***
— Ла-а-арин. — слышу со двора и устало вздыхаю. Впервые за долгое время мне удаётся прилечь на мягкую поверхность, и я действительно надеялся поспать хоть пару часов. — Ди-и-има! — Хованский явно против моего отдыха. Я задумываюсь о том, какова вероятность существования где-нибудь рядом еще одного Димы Ларина, которого может звать Юра. — Мне тебе серенаду спеть что ли? Видимо, зовут всё-таки меня. Приподнимаюсь, ворча, и спускаюсь на первый этаж. В доме тихо, шум создают только мои ленивые шаги. Дом наполнен необходимым для выживания минимумом, и это уже не удивляет меня. Вода, несколько банок тушенки, зашкварная, но новая, чистая одежда и пусть и прохладный, но душ. Смыть с себя тонну грязи, пыли и крови — невероятное удовольствие. Приятные бонусы — ружьё с патронами и ледоруб. Доктор, кажется, очень хочет, чтобы мы добрались до него. Хованский сидит на земле и молча курит. Я присаживаюсь рядом, глядя на розово-красное закатное небо. Мы потеряли часы, но, судя по уже наступившему апрелю, на дворе часов семь вечера. Небо чистое, такое редко увидишь в Петербурге, и я невольно любуюсь им. В городе слишком хорошо, а мне сейчас тихо и спокойно. Словно не было этих месяцев в другой вселенной. Словно я сейчас на крыше Петербурга. Только вот небо здесь выше, и кажется, будто оно дальше от меня, чем дома. От размышлений меня отвлекает Юра, протягивающий мне сигарету. Чиркаю спичкой и затягиваюсь. Сигареты, по-моему, самые дешёвые из существующих: вкус, оседающий во рту, отвратителен, но жаловаться нет никакого желания. — Я молился, чтобы со временем перестать чувствовать запах, — неожиданно говорит Юра, и я вздрагиваю. — И как? — Ты был прав. Фыркаю что-то нечленораздельное, спрашивая этим, в чем именно. — Бога, бля, нет. Я хмыкаю. — Мы в компьютерной игре, мужик, какой тут бог? — Кенни, вон, измолился весь. — То, что мы его оставили, как раз подтверждает, что никакого бога здесь нет. — Слушай, — вдруг хлопает себя по колену Юра, и я вздрагиваю второй раз, — а с чего мы вообще взяли, что локации, в которых мы не находимся, всё еще существуют? — Потому что они существовали в игре?.. Вспомни, во втором сезоне Кенни возвращается. — А с чего ты решил, что у нас всё по правилам игры? У нас тут ебаный пиздец не по плану каждый день. Я задумываюсь. В его словах определённо есть логика. Выходит, никакого Кенни уже нет, как нет никакой Кати. Даже тех, кого мы встретили, скорее всего, не существует. Я молчу. Хочу, чтобы Юра понял мои догадки без слов, потому что… Я не знаю. Москва не верит слезам, Петербург — наоборот — верит и понимающе качает головой, а Джорджия, в которой мы оказались против нашей воли, насмехается. Хованский несколько секунд смотрит на меня, явно ожидая вердикта, но потом отворачивается. Мне уютно молчать с ним, и это что-то новое для меня и странное.***
Позже мы поднимаемся в комнату, и я укладываюсь на кровать. Юра ворчит что-то и сдвигает меня к стене, освобождая место себе. Где-то на краю сознания пролетает мысль о том, что мы уже не на севере и что спать нам вместе необязательно, но я отгоняю её, отдаваясь моменту. Я откатываюсь к стене, прижимаясь к ней спиной, и жду, пока Юра расправит постель. Укладываю голову на согнутую в локте руку и наблюдаю за ним. Хованский молча откидывает покрывало, словно думая о чём-то своем. Я смотрю на его лоб, на длинные ресницы, обрамляющие глаза. Зеленые же, как мои? На линию скул. Мы оба неплохо так сбросили здесь, и мне иногда кажется, что я скоро смогу убивать зомби локтями. «Когда ты танцуешь локтями, половину клуба увозят в больницу с колотыми ранами». Ага. А сейчас я еще и на десять килограмм меньше. В одну из ночей, когда было особенно холодно, Хованский даже умудрился получить от меня