Найди дорогу в Петербург

      Мы с трудом влезаем в машину Кенни: они с Катей и Даком устраиваются на передних сиденьях, а нам приходится ехать рядом с Клементиной сзади. Несмотря на раннее время, через полчаса езды я забываюсь беспокойным сном, полным выстрелов и крови, стекающей то по моему лицу, то по лицам моих спутников. Кульминацией является очень правдоподобная картина: я, сидящий на мокром асфальте, заливаемый дождем, пытаюсь заткнуть рану на шее Хованского, но кровь всё льётся и льётся — через мои пальцы на асфальт, по моему лицу, стекая на шею, она холодная и заставляет одежду липнуть к телу. Мне кажется, если я вернусь домой, то точно с гемофобией. Взгляд Хованского теряет осмысленность, пустеет, и вот он рычит, отхаркивая какую-то мерзость, и ползёт на меня. Я вскакиваю так резко, что ударяюсь головой о крышу машины, и озлобленно шиплю. — Уткин блядь, — шепчет мне Юра, который, кажется, мгновение до этого тоже мирно спал, — кто так дёргается, чуть батю не убил.       Выглядываю в окно — стемнело, мимо проносятся одинаковые деревья; Джорджия — один огромный лес. Вдалеке видны слабые огни города, и я подаюсь вперед, опираясь на передние сиденья. — Мэйкон? — Ага, — кивает Кенни, не отрываясь от дороги, — минут через двадцать прибудем. Надеюсь, бензина хватит.       Стрелка действительно почти на нуле, и я выдыхаю. Я проспал довольно долго, но чувствую себя только больше уставшим. Ещё и затекло всё. Пытаюсь потянуться, чтобы размяться, и случайно задеваю рукой вновь задремавшего Юру. Тот терпеливо вздыхает. — Я случайно. — Как тебя только во время твоего стендап тура не прибили, а, — открывает глаза и смотрит на меня; в салоне темно, но я почти уверен, что на лице написано раздражение, — тоже наверняка заебал всех в машине. — Заебал всех тогда Стас, когда начал шепелявить, — опускаюсь обратно на сиденье и прикрываю глаза. Юра не отвечает, и я поворачиваюсь в его сторону, говоря тише: — Что мы будем делать? — Идти дальше по сюжету. Чего ты там с трипом надумал? — Хованский просыпается окончательно, подвигаясь ближе, чтобы кошачий слух Кати не уловил нашего шепота. Несколько долгих секунд я думаю, стоит ли делиться с ним тем, к чему я пришёл, и решаюсь. Пересказываю всё шёпотом. — Хуйня какая-то, если честно. Ставлю всё пиво мира, что я — реальный Хованский. Если я — плод твоего ебучего сознания, разве ты можешь знать, например то, что я… в школе был толкинистом? — Ты рассказывал это в байках. — Блядь. А то, как я физику учил? — Тоже рассказывал. — Да ебать… Я ещё вспомню какой-нибудь ништяк, который ты точно не знаешь, и расскажу. — Договорились, — устало выдыхаю, наблюдая за приближающимися тусклыми огнями города. Неожиданно перед глазами снова всплывает пустой взгляд Шона, и я поворачиваю голову к Юре: — Мы… — Нет.       Я смотрю на него и надеюсь, что он меня правильно понял. «Мы убили человека» — хотел сказать я. — Либо мы, либо Шон, Ларин, — продолжает Хованский, и я с трудом подавляю облегченный выдох. Благодарность внутри меня разрастается, но я давлю её, оставляя внутри. Обойдётся.

