Красные туфли

от автора: а теперь мы увидим версию Роя. в общем-то, он рассказывает о тех же событиях, ну и еще немножко дальше. Псевдо-пов Роя. Время скачет прихотливо, повествование не линейное. *** У него получилась красивая грудь. Произведение искусства. Маленькая, аккуратная, помещалась в ладонь. Дженсен хотел больше, ворчал про школьные прыщи, но Рой убедил его – и точно. Мышечная масса постепенно стаяла, и грудь стала выглядеть – насколько это возможно было – естественно и трогательно. Дженсен казался почти довольным, когда разглядывал себя в зеркале. Дженсен был похож на себя двадцатилетнего, когда он только что вернулся из психушки. Тогда он был немного пришибленным, но таким красивым! И был краткий период в то далекое время, когда Рой считал, что у них все наладилось – все хорошо, все просто прекрасно. Но Рой начал мощно закручивать гайки, о чем потом часто жалел. Все надуманные ограничения – не выходи из дома без меня никуда, не ешь эти дерьмовые бургеры, ты не будешь работать, все меня засмеют, да ты знаешь, кто я? – Дженсен терпел недолго. Не спасло даже то, что дома, когда их никто не видел – Рой буквально облизывал Дженсена, пылинки с него сдувал, трясся над ним, боготворил. Покупал ворохи одежды, все самое дорогое, брендовое – все, что он хотел. Дженсен шлялся по дому полуодетый, в роскошном, шелковом пеньюаре, каждый день новом, тщательно красился, с утра наводил красоту, к обеду задумывался, и выпивал первый бокал вина. Его спальню пропитывал запах марихуаны, и Дженсен становился мягким, податливым, рассеянно-чувственным. Рой особенно любил его такого, и караулил как коршун эти часы. Трахнуть его, расслабленно стонущего, оглушительно красивого, блядь, да он не выезжал без этого в город, в ритуал превратилось. Оставлял его потом на кровати, роскошного, затраханного, немного сонного, и весь остаток дня и всю ночь, пока решал свои иногда очень неприятные дела – хранил в памяти эту картину. Он даже не телефон его щелкнул, но картинка не передавала живой красоты Дженсена. У него тогда не было еще груди, сразу после больницы. Но и без нее Дженсена не хотелось выпускать из кровати. – Зачем тебе сиськи? Ты и так охуенный. – Мозгоправ говорит, все мои проблемы оттого, что в глубине души я хочу стать девкой. – Дженнифер? Ты Дженнифер. – Да. – Дженнифер мало платьев и красивых туфелек. Она хочет грудь? Дженсен загадочно улыбался и рисовал пальцами круги вокруг сосков, томно потягиваясь. Рой готов был трахнуть его снова, так заводил его Дженсен всем своим видом, манерой потягиваться, улыбаться одними уголками губ, почти незаметно. Рой накрывал ладонями невидимые груди, раздвигал языком губы Дженсена, и задерживался, так это называлось, партнеры ждали его часами и злились, а он втрахивал Дженсена в кровать, и, блядь, да! Пусть будут сиськи. Если Дженсен хочет. Это бешено, грязно заводило, он представлял грудь, аккуратную, маленькую, и кончал быстрее, чем хотел бы. Сука, ебаная сумасшедшая сучка этот Дженсен. Но однажды Рой вернулся, и не нашел Дженсена дома. Он бегал по всему огромному особняку, звал его, постепенно теряя надежду и стремительно откатываясь назад, снова в одиночество. Его не было, нигде не было! Все было пусто и серо, как вне времени, до Дженсена, до того дня, когда отец Роя привел в дом миловидную женщину, а за руку ее держался светленький мальчик с круглыми, настороженными как у звереныша глазами. После смерти мамы мир раскрасился снова, и это сделал Дженсен. Он забрал краски, когда оставил Роя, проведя несколько лет в закрытой психлечебнице. На самом деле – не Дженсена надо было лечить, а эту похотливую сучку Джули с ее кукольными голубыми глазками и куриными мозгами. Рой всегда знал, что это он убил эту курицу. Он столько раз представлял это. Технически, конечно, это сделал Дженсен, но на самом деле – Рой. Он