коленом. Случайно, правда. Но визжал так, будто я специально ему въебал. Юра поджимает губы и откидывает одеяло. Я перекатываюсь обратно на середину и с удовольствием потягиваюсь. Хованский хмурится и выходит из комнаты. Обиделся он, что ли? Я вообще не против поделиться с ним местом — так куда безопаснее. И… что-то ещё, но я не могу это охарактеризовать. "Дело не только в безопасности." — шипит на меня внутренний голос, но я не хочу его слушать. Наверное, отчасти я боюсь осознать, что именно я скрываю за фразой «так безопаснее». Потому что так безопаснее. Страсть — уязвимость. Прислушиваюсь к шагам и голосу за дверью, но нет — тишина. Ну и хуй с ним. Стягиваю с себя джинсы и футболку, складывая всё на комод рядом. Всё настолько сюрреалистично, что я устаю сомневаться в реальности происходящего. Я раздеваюсь, чтобы лечь спать в обычную кровать, складываю свои вещи на обычный комод, укрываюсь обычным одеялом. Будто и не было никакого апокалипсиса. Прикрываю глаза. Через несколько минут дверь в комнату скрипит, и заходит Юра. Лениво приоткрываю один глаз и улыбаюсь. Значит, не обиделся. Хованский скидывает рядом с постелью ружье и коробочку патронов, смотрит на меня с подозрением: — Ты куришь что-то, когда я отворачиваюсь? Мотаю головой. Откидываю привычную напускную серьёзность и улыбаюсь еще шире. В конце концов, завтра мы можем умереть. На пол Хованский кладёт ружье, а сам укладывается рядом со мной, и я впервые не поворачиваюсь к нему спиной. В комнате темно, и я с трудом рассматриваю его лицо. Мы оба молчим. Юра явно мечется, не зная, что ему делать: класть на меня сейчас руку было бы новым уровнем пидорства, но и не положить он не может. Я тяжело дышу, слыша, как бьётся сердце в горле, и нервно облизываю губы. Я правда не знаю, чего добиваюсь, но, когда Хованский сдвигается, нависая надо мной, и целует, понимаю, что именно этого. Этот поцелуй совсем иной, чем в поезде, скорее похож на тот, у костра. Мы целуемся медленно, смакуя, оба стараемся быть как можно нежнее. Я касаюсь языком его нижней губы, прохожу по зубам, углубляю поцелуй, чувствуя его язык. Мы абсолютно трезвы, и эта мысль заставляет меня вздрогнуть, а Юру отстраниться: — Че ж ты дёргаешься вечно, будто я тебя сожрать хочу заживо? — Ну тут вообще такое част… — он не даёт мне договорить, и конец предложения я скорее выстанываю ему в рот. Юра продолжает нависать надо мной. Одной рукой он забирается мне в волосы и легонько дёргает, от чего я случайно кусаю его и шиплю, скалясь. Ничего себе у него переход от нежности к агрессии. — Давно мечтал так сделать, — радостно говорит Хованский, глядя на мою задранную голову и продолжая тянуть меня за волосы. — И я ещё петух после такого? — Заткнись нахер, — грубо фыркает Юра, но, противореча самому себе, он, едва касаясь губами, целует меня в шею, из-за чего я резко выдыхаю и чуть ли не захожусь в приступе кашля. Кажется, в прошлый раз ему удалось понять моё слабое место. Я вздрагиваю всем телом от волны мурашек и сжимаю руки в кулаки. Быстро нахожу его футболку и сжимаю её, стараясь впиться пальцами в кожу. Юра всасывает кожу на моей шее, кусает, затем зализывает, оставляя засосы, а я готов умереть, расплавившись. Слышу тихий смех, с трудом фыркаю, и снова громко выдыхаю сквозь плотно сжатые зубы. Я возбуждаюсь, и у Юры блестят глаза даже в темноте. Он отпускает волосы и кусает ключицы. Спускается ещё ниже: целует живот, языком ведёт по рёбрам — и я прикрываю глаза, позорно постанывая. "Здесь, в постапокалиптическом мире, несложно сойти с ума без каких-либо прикосновений." — пролетает у меня мысль. Я словно со стороны слышу свой стон. Он похож на стон боли, такой же жалобный, потому что Хованский и не думает прекращать — одной рукой он сдавливает мой член