***

      Кварталы Мэйкона встречают нас жуткой тишиной, давящей на уши. Кенни заглушает машину, мы выходим, стараясь не хлопать дверьми, чтобы не привлечь ходячих. У нас совсем нет оружия, что заставляет меня нервничать. Ружьё забрал Хершел. Бита, захваченная мной из комнаты Клементины, осталась в машине Шона. Черт. Прежде, чем мы успеваем заткнуть Кенни рот, он кричит силуэту человека вдали: — Эй, нет ли у Вас бензина, наш закончился.       Разумеется, силуэтом оказывается ходячий; разумеется, на чересчур громкий крик Кенни начинают собираться и другие зомби, до этого бродящие по прилегающим к улице подворотням. — Сраный Кенни, — стонет Хованский и делает шаг вперед, пытаясь загородить Клементину; я даже не успеваю удивиться, как из-за дальнего здания слышится выстрел, и зомби, почти подошедший ко мне, падает. Стрелявшая девушка показывается, и я вспоминаю её образ. Тёмные волосы до плеч, белая (бывшая когда-то белой) блузка, ствол в руке. — Бегом в аптеку, — кричит ещё один персонаж, и я понимаю, что в очередной раз задумался, оглушенный слишком громкими звуками выстрелов.       Мы оказываемся в здании аптеки, за нами захлопывается железная решетка и закрывается на замок. Ну что ж, очередное относительно безопасное пристанище. Здесь компания из нескольких человек, имена которых я решаю не запоминать; мысленно ставлю крестики над головами каждого, кто — если мне изменяет память — должен умереть. — Ну и кого ты притащила? — шипит на спасшую нас женщину другая, опасно скалясь и едва ли не плюясь раздражением, — как будто нам не хватало проблем без пяти лишних ртов. У вас есть оружие? Припасы? — Тише, дамочка, — спокойно отвечает Юра, — мы не пробудем здесь долго и скоро уйдем, нам всего лишь нужно место, где можно потусить несколько ночей. — Несколько ночей?! — срывается она на крик, и я отчаянно хочу заткнуть уши, — я вас не приглашала, вас никто сюда не приглашал, знаете ли, потому что вы тут нахер никому не сдались. Мы сами еле выживаем, у нас заканчиваются патроны и еда, а тут ещё вы! — переводит дух, чтобы начать новую речь, но вдруг её обрывает спасшая нас брюнетка. Слишком много женщин на квадратный метр. — Лилли, подожди. Может, они смогут нам помочь перебраться в более защищенное место. Вы умеете стрелять?       Киваем я, Юра и Кенни. — А починить радио сможете? — Да, — отвечает Юра, поднимая руку как в школе перед ответом, — я смогу починить ваше ебаное радио, только скажите тому психу снять нас с прицела. Что?       Я поворачиваю голову и — надо же — мы всё это время действительно были на мушке у Ларри — второго персонажа, которого я хорошо запомнил. Старый-добрый Ларри, который, брюзжа слюной и кичась своей хоть и старостью, но незаменимостью, будет мечтать выгнать нас отсюда. У Ларри седые волосы, зачесанные назад, щетина и телосложение, позволяющее ему легко уложить всех нас на лопатки, даже не поскупившись на плевок в лицо. Как я мог не заметить его? И как вообще его умудрился увидеть Хованский. Профессиональное гангстерское чутье в виде жгучей точки меж лопаток? — Это не псих, а мой отец, — рычит Лилли, — и он имеет полное право держать вас на прицеле, потому что вы все ебаные чужаки.       