Найди дорогу в Петербург

      Во сне я вижу свой город; как я гуляю по нему, иду по льду, красивому, сине-белому, и вижу воду под своими ногами. Он даже не хрустит, хотя я осознаю, что он тонкий-тонкий, сантиметра три-четыре. Я бреду, как и обычно, без особой цели, просто пытаясь собрать мысли в порядок. Слышу голос, окликающий меня, поднимаю голову, глядя на мост, но не могу разглядеть лица из-за слепящего, будто искусственного, такого не бывает в Петербурге, солнца. Я схожу со льда, вбегаю по лестнице, оказываясь на мосту; человек, который звал меня — Хованский. Он улыбается, щурясь, явно тоже удивляясь такому яркому солнцу, я подхожу ближе и встаю рядом с ним, опираясь на перила. Юра говорит что-то мне, но слова ускользают и уносятся куда-то в город; затем Хованский поворачивается, щурясь от солнца, и я невольно улыбаюсь из-за его идиотского выражения лица. — Разрушен, — шепчет он мне, и эти слова набатом стучат в черепной коробке. Юра прикасается пальцами, ладонью к моим скулам, проводит по левой, продолжая говорить и говорить, но я снова не могу разобрать слов, а затем резким движением обхватывает меня за шею и целует, наклоняя мою голову. Кусает губы, языком проводит по нижней губе, прижимается ближе, и вот уже я его целую, агрессивно, стараясь укусить за кончик языка, вцепляюсь пальцами в лацканы его черного пальто.       Просыпаюсь, вздрагивая всем телом, и оглядываюсь. Я все ещё в мотеле. Кошусь на соседнюю пустующую кровать: Хованский уже куда-то ушёл. Обессиленно падаю обратно, глядя в потолок. Приехали, Ларин.       Что значит это «разрушен»? Кажется, оно являлось мне в момент, когда я лежал без сознания после встречи с кулаком Ларри. Лежу на спине, снова и снова прокручивая свой сон, стараясь вспомнить выражение лица Хованского, сказавшего мне это. Нет, ничего особенного. Обычное выражение. Воспоминания доходят до поцелуя, и я почему-то по-идиотски улыбаюсь лишь на мгновение. До чего людей может довести заточение в ебаной компьютерной игре, чудеса.       Завтракаем мы в тишине; кажется, вчерашние похороны подпортили настроение всем. Даже дети едят молча, иногда угрюмо переглядываясь. Лилли вообще, кажется, объявила нам бойкот, лишь иногда посылая злые взгляды. Впрочем, может, дело в недосыпе, ведь она действительно просидела всю ночь вплоть до нашего пробуждения. Кенни весь завтрак болтает о погоде, кажется, говоря, что зима обещает быть холодной и снежной. Придётся утеплять окна, наверное. И искать что-то тёплое среди комнат отеля, иначе нам не выжить.       Я откусываю кусок сырного крекера и ёжусь от очередного порыва ветра, слушая монотонную болтовню Кенни. — Итак, появились идеи, как укрепить ограду? — доев, спрашивает Юра. — Я думаю, вон тот книжный шкаф можно передвинуть к выезду, — подает голос Марк, — я мог бы соорудить что-то наподобие охранной системы с колокольчиками, если найду их здесь. — Прекрасная идея. Лилли, — обращается к уже клюющей носом женщине, — ты можешь идти спать, Кенни вон тебя заменит. Кенни пожимает плечами и тянется, забирая ружьё. — Марк, ты — делать ограду, Кенни — за пост. Дети, идите поиграйте и не мешайтесь. — А ты? — ещё не ушедшая Лилли. — А я обойду свободные номера в поисках чего-нибудь, что могло бы нам помочь.       Все соглашаются, отправляясь туда, куда сказал Хованский, и мы остаёмся одни возле фургона. С ужасом отмечаю, что на протяжении почти всей его речи я смотрел на его губы. Мысленно даю себе пощечину. — Что ты хочешь там найти? — Что-нибудь, что могло бы нам помочь. — «Нам» в смысле… — В смысле нам. Здесь нет «нас», которые выживают вместе с группой голограмм. Есть «мы», а есть «они». И я хочу уже выбраться отсюда.       Киваю. — Попробую поймать что-нибудь. — Всё, что найду, притащу в наш номер.       Усмехаюсь: «наш номер». Киваю второй раз и отправляюсь в лес. Мы могли бы стать неплохой командой.       