через ткань боксёров, и я дёргаюсь всем телом. Меня затягивает в водоворот: перед глазами пляшут алые кляксы, рефлексия отходит на второй-третий-пятый план, я весь распластанный, где-то по шее стекает капля пота, в горле пересыхает. Я чувствую, как Юра стягивает с меня последний кусок одежды. Он обхватывает губами головку, и я хриплю, кажется, его имя. Медленно, с силой сжимая губы, чтобы было тесно и горячо, он берёт ещё глубже, и я будто умираю, возрождаясь. Окончательно лишаюсь самообладания и с силой вцепляюсь в волосы Юры, подталкивая его. Мне мало Хованского, мне всегда его будет мало. Юра отрывается от меня под мой возмущенный стон, скидывает с себя футболку и боксёры, ложась рядом. Я глубоко дышу, глядя ему в глаза и удивляясь тому, как расширены его зрачки. В комнате стоит гробовая тишина, слышно только наше тяжелое дыхание. Я наскоро провожу языком по пересохшим губам, чувствуя оставшийся после охоты шрам, и подтягиваюсь выше, облизывая Юрины губы, целую его глубоко, впервые проявляя инициативу. Они влажные, в моей смазке, и это возбуждает ещё больше. Я ёрзаю, умоляя прикоснуться ко мне ещё раз. Хованский придвигается ближе, обхватывая рукой наши члены, большим пальцем проводит по смазке, смешивая её, и начинает, наконец, действовать. Я вздрагиваю от неожиданности и с силой вцепляюсь в его плечи, тихо скуля от удовольствия. Боже, как же хорошо. Он сжимает руку чуть сильнее, ускоряясь, и это что-то невероятно новое. Я толкаюсь в его руку, отпускаю плечо, впиваясь в него зубами. По-звериному. Юра утыкается носом мне в шею и сбивчиво дышит, касаясь моей горячей кожи сухими губами, затем проводит по ним языком, задевая чувствительный участок моего тела. Втягивает кожу, прихватывая ее зубами, касаясь языком в том же ритме, в каком скользит рука по членам, и я дёргаюсь, как от легкого удара током. — Тише, Дима, — шепчет Юра хрипло, и это добивает меня. Я кончаю ему в руку, выгибаясь в пояснице. Мир взрывается перед глазами белым, и я бессильно падаю на спину, почти всхлипывая от удовольствия. Хованский кончает почти сразу после меня, оставляя на моем животе капли спермы, и падает рядом, утыкаясь носом мне куда-то в ухо, сопя. Мы молчим, мне так уютно. Я поворачиваюсь на бок, и мы почти сталкиваемся носами, глядя друг другу в глаза. Сказать особо нечего, да я и не привык пиздеть после секса с девушками. Я улыбаюсь, вспоминая кое-что. — Это было похоже на твои фантазии? — Я тебя придушу, Ларин. — Обязательно. Хованский лениво поднимается, находя на полу какую-то из частей своего гардероба, наскоро обтирает себя и меня от спермы и снова ложится рядом, закидывая на меня руку. Мне лень думать о случившимся, и я прижимаюсь ближе к его груди, словно прячась. Завтра мы и правда можем умереть, и я обнимаю его в ответ.***
Меня будит солнечный луч, настойчиво прорывающийся через неплотно закрытые шторы. Я обнаруживаю себя полулежащим на груди Юры и уткнувшимся носом ему в шею. Хованский недовольно жмурится от солнца и ворчит: — Мы всё ещё не дома? — Смотря, что считать домом, Юрий. — Дом — это Питер с его ебаной погодой, который не будит меня солнцем прямо в ебало. Я тихо смеюсь и, приподнявшись на локте, укладываюсь на Юрину грудь чуть ниже, слушая сердцебиение. Вздыхаю, задумываясь. "Паника ушла." — осеняет меня. Я чувствую себя таким спокойным, каким последний раз был только дома. Что я там думал про то, что мне нужно сойти с ума, чтобы довериться этому человеку? Да ты просто доверял-то раза три за всю жизнь, Ларин. Чувствую лёгкое прикосновение к волосам, а затем Юрина ладонь зарывается в них. Я прикрываю глаза. В голове всплывает факт о спартанцах, которые становились любовниками, чтобы на поле боя им было за кого сражаться. Фыркаю от смеха и немного