возненавидел Джули еще больше после ее смерти, когда Дженсена забрали, он ненавидел серые дома, и черные лица, окружающие его, он ненавидел весь мир, потому что с Дженсеном ушли цвета и добрые чувства. Может быть, доброго в Рое всегда было немного, но с уходом Дженсена осталась одна ненависть. И теперь – Дженсен снова ушел, его не прятали за высокими стенами, не пичкали таблетками, не пытали током, заставляя Роя скрипеть зубами от злости, представляя все это. Ушел сам, ну в самом деле, не из-за того же, что Рой вздумал его проучить за несанкционированные вылазки в город, и запер, приставив охрану. Дженсен не понимал, чертова, бесчувственная кукла, занятая всегда собой, своими переживаниями, воспоминаниями, ночными кошмарами и желаниями, с которыми не всегда мирился. Не понимал, что пока в психушке Дженсену объясняли тупые лекаришки, откуда его проблемы, не догадываясь про красное платье и туфли, Рой строил империю, на крови, на ненависти, на страхе, и у него было множество врагов. Любой из этих врагов мог решить, что Дженсен – отличное орудие, чтобы побить с помощью него молодого, безбашенного, жестокого и невероятно изворотливого босса мафии. Если бы Дженсен был в Америке – рано или поздно Рой нашел бы его. Он продолжал искать, закаменев в ненависти, обиде, внушая страх врагам и немногим приближенным, проваливаясь в безумие. Он даже велел найти и привести к нему колдуна, или экстрасенса, кто бы в них еще разбирался. Но после его пассов над фотографией Дженсена и трусливого блеяния, что Дженсен где-то очень далеко, и нет, его не убили конкуренты и враги, Дженсен не прикопан где-то, не утоплен, он жив – Рой внезапно впал в ярость. Потом позвонил охране, и брезгливо вытирая руки, велел убрать мусор. Если бы Дженсен был жив… Рой нашел бы его. Нашел и вернул. Он бы напялил на этого тупого недоумка красное платье, Дженсена ждал целый шкаф этих платьев. Приколотил бы гвоздями к его ногам красные туфли, чтобы уебок никогда и никуда не смог больше уйти, и помнил, кто он – Дженнифер, девочка в красном, мечтающая, чтобы кто-то большой и сильный запустил руку под подол, и там бы не было трусиков, а маленький членик и круглая попка ждали ласки. Девочка с членом, которая страстно любила игры с озабоченным папашкой, но ужасно боялась и не хотела признать этого. До того не хотела, что в попытке заткнуть рот Джулии, убила ее. Рой тогда нашел Дженсена, и увел, спрятал, отмыл, выкинул нож, а Дженсен все повторял трясущимися губами, и слепо глядя перед собой – заткнись, сука. Заткнись… Он повторял и повторял, и повторял, и трясся, а потом мир стал серым, потому что Дженсена заперли в лечебнице. Рой поклялся тогда себе, что никогда больше не будет шантажировать Дженсена девочкой Дженнифер. Пусть только он вернется. Вернулся, но так ненадолго! Снова его нет, и мир стремительно чернел, скалясь злобными тенями из углов, из немытых чашек, из шкафа от пола до потолка, полного красных платьев всех оттенков и туфлей большого размера, ебаных красных туфлей сбежавшей Золушки. Рой не успел окончательно спятить, убедив себя, что Дженсен мертв – тот явился через три года, как ни в чем не бывало. Его не сразу узнали, бродил по городу здоровый мужик, широкоплечий, мощный, в выгоревших военных шмотках, с жидким рюкзаком на плече. Загорелый дочерна, но когда наклонялся, мелькала светлая полоска шеи под жестким воротником, а глаза казались светлыми-светлыми на темном лице. Сидел долго в баре, пил крепкое пиво до ночи. Когда зазвенел телефон, и один из осведомителей, обмирая от ужаса, пробормотал: – Простите, мистер Винсенто, но в баре на пятой линии уже полдня сидит ваш брат… Рой недослушал даже – сорвался. Бежал вниз, к машине, что-то сбил, или кого-то? Быстро, быстро, визжали шины, когда тормозил, бросил тачку посреди дороги, ворвался в бар, в чем был дома – в джинсах, босиком, в