На следующее утро, пока Катя разделывает пойманного мной на рассвете зайца, а я зеваю, лениво наблюдая за этим процессом, из раздолбанной машины, которую Марку удалось перекатить ближе к ограде и сделать частью укрепления, раздаётся шорох. Вскакиваю на ноги, быстро целясь в заднее стекло. Катя едва не вскрикивает и отбегает как можно дальше, опасливо выглядывая из-за фургона.       Шаг, ещё шаг, я бесшумно подбираюсь к машине, проклиная себя за то, что мы не додумались осмотреть всю территорию, а не ограничиться одним лишь зданием. Марк ведь передвигал эту машину, как он не заметил там ходячего?       За спиной скрипят доски, и я вздрагиваю всем телом, напрягаясь. Всего лишь Катя добралась до крыльца, видимо, чтобы разбудить Кенни. Свой мужик лучше чужих двух?       Оглядываю машину, заглядывая в окна и продолжая целиться. Пусто. Заднее сидение пустое, если не считать оставленного владельцами хлама в виде пустых пакетов от фаст-фуда. Ещё шаг. Переднее тоже пустует. Я приподнимаю бровь. Пакеты ведь не могли шуршать сами по себе?       Ещё один шорох заставляет меня прищуриться. Это радио. Ебучее работающее радио! Открываю машину, усаживаясь на переднее сидение, и рассматриваю странного вида систему. Ничерта не смыслю в автомобильных радио. Может, Хованский знает? Власов там и другие его дружки с машинами…       Когда разбуженный мной злой и сонный Юра несколько раз прокручивает огромное колесико, стараясь поймать нужную волну, я замираю, закусывая губу. Это может оказаться знаком. Работающее радио в зомби апокалипсисе — дело редкое. Ещё и радио, которого не было в сюжете.       На улице потихоньку собираются проснувшиеся герои, следя то за нами, то за Катей, продолжающей готовить зайца. В зеркале заднего вида, с которого я не свожу взгляда, отражаются все до единого, кроме Клементины. Довольно странно. — …о-нибудь слышит меня? — раздаётся шипящее, и мы вздрагиваем, припадая почти вплотную к радио и едва не сталкиваясь носами. — Да, слышим, — отвечает Юра, — кто вы и где? — Для вас есть задание. Саванна, город Кроуфорд. Я буду ждать вас там. Юра должен знать, — я чувствую, как по спине бегут мурашки, а руки холодеют. Мы переглядываемся. — Допустим, я знаю, но кто это?       Я напрягаю память, стараясь вспомнить… Кроуфорд, Кроуфорд… — Не важно. Ты знаешь, как добраться до меня. Я буду в канализации под городом. Вспомнишь — найдёшь, — следом шипение, а затем — тишина, которую разбавляет только наше дыхание. Мы молчим, обдумывая услышанное. — Ты понял, что за Кроуфорд? — Угу, — тянет Юра, — огороженный от внешнего мира город, который был уже разрушен, когда я там был в игре.       «Разрушен» проносится в моей голове, и я хмурюсь. — В канализации были какие-то петухи, которые меня чуть нахер не убили. Ещё и добраться до них было сложно. Господи, как же я надеялся, что не придётся спускаться в канализацию…       Пропускаю половину мимо ушей. Чувство, словно я помнил что-то, но отложил в голове на потом, не отпускает меня. Что-то с этим Кроуфордом. Словно кто-то мне говорил уже о нём, но я не прислушался… — И хер мы сейчас туда доберёмся. Фургон ещё не починен, а пешком здесь — километров сорок до поезда, потом, если сможем завести его, ещё примерно столько же до Саванны. Нам столько не пройти. Возвращаюсь в реальность. — Подожди. Мы можем пройти первую часть пути, отдохнуть в поезде и поехать. Чем скорее мы там окажемся, тем скорее, возможно, хоть что-нибудь поймём.       Юра смотрит на меня, приподняв бровь, и фыркает: — Ты пешком давно вообще ходил? Мы не осилим сорок километров. Еды у нас почти нет. И ещё дети, если ты не заметил. — Да нахер детей, Юра, причем тут они? Разве не ты мне вчера говорил, что есть «мы», а есть «они»? И «они» к «нам» никак не относятся. — Говорил я тебе… Но подумай головой, Ларин, нам придётся останавливаться на ночёвку. Палаток у нас нет, костёр посреди леса разводить опасно. Ты понимаешь, что мы можем просто не дойти?       