поворачиваю голову, подставляясь под руку, перебирающую волосы. Мысли плавно перетекают одна в другую, и я расслабляюсь, позволяя течению нести меня. Мне не верится, что там, за этими стенами всё ещё происходит зомби-апокалипсис, по улицам всё ещё снуют ходячие, а за дверью нас ждёт целое путешествие. Вот бы проснуться так в Петербурге. Стоп. Я даже приоткрываю глаза и прислушиваюсь к своему потоку мыслей, приведшему меня к этому. Внутренний голос молчит, даже не подкалывая меня, и я с удивлением понимаю, что действительно был бы не против пару раз так проснуться. И никуда не идти. Может, кое-кто мне ещё и брокколи приготовил бы? Моя вчерашняя рефлексия относительно того, что же я скрываю за "безопасностью", отходит на второй план, сменяясь уверенностью в том, что мы вернёмся домой. Живые и невредимые. Надо же, Ларин, сколько лет ты шутил о том, что шкуру можно приручить, трахнув? Предлагаю внутреннему голосу заткнуться. Чувствую, как у меня горят щёки, и стараюсь спрятаться в плече Юры от самого себя. — Надо подниматься, — ворчит Юра, но продолжает лежать, не убирая руку из моих волос. — Угу, — неопределённо хмыкаю в ответ и не двигаюсь. — Как думаешь, это будет сложно? — Найти доктора? Едва ли. Уверен, он кукует в своей канализации и не сводит глаз с часов, дожидаясь нас. — А пробраться в город? — Я не знаю, Ларин. — отвечает честно, я чувствую это по голосу. Я грустно улыбаюсь. — Я оставлю тебе немного воды, — снова говорит Юра и поднимается, вставая с постели. — Полчаса на сборы и выходим. Хованский подмигивает мне и выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь. Я потягиваюсь и встаю, подходя к небольшому зеркальцу в розовой раме. Вся шея похожа на одну большую гематому, будто Юра меня душил половину ночи. Укус на ключице тоже виден, но слабо. Даже не могу вспомнить, когда последний раз видел себя с засосами. Лет в шестнадцать, наверное. Провожу рукой по лицу и иду одеваться.***
Выбираемся из дома через час после пробуждения. Юра, закинув ружьё на плечо, шагает передо мной, прислушиваясь к рычанию и шаркающим шагам. Я же скорее передвигаю ногами на автомате, двигаясь за Хованским. Зомби не видно, что странно, и мы в недоумении переглядываемся. Неожиданный звон колокола заставляет меня вздрогнуть, а Юру дёрнуться в мою сторону. — Ёб твою, ну почему именно сейчас? — ворчит Юра и, кажется, перестаёт дышать, чтобы прислушаться и понять, в какую сторону идут ходячие. И идут ли вообще. Сюжет априори меняется — это мы знаем. — Не стой столбом, пошли! Мы бросаемся в ближайший переулок и переходим на бег. Если карта, которую я вчера изучал, не врёт, то одна из четырёх церквей города остаётся за нашими спинами. Кажется, звонили именно в неё. — Ёбнутая игра, ёбнутый город, ёбнутое всё, — стонет Юра, прижимаясь спиной к каменной стене дома и тяжело дыша. Мы оторвались, я надеюсь. Достаю карту, чтобы свериться. До Кроуфорда два квартала, и мы обреченно переглядываемся с Хованским. — Надо было взять кого-нибудь с собой что ли. Или отправить в колокола трезвонить, чтобы отвлекали ходячих. Мы молча слушаем колокольный звон, ожидая, пока толпа зомби освободит нам путь. — По ком звонит колокол, Юрий? — спрашиваю я скорее риторически. — «Не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе», — отвечают мне, и я кошусь в сторону Хованского. В жизни бы не подумал, что он сможет процитировать мне Джона Донна. — И не смотри даже на меня так. Я не совсем тупой, каким ты меня считаешь. — Я этого не говорил. — Ролики тебе твои включу, как домой вернёмся. — колокола замолкают, и мы делаем несколько неуверенных шагов к следующей улице. Ещё два квартала, и нас встретит черный вход в Кроуфорд. Зомби вокруг нет, только уже привычные разграбленные машины, дома, разбитые витрины магазинов и ужасный запах мертвечины. Мы стараемся идти как можно тише, не привлекая лишнего внимания. Я сжимаю в руках ледоруб, Юра — ружьё.***