расстегнутой рубашке. Узнал сразу – что ему кирпичный загар, новый, с прищуром, взгляд, военные тряпки – Дженсен! Это был Дженсен. Подошел, сел напротив, бар тихонько покидали люди – рассасывались, Рой не обращал ни на кого внимания – Дженсен. Цвет, возвращался в жизнь цвет. Зеленые глаза на загорелой морде, такие светлые! Будто выгорели. Куртка цвета хаки, золотистое в толстой стеклянной кружке пиво на обцарапанном из синего пластика столе. Рой трахнул Дженсена прямо на этом столе, немного позже. Уложил, несопротивляющегося, мощного, жесткого, молчаливого, мордой в стол, и с трудом втиснулся в узкую, снова девственную дырку. Двигался сперва с усилием, даже крем, вытребованный у струхнувшей официантки не помогал, узкий, сука, был, будто не трахался век, осознавать это было радостно-горько. – Что, – допрашивал страстно, – хорошо тебе? Дженсен мычал, вцепившись в стол, пальцы побелели, стол ходил ходуном под толчками Роя, сильная спина Дженсена бугрилась мышцами, и, блядь, его ждал шкаф с вещами! Шкаф, полный платьев Дженнифер. – Я должен был… Блядь, Рой, давай еби как надо! – Что должен? – Рой изменил угол и всадил хуй до упора, у самого глаза на лоб полезли от тесноты и трения, Дженсен взвыл, отдышался, и, насаженный на его член, выдохнул: – Должен был… убедиться. – В чем? – Что я могу. – Что ты мужик? – Да, блядь! Да. – Доказал? Успокоился? – Доказал… не успокоился. Зато Рой – внезапно – успокоился. Перестала бурлить в венах ядовитая ненависть, он почти нежно двигался, доставая, сминая нужный бугорок, Дженсен длинно стонал, пытаясь себе дрочить, Рой убрал его руки, принялся сам дергать и сминать его член, пока Дженсен не кончил. Тогда – Рой успокоился. Ненадолго. Но каждый раз, вспоминая годы темноты и одиночества – ярился, терял разум, воевал насмерть с Дженсеном, привычно пытался ломать, под себя, под свою жизнь, психовал и до смерти боялся потерять. Дженсен стал терпеливее, жестче – старше? Раскрыть его, расковырять мягкого, доступного, стонущего длинно стало трудней, почти невозможно – Рой тосковал, скучал, и смертельно боялся. Вокруг города, вокруг дома, в спальне Дженсена, в его машине, везде-везде – чипы, камеры, добрый десяток людей следил за каждым его шагом, но Рой панически, неотступно – боялся. Этот ебаный страх, этот ужас перед темной бездонной пропастью толкнул его на безумство, впрочем, иногда Рою казалось, что он всегда висел на волоске над этой пропастью. Наплевав на охрану, Дженсен слился из города, и нашли его быстро, по чипам под кожей, в машине и даже на ботинках. Сняли со шлюхи в соседнем городишке. Шлюху выкинули голой на улицу, визжащую, как злобную кошку, а Дженсена Рой потащил назад, домой, и все планы провести предстоящий день рождения вдвоем, интимно, по-домашнему – полетели в тартарары. Рой кипел от бешенства. Потом был сумасшедший день рождения, Дженсен, отстраненный – отвали, я тебе не домашняя собачка. Пошел на хуй, Рой! Да, забыл я про твою днюху. Мне плевать. Невыносимый, упрямый, чего он хочет?! Чего, сука, ему нужно. Он смеялся над Роем, но платье выбрал сам. Ладно, раз уж ты настаиваешь… вот это. Туфли – тоже, ок, я не приготовил подарка, сам буду подарочком. Он даже не подозревал, как разозлил Роя своими комментариями, это было последней каплей. – Да, ты будешь моим подарочком. Все, хватит, кончились игры. Я хотел нормально, но устал ждать. Ты сейчас пойдешь со мной в клуб как моя шлюха. Дженсен перестал смеяться. – Будешь перед всеми ходить в этом платье. В этих туфлях. – Нет, – немедленно дернулся Дженсен, но его тут же окружили десяток крепких ребят. – Хватит прятаться, Дженнифер. Сегодня будет твой бенефис. – Ты не сделаешь этого. – Почему же? Если сомневаешься… Дженсен вскочил, скинул туфли с ног, и сделал движение содрать платье, но по знаку Роя его скрутили. Пока ему вязали крепко руки за спиной, Рой