Юрины слова звучат рационально, что меня даже удивляет на мгновение. — В ебучей Саване или как там этот город, скорее всего, человек, который замешан в том, что мы здесь оказались. Либо он просто знает, как отсюда выбраться. Он назвал тебя по имени, Хованский, блядь, — чувствую, что начинаю злиться, — мы не можем проебать этот шанс. — Шанс умереть по дороге? Шанс быть убитыми? Кто тебе сказал, что это не очередной психопат, который следит за нами по сюжету? — Потому что нас нет в сюжете.       Юра тяжело дышит, прожигая меня взглядом. Поджимает губы. — Мы не дойдём, Ларин. Мы нихуя не знаем о том, в каком сейчас состоянии Кроуфорд, нихуя не знаем о том, кто этот человек, и нихуя не знаем, в каком состоянии тот поезд. Его может и не быть там, потому что по сюжету мы должны быть там через три месяца… — Какие нахер три месяца?       Я выхожу из машины, чтобы оказаться чуть дальше от Хованского и чтобы между нами была хоть какая-то преграда, потому что руки уже начинают чесаться. Тот повторяет мои действия. — Такие, Уткин. Холодает, ты не заметил? Осень подходит к концу, скоро зима. По ночам далеко не тепло, чтобы выживать в лесу без палатки. Мы зимуем здесь и точка.       Я задыхаюсь от возмущения, случайно отмечая, что взгляды всей нашей «команды» прикованы к нам. Ещё и шоу бесплатное устроили, заебись. — А может, ты тоже замешан в этом? Может, я рано перестал тебя подозревать? Может, это всё-таки охуительный квест «разведи Ларина»? И всё это время нас снимали. И спасать ты меня полез затем, чтобы казаться героем, мол, посмотрите, какой Юрочка у нас молодец, так?       Хованский делает шаг в сторону меня, опасно щурясь, и я узнаю этот взгляд. Да, так он смотрел на меня на версусе. Вот теперь всё вокруг привычно, да, Юрий? — Хочешь въебать мне? Давай, — раскидываю руки в стороны, не прерывая зрительный контакт, — давай, чего застыл? — Ещё руки о тебя марать… — выплёвывает Юра, тоже не сводя с меня глаз. По спине пробегают мурашки. В голове против воли проносится: «я тебя породил, я тебя и убью», и я усмехаюсь, обнажая зубы. — Меня радует, что ты даже не отрицаешь то свою причастность к этому карнавалу пиздеца, Хованский. Или тебе уже нравится быть здесь? — чувствую, что меня заносит, но остановиться уже не могу. Злость на Юру — это то, чего во мне в избытке уже много лет, — как тебе роль гангстера и бати, который всё разрулит? Вжился уже? — Заткнись, — шипит так тихо, что я едва разбираю. Боковым зрением замечаю спустившуюся Клементину, которая, кажется, на грани истерики. — Что же это? Даже не будешь визжать, как ты любишь? Смотри, публика уже собралась, — указываю ладонью на замершую толпу в десяти шагах от нас.       Хованский скалится, наверное, копируя мою мимику, а затем качает головой: — Иди-ка ты нахер, Дима. Хочешь к поезду и в Саванну — пиздуй. Хочешь подохнуть в лесу, пойманный зомби — буду только рад. Скатертью дорожка, — показывает мне средний палец и уходит, расталкивая всех, кто попадется ему на пути.       Я фыркаю ему вслед. Нет, один я туда определённо не пойду. Осматриваю напуганных Катю, Кенни, Лилли, Марка, Дака и Клем. Этих тоже лучше с собой не брать. Двое дети, одна мечтает мне глотку перегрызть, четвёртый стрелять не умеет, пятый строитель, а последняя вообще только готовит. Вздыхаю, проводя рукой по волосам.       Клементина, прячущаяся за спиной Кати, всхлипывает, стараясь зажать ладонью рот. Да, ребёнок, эта ссора длится примерно половину твоего возраста, только представь. — Я продолжу готовить, — спохватывается Катя, отправляясь обратно к наскоро разведённому костру, а я решаю, что пришло моё время дежурить. Взбираюсь на фургон, подхватив до этого ружьё, и усаживаюсь на пластмассовый стул. Кенни внизу старается что-то втолковать Даку. Наверное, прекрасную и долгую историю о том, как нам с Хованским тяжело здесь, и о том, что взрослые люди, бывает, ругаются. Взрослые люди, бывает, не мирятся годами, потому что один из них — пиздлявое чмо.       Устремляю взгляд на лес, стараясь не принюхиваться к запаху мяса, жарящегося на костре. Наверное, можно брать с собой Кенни на охоту, чтобы хоть попытаться научить его добывать себе пропитание.