Мы добираемся до океана, и я вдыхаю полной грудью глубокий, опьяняющий запах воды. Апрельский ветер треплет мои волосы, заставляет глаза слезиться, но я продолжаю стоять возле самой кромки воды, глубоко дыша. Сказать, что запах моря возвращает меня на мгновение в Петербург — ничего не сказать. Вокруг меня разбитые, потопленные лодки, на которых Кенни так мечтал уплыть отсюда. Небо утреннее, предгрозовое. Где-то вдалеке слышится звон колоколов, и я вздрагиваю от неожиданности. — Опять трезвонят. — ворчит Юра где-то за моим левым плечом. — Ага. — отзываюсь едва слышно. — Пойдем. — мягко говорит мне Юра, как маленькому ребенку, сжимает мою ледяную, наверное, ладонь и тянет в сторону ближайшего люка. Мы переходим дорогу, проходя мимо нанизанных на колья ходячих, служащих, очевидно, отпугивающим фактором. Да уж. Они корчатся и рычат, тянут руки в нашу сторону. Бессмертные, обреченные на вечные мучения. Я вздыхаю. Вскрывая люк, мы синхронно морщимся от запаха. В полном молчании спускаемся вниз, стараясь рассмотреть хоть что-то в почти кромешной темноте, разбавленной только светом наших фонарей. — Ты помнишь, куда идти? — шепчу, подавляя желание схватить Юрину руку. — Слабо. Главное — не наебаться здесь. Мы едва слышно шагаем по темным коридорам, стараясь дышать ртом. Меня почти начинает тошнить, и я сглатываю, стараясь не думать о том, где мы. Вдалеке капает вода, стекающая в сточные ямы. Значит, всё-таки пошел дождь. — Вот мы и пришли в гости, — шепчет Юра и отдирает плакат, за которым оказывается небольшой проход, в который мы без препятствий входим. В глаза бьёт яркий искусственный свет, исходящий от висящей под потолком лампочки. Комната совсем небольшая, вся уставленная небольшими шкафчиками, полки которых наполнены разнообразными лекарствами и снадобьями. Мы проходим в центр комнаты, оглядываясь. На контрасте с мерзким запахом сточных вод запах лекарств кажется чем-то прекрасным. — Ну и где? — спрашивает Хованский в пустоту, оглядываясь. — Неужели вы добрались? — раздаётся из-за угла, и на свет выходит потрепанный мужчина лет шестидесяти. На нём слишком теплый для апреля свитер с новогодней тематикой. Он ухмыляется, оглядывая нас: сначала меня, потом зло сопящего Хованского, — я уже заждался. Хоть и на юге, а зимы тут пиздец какие суровые. — Ближе к сути, дедуля, — шипит из-за моей спины Юра. — Какого хера мы сюда пёрлись? — Ну тише, тише, молодой человек, у вас еще два месяца на выполнение того, что вы должны сделать, — он, кряхтя, усаживается на ближайший к нему стул. — Есть не хотите? — Пиздец как хотим, но я уже всё сказал, — Хованский усаживается на край стола, притягивая меня к себе за локоть и заставляя тоже присесть, — начинайте. — Какие вы торопливые, — доктор посмеивается. — Ладно, слушайте, запоминайте всё.РАССКАЗ ДОКТОРА О КРОУФОРДЕ
Вернон Смит до апокалипсиса был обычным доктором в пригороде Джорджии, всю жизнь мечтавший помогать людям. Он работал в клинике с восьми до шести пять дней в неделю, принимая людей, больных раком, назначая им биохимию, операции, помогая принять конец. Людей Вернон не то чтобы любил, скорее сочувствовал им, как уязвимым существам, вынужденным существовать в мире, полном болезней. Его последней пациенткой перед апокалипсисом была жена небезызвестного Оберсона Кроуфорда — правителя города, в котором доктору, впоследствии пришлось жить. У Алисии была последняя стадия рака мозга, помочь ей не могло уже даже чудо, и она доживала свои дни в палате, а муж, не отходя ни на шаг от жены, день за днем наблюдал за её медленной смертью. Алисия скончалась за день