говорил, наполняясь решимостью: – Ты пойдешь со мной в клуб. Они все будут приветствовать Дженнифер, они будут предупреждены. Чтобы ты не снял туфли, мы их зальем клеем, тебя будут держать, пока клей не схватится. И, Дженсен. Или ты там, при всех, встанешь на колени и отсосешь мне, или тебя трахнет каждый в клубе, от вносящих ежегодные взносы уважаемых членов клуба до охранника и повара. Ты станешь игрушкой, главным блюдом на моей вечеринке. – Ты охуел? – со сдержанной злобой спросил Дженсен, все еще пытаясь вырваться из крепких рук охраны. – Нет. Это ты охуел. Но у тебя есть еще шанс. Подумай до приезда в клуб. Или ты будешь со мной, или станешь шлюхой вечера. А вот после… если выживешь – свободен. Дженсен оскалился: – Свободен? От тебя? Конечно, я выбираю второй вариант. Дженсен был упрямым. Его даже не остановил каминг-аут Дженнифер. Или он так был обозлен на Роя. Но было поздно все отматывать назад после всех сказанных слов, а после приезда в клуб, после нарушенной клятвы – никогда не рассказывать никому о Дженнифер – поздно тем более. Пока Дженсена терзала озверевшая от безнаказанности толпа, Рой думал – до какого бы момента он окрутил назад, чтобы не быть в этом настоящем? Чтобы не быть в этом противостоянии – у последней черты, насмерть, с человеком, без которого не мог, не умел жить. Он уже знал, что потерял Дженсена, за длинный-длинный вечер, и ночь Дженсен не изменил решения. Не изменил и потом, когда его таскали по городу, обнаженным, в одних туфлях и на поводке и трахали на каждом перекрестке, вогнав в тихий ужас весь городишко. Это превратилось в казнь, и Рой не мог больше выдержать. Он вышел из дома, в котором так долго просидел один, в темноте, без сна, без еды, бесконечно ожидая звонка и всего лишь трех слов – он зовет тебя. Не позвал. Готов был сдохнуть, но не позвал. Ну что, Рой, ты же обещал? Обещал отпустить. Прошло уже больше суток, почти тридцать шесть часов, и больно было дышать от мысли, что все, все – все. Но, действительно – все, и в каком-то смысле он даже испытал облегчение. После всего, даже если выживет – к нему не вернется. Ну, пусть хотя бы останется жить. И – Дженнифер. Оставался крошечный шанс для так и не разбуженной Дженнифер. Выходя из дома, он вынул из шкафа самое лучшее платье, какое нашел. Рой знал твердо, что когда вернется домой один – жизни у него останется минут на пять, дойти до письменного стола и открыть ящик с оружием. Он не волновался, не ужасался виду Дженсена, тому, что с ним сделал. Он звал Дженнифер. – Посмотри, – говорил он, – это для нее. Самое лучшее, самое красивое платье для самой прекрасной девочки на свете. Ей нравится, Дженсен. Я вижу это в твоих глазах. Она выглядывает из них, бедная, замученная – и плачет, это ты ее замучил. Ты убиваешь ее, Дженсен. Не эти жадные тупые ублюдки, не я – ты. Ты убийца. Ты ее уже почти убил, я не знаю, кто останется вместо нее. Ты знаешь? Дженсен, страшный, с расцарапанным, разбитым лицом, покрытый весь с головы до ног кровоподтеками, синяками, цеплялся из всех сил за дверцу машины, чтобы не упасть и смотрел, не отрываясь, на платье, разложенное на капоте, как завороженный. – Я пойду, – сказал Рой, наблюдая, как алое платье превращается в темно-серое, его снова обступала темнота и бесчувствие. Ничего, в этот раз – он не будет мучиться долго – только до ящика стола с револьвером. С усилием вздохнул и собрав в горсть, швырнул платье в лицо Дженсена: – А ты свободен. Оставайся со своими чудовищами, Дженсен. Прощай. Он ушел далеко, а в мыслях был уже еще дальше – на другой стороне, где неважен цвет, алый или серый, где боль и радость равны и одинаково бессмысленны, где нет смеха, но нет и слез, но что-то заставило его замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться. Рой тупо смотрел, как у самой стены дома, в тени, сквозь асфальт пробиваются