Как же быстро, однако, люди забывают, что они люди. — Тихо, — подаю, наконец, голос я, — давайте поговорим конструктивно и без стволов, окей? Для начала вспомним, что мы все — что вы, что даже я, представители Homo Sapiens, и хоть сейчас вы об этом явно забыли, в нашем мире нет чужаков и своих сейчас. Чужаки — ходячие, если до вашего пустого, блядь, черепа ещё не дошла эта мысль, а мы все здесь — люди, которым надо держаться вместе, а не устраивать инфернальный ад, который устроили вы. Коллаборация, ребят, слышали? Сотрудничество, чтобы выжить могли все. Давайте так. Если вы оперируете животными терминами, я встану в ваше положение. Мы — чужаки, вы — стая. Кто ваш вожак? — не оборачиваясь, указываю на Ларри, — он? Будем честны, он староват для вожака, Акелла промахнулся, промахнётся в скором времени и он, — указываю на мальчишку в кепке, — этот? Он убежит при первой удобной возможности, оставив вас подыхать здесь от голода, — и, наконец, отработанным ещё перед версусом жестом, указываю на стоящих передо мной женщин, — вы? При всём моем нежелании устраивать тут гендерные войны, стреляем мы лучше. К тому же мой друг, — едва удерживаюсь от желания прокашляться, — умеет чинить радио, а вы, как я полагаю, нет? Мы нужны вам, а вы — нам. Так давайте перестанем уже играть в ебаных животных и вспомним, что мы тут — вроде как — если верить теории эволюции — люди, — я выдыхаю, закончив говорить, и смотрю на всех. Несколько долгих секунд проходят в молчании, затем Ларри опускает ружьё и спускается с лестницы, ведущей на второй этаж аптеки. — Ладно, хер с вами, живите. Посмотрим, так ли вы хороши в деле, как в речах, — ставит ружье на пол и осматривает всех прибывших, — ебаный черт, вы притащили сюда зараженного?       Все следят за его взглядом и упираются в Катю, прижимающую ладонь ко лбу Дака. Она успела, видимо, пока я толкал речь, пройти за спинами других и усадить его на высокий стул возле кассы. Дак весь в крови — неизвестно, чьей — и мелко дрожит. Ебаный в рот. — Только подойди к нему, — выступает вперед Кенни, готовый защищать свою семью до последнего, и я хочу начать вторую речь, как вдруг меня отвлекает шепот на ухо: — Кукарекал бы так на версусе — был бы шанс.       Против воли улыбаюсь, отвлекаясь от общей беседы. — Главного петуха всея рутьюба всё равно не перекукарекал бы. — Пошел ты, — беззлобно отвечает он тем же шепотом, а я продолжаю улыбаться. Как ни странно, но этот диалог возвращает меня домой, на секунды выбрасывая из этой игры. Казалось бы, забыть, что мы здесь попаданцы сложно, но я действительно умудрился сделать это несколько минут назад. Вот тебе и полное погружение, Ларин. Я забыл, что чужой здесь, так яро доказывая свою принадлежность к овцам, в то время как Юра заботливо поправил на моих волчьих плечах лишь шкуру овцы. — Подойдёшь ещё на шаг, и этот нож окажется в твоей глотке, — рычит Кенни, выводя меня из раздумий, и я делаю шаг вперед, чтобы встать между ними, но меня останавливает рука Хованского. — Так, петухи, — он выходит в центр, — заканчиваем пиздеть, осматриваем ебаного ребенка, ищем царапины, укусы, че там ещё может быть. Мне вообще честно глубоко поебать — застрелим мы его или нет, но цапаться сейчас на всю округу — привлекать ходячих, — Кенни возмущенно приоткрывает рот, а Катя дёргается, обнимая Дака крепче, словно это может его уберечь, — давайте, кто там из вас врач, бегом, пока он не сожрал кого-нибудь. — В первую очередь он откусит лицо своей обожаемой мамаши, — ворчит Ларри, но отходит от Кенни, давая им полную волю, — делайте всё, что хотите, но если он начнёт превращаться, я буду первым, кто всадит пулю в его светловолосую голову. — Договорились, — рычит Кенни, подходя к Кате и начиная осматривать сына. — Мне бы ствол, — мученически тянет Юра, обращаясь, судя по громкости голоса, ко мне одному. — Ствол всё ещё у сучки, — киваю ему. Мы переглядываемся, и мне кажется, будто оба сейчас в головах отвечаем на один вопрос: совершать диверсию или не совершать? — Нам нужен нитроглицерин, и я бы отправился за ним сейчас, а не ждал пока… Ларри, пытающийся присесть на стул, падает на пол, ударясь о пол с громким стуком, и шипит. — Я не хочу его спасать, — честно говорит мне Хованский, пока Лилли объясняет всем, что отцу нужен нитроглицерин, который находится где-то в недрах аптеки. — Мы должны. — Да знаю я без тебя, — он тяжело вздыхает, — господи, застрял с мудаками.       