до наступления апокалипсиса. Кроуфорд даже не успел её похоронить. Как только в экстренных новостях появились видео и фото доказательства появления зомби на улицах страны, Кроуфорд рванул домой, на юг, прихватив с собой доктора. Там Оберсон, не без помощи небольшого количества выживших, смог огородить несколько улиц Саванны, заколотив каждую дырку, в которую только могли пробраться ходячие. Тех зомби, что попадались им на пути, они отстреливали, чтобы потом нанизывать на пики у каждой незакрытой домами части города. Когда с ограждением было закончено, Кроуфорд, набрав себе несколько амбалов в охрану и забаррикадировавшись в одном из домов, принялся думать, что и как делать дальше. Так появился город Кроуфорд. Вернон, к которому у Кроуфорда было очень много теплых чувств, стал правой рукой правителя, давая ему советы. И первый месяц действительно всё шло неплохо. Люди приходили в Кроуфорд за помощью и оставались там жить: Оберсон обеспечивал каждую приходящую семью кровом, едой, защитой и даже работой. Люди доверяли Кроуфорду, с горящими от восторга глазами слушали его речи. С каждым днем жить в городе становилось всё лучше, а вот сам Оберсон начинал ехать крышей. Началось всё с того, что Оберсон решил убрать у проживающих в Кроуфорде имена и фамилии, дав каждому свои букву и номер. Так Вернон стал А-11. Кроуфорд — А-1, его охрана — А-2-А-10 и так далее. По мнению Оберсона, это упростило бы жизнь жителей и его жизнь, в первую очередь. Каждый житель был под учетом, новоприбывшие учитывались и вносились в журнал. И всё могло идти дальше своим ходом, но Кроуфорд не остановился на этом. Он составил свод законов города, которые должны были исполняться каждым жителем, в противном же случае человек изгонялся из города прямо в лапы голодных зомби. Некоторые из законов Вернону удалось запомнить: 1. Каждая семейная пара должна иметь не более одного ребенка. Семьи, у которых есть двое детей, в город не допускаются. 2. Если женщина, уже имеющая одного ребенка, снова беременна, беременность прерывается. После второй беременности женщину изгоняют из города. Мужчину же оставляют, давая ему месяц на поиск новой женщины. 3. Каждой семейной паре (заключившей брак на территории Кроуфорда или же до попадания в город) даётся месяц на беременность женщины. Если семейная пара по каким-либо причинам не заводит детей — их изгоняют. 4. Женщин, не имеющих возможности иметь детей, изгоняют из города. 5. Одиночки, попавшие в город, которым за два месяца не удаётся найти себе пару — изгоняются. 6. Каждый житель должен выбрать одну из предложенных должностей: • охотники/собиратели; • те, кто умеет готовить добытую охотниками пищу; • учитель и остальные должности школы; • доктора; • строители; • обслуживающий персонал (уборка, мойка и пр.); • люди, распределяющие финансы; • полицейские, следящие за порядком в городе. 8. Люди, не умеющие или не желающие выполнять ни одну из этих ролей изгонялись за пределы города. Некоторые же законы проходили мимо Вернона: чем больше Кроуфорд сходил с ума, тем меньше ему нужны были советы близких людей. Последней каплей для Вернона стало клеймение.***
— Естественно, я был против этого, за что Оберсон и выгнал меня из города, окончательно слетев с катушек. Насколько мне известно, он осуществил свою идею. Либо вы успеваете сделать всё за месяц, либо до конца жизни у вас под сердцем будет красоваться К с завитушками. Я вздыхаю, переводя взгляд на Юру. — Я думаю, Кроуфорд слишком тяжело переживал потерю своей жены, потому и сошёл с ума, — выдыхает доктор, потирая руки, — но, так или иначе: там, наверху, он продолжает тиранию, которую считает приемлемым правлением. И прямо сейчас, возможно, клеймит какого-нибудь нового жителя. Вы должны остановить его