жалкие тонкие, бледно-зеленые травинки. Зеленые. Как глаза Дженсена. Он медленно-медленно, боясь и не веря себе, поворачивался назад, он ждал увидеть – грязно-черно-серый, надоевший, постылый мир, в центре которого Дженсен с серой тряпкой в руках. А травинка – всего лишь глюк. Но мир был цветным. Снова цветным, сразу после того, как Рой навсегда и по-настоящему отпустил его – он вернулся. Алое платье нестерпимо сияло в центре мира, в руках непокоренного бога, стремительно раскрашивая все вокруг. И чем ближе подходил Рой, тем яснее видел Дженсена. Не мальчика с круглыми глазами, затравленно жмущегося к коленям матери. Не отчаянно старающегося стать «правильным, таким, как все» подростка с бешеными тараканами в голове. Не того секси Дженсена, немного сумасшедшего, под лечебной наркотой, каким он ходил по дому сразу после дурки, шлепая босиком, мурлыкая под нос модный мотивчик, в шелковом струящемся халатике и с загадочной улыбкой. Не вояку с ледяным взглядом, равнодушного и опасного, молчаливого, но жадного до злой, грубой ебли. Это был какой-то другой, совсем новый Дженсен – бесконечно усталый, измученный, но готовый принять помощь, когда сам не смог справиться с платьем. Он позволил одеть себя. Позволил вымыть себя, терпел, пока Рой обрабатывал его раны, покорно выпил предложенный напиток с добавленным снотворным, и уже засыпая, разомкнул слипающиеся глаза и спросил утвердительно, глядя на Роя: – Ты знал про отца. Да? Рой покачал головой. – Я знаю тебя всю жизнь. Конечно, я сразу понял, откуда кошмары и Дженнифер. Спи. – Я не хотел, чтобы ты знал. Это не со мной было – во сне. Понимаешь? Я чокнутый, и все. Даже в психушке лежал. – Я знаю, – Рой терпеливо кивнул, – спи. Мы так ревностно защищаем свои тайны. Даже от тех, кто знает все закоулки твоей души. Даже от самих себя – прячем истину, если она пугает. Дженсен отлежался – выжил, и стал другим. Рой стал его окончательным рабом, и не пытался больше ограничивать Дженсена, его свободу, но внешне, для всех – все выглядело иначе, полностью наоборот. Не расскажешь ведь каждому, что отпустил – а он взял и не ушел. Как будто ему нужна была не свобода, а знание – что может уйти всегда. Или это и есть свобода? Не объяснишь никому, да и слушать никто не станет – как Дженсен любит мучить его, говорит ужасные вещи, месяцами изводит без секса, не дает приблизиться, позволяет только туфли надевать, изощренно заставляя заливать стельку клеем – помнишь? Ты это сделал тогда, почему сейчас не хочешь? Сделаешь, потому что я так хочу. Дженнифер хочет. Чтобы помнила. Выставлять садистом… Впрочем, последнее как раз Роя волновало мало. Подумаешь… больше будут бояться. Его беспокоили бесконечные мальчики, заготовки, как их называл Дженсен. Он находил их откуда-то, несчастных, жаждущих изменений, ненавидящих свое тело. Он часами говорил с ними, оплачивал их операции, смотрел на результаты, заставлял Роя спать с ними, и наблюдал за сексом пристально, жадно. Он, казалось, сорвался с тормозов, он принялся переделывать себя, к удивлению Роя, бесконечно советуясь с ним – как думаешь, лучше такую грудь? Или такую? Ну хорошо, соглашусь, пусть будет поменьше. И сразу после операций, едва все зажило – рвался в клуб, Дженнифер рвалась на свободу. Хотела показать себя? Дженсен будто спятил, снимал каких-то левых мужиков, Рой злился, ревновал, отгонял редких смельчаков, а Дженсен рычал – ты сам сделал меня шлюхой! Кто в клубе не трахнул меня? Мюррей? А кто не видел, как я голый на поводке ковылял по городу. Может, мне напомнить, как меня трахали на капоте? Загляни на ютуб, там туча роликов. Дома Дженсен ходил перед ним в одном белье, в распахнутом халатике и издевался – ты же хотел Дженнифер. Наслаждайся. Наслаждайся… Он наслаждался бы, если б хоть раз Дженсен позволил к себе прикоснуться. А потом появился жуткий в своем