До нас доносится тревожный голос Лилли, и мы разбираем, что у Ларри, ожидаемо, проблемы с сердцем. — Помнишь, что мы должны сделать? — Смутно. — Нитроглицерин за дверью в подсобке. Ключи у ходячего на улице. Включаем телевизоры в магазине на другой стороне улицы. Зомби идут на звук, мы забираем ключи. — Надеюсь, ты понимаешь, что это почти невыполнимо.       Юра тяжело вздыхает, оглядываясь по сторонам. — Давай разделимся, — предлагаю я Хованскому, — ты иди в комнату и расчисти дверь к части здания с нитроглицерином, а найду батарейки для пульта. Ещё с тебя, соответственно, пульт. — Ладно-ладно, — он кивает и отправляется в сторону двери, как вдруг к нам подходит молодой парнишка и сообщает, что он собирается пробраться в мотель. Юра забирает у Клементины, которая с чего-то увязалась за ним хвостиком, вторую рацию и вручает ему. — Пиздуй. Кричи там, если че, — уходит в комнату, Клементина семенит за ним. Эти женщины.       Батарейки находятся быстро, и я начинаю рассматривать полки. Где-то здесь должны быть батончики — какая никакая, но еда. Пыль, грязь быстро забиваются под ногти и оседают на коже, пока я пытаюсь откопать хоть что-нибудь, но попадаются одни журналы. Полка за полкой — журналы, журналы, журналы, пара книг о медицине, перчатки, скиданные сюда скопом. Кажется, этот магазин уже обчистили до нас. Уже второй раз за нахождение здесь я ловлю себя на мысли, что мы словно идём по чьим-то следам; словно нас намеренно ведут куда-то, указывая дорогу, как дети, отправляясь в лес, оставляют фантики на земле. Нахожу два батончика и прячу в карман, воровато оглядываясь. Нам нужнее.       Из кладовки выходит Юра и машет мне, показывая пульт. В ответ достаю батарейки. Мы киваем друг другу и идём к выходу, Клементина крадётся за нами, не отставая от Хованского. Я подбираю топор, оставленный кем-то на прилавке, и иду к ним. — Ребёнок, брысь, сходи поиграй, а, — зло бросает Хованский и открывает дверь на улицу, пропуская меня вперед. Клементина фыркает в ответ, однако остаётся в здании. Проглатываю шутку про Тесака и спрашиваю, пока мы вставляем батарейки в пульт и рассматриваем систему замка. — Готов? — Готов. — У нас будет несколько минут на всё. Сигнализация. — Помню. — Кто пойдёт? — Я.       Батарейки вставлены, и я щелкаю пультом в сторону магазина телевизоров — раз, два, на них появляются помехи, но звука по-прежнему нет. Хованский, открывший замок, пока я разбирался с техникой, целится поднятым с земли кирпичом и кидает его в витрину магазина, едва-едва не промазав. Стекло разбивается, и телевизионный шум разносится по всей улице. Зомби оборачиваются и, рыча, начинают двигаться в сторону горящих, шипящих экранов, выстраиваясь в несколько рядов. Самые первые едва ли не обнимают телевизоры — последующие пытаются дотянуться до звука через своих. — Давайте-давайте, — шепчет Юра, а затем, открывая железную дверь полностью, выскальзывает на улицу, захватив топор, и бесшумно добирается до зомби, придавленного фонарным столбом. Рядом с ним всё искрит, и я не знаю, куда смотреть: то ли на Хованского, то ли следить за зомби.       