***

      Неделя. Ебаная неделя проходит с момента нашей ссоры. За неделю мы с Хованским не перекинулись и парой слов. Вечером того дня, отсидев свои законные восемь часов на посту, я решил, что даже думать не хочу о сне с ним в одной комнате, и перебрался на первый этаж в самый дальний номер. Как оказалось, на первом этаже с какой-то радости намного холоднее по ночам. И страшнее, потому что первым делом пробравшиеся через ограду зомби, пока постовой спит, пойдут на первый этаж. Кутаясь в несколько собранных по всему отелю одеял, я со злостью следил за звуками снаружи, боясь уловить любой скрип, и проклинал себя за то, что забыл биту в машине того смазливого.       Завтракали, обедали и ужинали мы тоже в угрюмом молчании, лишь иногда разбавляемом попытками Кенни развеселить нас. Несколько раз мне удалось вытащить его в лес, и один раз мы даже принесли куропатку, которую едва ли не пришлось делить с парочкой ходячих.       С каждым днём в воздухе всё больше чувствуется приближение зимы; у нас нет календаря, но — судя по ощущениям — декабрь уже наступил, и меня это нихера не радует. Нам точно не выбраться отсюда до наступления весны и оттаявшего снега, и с каждым днём надежда найти человека, который нас ждёт, исчезает. С другой стороны, обдумывая наш конфликт, я прихожу к мысли, что Юра был прав. Мы бы не добрались до поезда. И не смогли бы переночевать в лесу. Я даже не уверен, что мы сможем сделать это весной и в фургоне. Юра вообще дорогу-то помнит? Кенни, чинящий фургон каждый день под моим строгим присмотром, говорит, что закончит не раньше, чем через месяц. А учитывая наступление холодов, ему придётся прерваться. Всё складывается словно против нас — катаю в голове по кругу, в очередной раз ворочаясь в постели.       На восьмой день за несколько часов до рассвета меня будит странная мысль: я скучаю по Хованскому. Не то чтобы по его лицу, даже не по нашим шуточным перепалкам, скорее по тому, как мне было спокойно. И это, наверное, эгоистично; что-то вроде «мне спокойно, потому что рядом есть кто-то, кому тоже страшно». Почувствовать себя в безопасности здесь, когда за стенами нашей ограды бродят ходячие мертвецы, другие люди, мечтающие занять нашу территорию, и ещё хер знает кто — сложновато. Но я же чувствовал. Поднимаюсь с постели, одеваюсь и выхожу на улицу, подгоняемый урчанием в животе. Завтрак будет минимум через несколько часов. Будет, если я его поймаю. Лилли, находящаяся на посту, зевает, глядя на меня. Ну, а что. Кто может похвастаться здоровым сном в наше время. Пока бреду к общей комнате, чтобы взять ружьё, задерживаю взгляд на двери Хованского. Надеюсь, хоть этот хорошо спит. За нас обоих.       Забираю ружьё и, закинув его на плечо, направляюсь в лес, стараясь вслушиваться в темноту.