ненормальном желании Викки, и Рой испугался. – Ты не сделаешь этого с собой. – Чем это хуже огромных доек? – Дженсен, нет. – Это было бы забавно… Я не стал, как хотел, среднестатистическим домоседом, играющим в бридж по пятницам с соседями, у меня нет, и никогда не будет жены… Но я могу примерить на себя ее роль. – Ты можешь жениться. – Я не хочу жениться. Но хотел бы попробовать, ощутить, каково это, быть с животом, как у беременных. – Дженсен! – А что? Викки заплатят бешеные деньги за серию порнофильмов и фотосессии. Он сделает себе этим животом состояние. – У тебя куча денег. Ты хочешь славы? – Я хочу, чтобы до тебя дошло – это не так уж страшно, и даже прибыльно. – Дженсен, пожалуйста. Носи накладку, если так хочется, зачем позволять себя резать? Это опасно. – Не опаснее, чем жизнь… За ебнутым на всю голову Викки, с которым Рою пришлось засветиться в клубе, появился каланча с юга, здоровый, загорелый, Рой не успел оглянуться, как Дженсен затащил его в кровать. И ладно бы – раз, но на следующий день, едва Рой проспался, ему доложили, что здоровенный южанин провел всю ночь с Дженсеном в загородном доме. Если бы он мог… Рой бессильно сжимал кулаки. Ели бы он мог – от южанина не осталось бы и мокрого места. Джаред, с какой-то дикой, невыговариваемой фамилией. Но он не мог ничего сделать. Мог к хуям спалить весь город, развязать небольшую войну кланов, мог много чего нехорошего, но не мог тронуть Джареда ебаного Падалеки. И стало немного прохладно в животе, когда Дженсен выполз на крыльцо в сопровождении этого громилы – явно довольный, усталый – затраханный? Ладно хоть не стал с ним сосаться на глазах у Роя. Спустился по ступенькам и пошел к нему. Возможность дышать возвращалась. Проходя мимо него, невозмутимый, Дженсен бросил всего одно слово: – Пошли. Про здорового техасца Рой сразу забыл, Дженсен ведь уехал с ним. Но чем дальше шло время – тем сильнее Рой нервничал. Дженсен был задумчив, спокоен и как-то… размягчен, что ли. Рой так привык за последний год к невыносимому Дженсену, к язвящему Дженсену, к обвиняющему, к пьяному, блюющему, к разъяренному. Даже к Дженсену, раздвигающему колени перед членами клуба, развратному, пошло отставляющего зад, в вечных ненавистных алых туфлях, которые не снять было без того, чтоб не разъебать в хлам. Рой вспомнил, что отпустил его – еще год назад. Отпустил, отпустил. Отпустил. Скажи себе еще сто тысяч раз, прежде чем скажешь нет, когда Дженсен… – Отпусти меня, Рой. Был уже поздний вечер, Дженсен стоял в дверях кабинета, в сером свободном платье чуть ниже колен. В чулках, без обуви, в руке – бокал с чем-то красным. Вино? Рукава были широкими, как крылья птицы. Голос спокойный, и взгляд – внимательный, и совсем без косметики – он казался юным, нежным – и сильным. Откуда взялась эта сила? Почему спала, и откуда эта уверенность. – Я тебя не держу. Рой верил, что сказал это ровно, и так же спокойно, как Дженсен. Лети, птичка. Дженсен вздохнул, и прошел в кабинет. Подошел к Рою. Оставил где-то по дороге бокал, а сам сел на стол перед ним, платье слегка задралось, обнажились колени. Рой отметил про себя машинально – худоват, надо бы поправиться, но как заставить есть? Не жрет ничего, все время курит, выпьет немного вина. Как заставить… Разве можно заставить? Он столько времени пытался – заставить полюбить, есть эту жизнь полной ложкой, но разве что-то он получил? Кроме бесконечной войны. – Держишь. Дженсен поймал его руку, и положил себе на бедро, под подол. Теплый, нагретый Дженсеном шелк чулок приятно было ощущать под пальцами, волнение рождало возбуждение. Дженсен не позволял ему прикасаться к себе – сколько? Год. – Я отпустил тебя год назад. Голос прозвучал предательски хрипло. Дженсен покачал головой, подводя его руку к паху, кладя ее насильственно на свой член, уже полувставший. Рой сглотнул, а Дженсен, снова