Кагеяма грузно завалился на бок, скользя пальцами по гладкой стене и тяжело хрипя, и Шое подхватил его, широко распахнув глаза, рвано дыша в чужую теплую шею. Он прижался к ней губами, не принимая ничего, кроме того факта, что Тобио так судорожно и отчаянно цепляется за его ладони, пытаясь отодрать их от себя. В дверном проеме цветные огни сигналок мешались с лицами, с высокими и низкими разношерстными фигурами. Кагеяма пьяно ловил темную дымку в воздухе, и в какой-то момент он приметил в мешанине из смазанных фигур, его окруживших, искривленную в строгом недоумении мордашку Тсукишимы, что вызвало глупую улыбку, а она впоследствии отозвалась взрывом обеспокоенного шептания теней вокруг, которые сливались со своими голосами, становясь каким-то мазутом на восприятии реальности. Большой мальчик, Кагеяма Тобио, лежал в руках Хинаты Шое, щедро пуская кровь на его одежду и пальцы - она просачивалась сквозь мутное пятно на черной рубашке. Аккуратные ладони в ссадинах, которые он до этого пытался от себя оторвать, - в теплых, липких алых пятнах. Хината - горечь на его губах. Последнее, что успело застрять в памяти Тобио - это бесформенная истерика Хинаты Шое, которого несколько темных фигур упрямо оттаскивали в сторону, больно сжимая свежие синяки на бледной коже. Он - блик перед глазами, вспышка на кратерах его заглохшего сердца, и голос его застывает вдруг в венах намертво, мрачной статуей каменеет под веками. И трещины шлепают в мыслях Кагеямы. Там пустошь, гибельная Сахара и, вдруг, - теплое молоко крика Хинаты Шое. Его, теперь уже целиком и полностью, Хинаты Шое.