До меня доносится: «прости, братан», и Хованский, размахнувшись, бьёт топором ходячему в лицо, затем ещё и ещё; я отворачиваюсь, глядя на толпу возле магазина, лишь бы не видеть, как от каждого удара в разные стороны разлетаются ошмётки, а само лицо становится кашей из крови и размозженных костей. Однако звук никуда не пропадает, и я думаю, что золотая коллекция моих кошмаров точно пополнится этой херней на репите. — Бля, закрывай, закрывай, — мимо меня пробегает Юра, звеня ключами в руке, и я замечаю, что зомби, по-видимому, отвлечённые теми же звуками, уже идут к нам. Наши несколько минут начинаются. Забегаю вслед за Юрой в здание магазина и кричу всем: — Приготовьтесь бежать через три минуты. Тот из мотеля вернулся? — нахожу его взглядом, — тебе всех вести, понял? — Да что происходит-то? — фыркает Лилли, и я не успеваю ей ответить, как срабатывает сигнализация, а это значит, что Хованский добрался до аптеки с нитроглицерином. И то, что к нам на звук сейчас идёт толпа зомби. — Бегом-бегом, господи, — ниоткуда появляется Юра, хватает оставленное Ларри ружьё и начинает командовать. Сзади, за нашими спинами, слышится скрежет железной двери: они зашли. Мы переглядываемся. Я ищу взглядом что-то, что можно вставить в ручки двери, чтобы она не открывалась, и натыкаюсь на топор. Замечательно. Ко мне кто-то подбегает: из-за шума вокруг я не могу разобрать даже голоса. Кажется, под напором ходячих вот-вот вылетит заколоченное окно. — У меня недалеко пикап, я могу вывезти вас отсюда, — доносится как из другой реальности, но я знаю, что это слова Кенни. — У тебя бензина там нет, идиотина, — а это, несомненно, Хованский.       Я опираюсь спиной о дверь, пытаясь задержать ходячих, и ручка больно упирается в поясницу. Подошедший ко мне оказывается Лилли, и я показываю ей на топор, лежащий вдалеке. — Его нужно вставить сюда, быстрее, женщина.       Через несколько секунд я слышу звон стекла, кажется, из аптеки. Значит, они скоро придут из другой двери. Оглядываю магазин: почти все выбежали через черный ход, остались только я, Хованский и Лилли, бегущая к Ларри, чтобы вывести его из здания. — Пойдем, — киваю я Юре, ощущая, как наши три минуты утекают.       Хованский выбегает, следом за ним Лилли выводит Ларри, и я уже подбегаю к двери, жалея о том, что не успел захватить топор: какая теперь разница, всё равно ходячие уже зашли сюда, как из темноты прохода появляется Ларри, злобно усмехаясь, и говорит: — А ты, пидор, не идёшь с нами, — и бьёт меня, кажется, в нос, по тому, как в нём остро взрывается боль, я падаю, крича себе, что нельзя терять сознание, нельзя, только не сейчас. Ударяюсь головой о пол, скулю от боли уже во всей голове и вижу, как ко мне идут ходячие, тянут свои руки, рычат, вероятно, радуясь свежему мясу; надо встать, надо встать, но тело меня не слушается, я вообще будто его не чувствую: только голову, в которой пульсирует ярко-алым боль. И в момент, когда я уже готов выдохнуть и расслабиться, я слышу слишком громкое: — Я тебя блядь пристрелю нахуй, — а за этим чувствую, что меня поднимают, придерживая, потому что я почему-то не могу стоять. Выстрел, другой; частью себя понимаю, что меня ведут куда-то, даже передвигаю ногами, но голова опускается всё ниже, и я уже утыкаюсь подбородком в чье-то плечо, не в силах даже открыть глаза. Тьма так и норовит сомкнуться. — Только попробуй мне тут сдохнуть, Уткин, — снова слышу знакомый голос и улыбаюсь. Наверное. И наконец-то отключаюсь.