вздохнув, мягко упал на спину – развалился на его столе среди бумаг, расставив бесстыже ноги, без слов приглашая. Рой уже весь горел, он и злился, и трепетал. И ненавидел Дженсена всей душой, зная, что он расчетливо манипулирует им, и умирал от счастья – сам, пришел сам и лег… И неважно, что за это попросит. Собственно, цена уже известна, и Рой согласен на нее, согласен на все, ну пусть у него будет иллюзия счастья, хотя бы на час. Дженсен был смазан и растянут, обе его прекрасные дырки были готовы принять его, и конечно, Рой выбрал ту, где еще не бывал. В аккуратную розовую щелку входил медленно- медленно, не спуская глаз с лица Дженсена, поглаживая ему гладкие яйца и дроча ему член, потом догадался воткнуть длинные пальцы в зад, и принялся стимулировать там простату, Дженсен сразу задышал по-другому, порозовел, грудь ходила ходуном. Он приоткрыл свой рот, свой охуенный, с полными губами красивый рот, и дышал часто-часто, постанывая, пока Рой вбивался в него, крепко держа за бедра, не давая скользить по столу. Рой хотел видеть, как прыгают в такт толчкам его груди, маленькие, красивые, идеальные груди, которые помещались в ладони, он хрипло позвал: – Дженсен… Тот понял его без многих слов, изогнулся, снимая через голову платье, этот серый, скучный футляр, ослепляя Роя белизной кожи, и ломанным, созданным совершенством. Под платьем не было белья – только чулки на поясе, и тряслась в такт толчкам, как и хотел Рой – эта изящная грудь – Рой накрыл холмики ладонями и сжал, чувствуя, как накатывает мощный оргазм, затопляя его с головой, он потрясенно прошептал: – Дженсен… Не скоро осознал себя – сидел в кресле, расслабленный, опустошенный, со спущенными штанами, Дженсен невозмутимо одевался, стоя к нему спиной. Господи, как охуенно. Как же он скучал по этому. Дженсен поправлял волосы, одергивал платье, долго, тщательно, медлил? Повернулся, наконец, к Рою лицом. Да, понял Рой, уходит. Прочитал в его глазах. Ну что ж, это должно было случится – он ждал этого весь год. Можно было не спрашивать, Рой знал и так, но все равно спросил, как последний гребаный мазохист, видимо, чтобы подыхать было веселее: – Это Джаред, да? Тот огромный техасец. – Я тоже техасец. Рой удивился, поднял брови. Спросил снова: – Почему он? И снова напрасно – глупый вопрос – почему ты идешь с ним, зная его всего лишь сутки, и не хочешь меня, а ведь я ради тебя создал всю эту империю. Ради тебя я жил. Люди просто любят, или не любят – мерзавцев, достойных людей, скучных клерков, или примадонн, и чаще всего не думают, почему да или почему нет. Дженсен тихонько улыбнулся улыбкой воспоминаний – он будто заглядывал в спрятанный внутри себя фотоальбом с любимыми лицами и улыбался им. Боль почти ничего не значила для Роя, но дыхание перехватило. Наверняка, его фотки в этом тайном фотоальбоме нет. – С ним тепло, – ответил Дженсен, и, отрываясь от своих драгоценных воспоминаний, посмотрел на Роя. – Я пойду, – сказал он полувопросительно. – Иди. Рой положил ладонь на ручку потайного шкафчика под столом. Дженсен сказал ровно – пока – и пошел к двери, Рой нажал на ручку, раздался едва слышный щелчок. Дженсен уже был в дверях, тут остановился, обернулся, серьезно посмотрел на Роя. И сказал то, чего Рой совсем не ожидал услышать. – Я вернусь. Рой замер, внимательно разглядывая Дженсена. Его мир, серебряно-черный, похожий на песочные часы, в которых из верхней части только что высыпались последние песчинки, отсчитывающие жизнь, медленно-медленно перевернулись, и серебряный песок, становясь золотым, снова бесшумно заструился вниз, образуя на дне пока крошечный холмик. Дженсен ушел, Рой слышал, как хлопнула входная дверь, он слушал, как бесшумно падают песчинки, и думал про жестокого бога, никогда не отпускающего до конца – всегда дающего надежду – как бы много ты преступлений не совершил.