любой ценой. — Но… стоп! — начинает Юра, а я понимаю, что мне нечего сказать. Если этот рассказ правда от и до, то Кроуфорд действительно слетел с катушек, и нам его не остановить. Разве что можно убить. Убийство повлечет за собой его превращение в зомби, следом его охранников и так дальше и дальше — город падёт. И в чем тогда смысл? — Вы хотите, чтобы мы что? Убили его? — после паузы снова говорит Хованский. — Убили и доставили тело за пределы города, так точно. У вас будет ровно десять минут. Через это время Кроуфорд станет зомби и снова оживёт. Также нужно устранить охрану Оберсона, чтобы вы могли выйти из города с телом на руках. Я продолжаю молчать, пытаясь переварить услышанное. — Как мы вообще попадём туда? Если нас заметят — пристрелят нахер. И выкинут за ограду. — Юра встает, начиная расхаживать туда-сюда. — Вы войдёте в город через главный вход. Легенду можете себе придумать сами. Кроуфорд принимает новых людей. Вас зарегистрируют, покажут новое место работы и место жительства. Вольётесь в жизнь города, станете примерными жителями, но запомните: у вас есть два месяца на то, чтобы убить Кроуфорда, вынести его за пределы города, уничтожить охранников. Спуститься ко мне. Дальше на сцену выхожу я, беру город под своё управление. А вы отправляетесь домой. — Каким образом? — подаю, наконец, голос. — Это вы узнаете после того, как тело Кроуфорда окажется за пределами города. Но я обещаю, что вы будете доставлены в свой мир. — А что если мы прямо сейчас свяжем тебя и заставим сказать, как нам попасть домой? — Юра закатывает рукава, подходя ближе к доктору. — О, я бы не советовал. — Вернон достаёт из-за пояса пистолет, направляя его на нас. Я рефлекторно дёргаюсь в сторону Юры, пытаясь закрыть его. Он делает то же самое, и в итоге мы сталкиваемся плечами. — Вот именно поэтому я и выбрал вас, ребятки. — доктор усмехается, убирая пистолет на стол. — Почему «поэтому»? — огрызается Хованский. — По одному вы полные идиоты, но в тандеме можете многое. Убить Оберсона — в том числе. У вас всего два месяца и месяц до клеймения, поняли? Мы киваем, не отходя друг от друга. — А теперь марш в Кроуфорд! — А вы не хотите случайно нам объяснить, что за нахер тут происходит? Как мы оказались здесь? Почему именно мы? Это вы оставляли нам продукты и воду на разных этапах пути? — не выдерживаю я. — Всё после. Расскажу. Часы тикают. Вам пора идти. Нас почти выпроваживают наверх, и мы привычно прислушиваемся к звукам вокруг. Зомби не слышно, и, выбравшись из канализации, мы начинаем двигаться в сторону главного входа в Кроуфорд. — Как думаешь, нам позволят оставить оружие? — шепчу, воровато оглядываясь. — Сомневаюсь. — И как мы должны будем убить Оберсона? — Дима, господи, ну откуда мне знать? — ворчит в ответ и смотрит на меня, поджав губы. Что я могу сделать, если мне пиздец как страшно? Мы идём бог знает куда, где следят за каждым вздохом, чтобы убить некого человека, который сам через месяцок бы умер. Это всё даже звучит бредово, не говоря уже об исполнении. О какой хорошей концовке может идти речь? Да мы шагаем, радостно хохоча, в лапы смерти. Я ёжусь, но молчу. Мы выходим из-за красного кирпичного дома, и я вижу ворота, обвитые колючей проволокой. Вместо забора, ожидаемо, горы земли, в которые вбиты колья. На кольях корчатся и рычат ходячие. Охранников нет. Юра прячет ружье за спину и шепчет мне: — Убери ледоруб куда-нибудь. Да, я тоже это чувствую. Лёгкое покалывание в затылке и меж лопаток. За нами уже следят. И, скорее всего, мы уже на мушке. Сердце начинает биться быстрее, и я стараюсь шагать ровно, прикладывая к этому максимум усилий. Спокойно рассматриваю дома, делая вид, что любуюсь пейзажами, но на деле пытаюсь увидеть хоть мимолётное движение. Вряд ли в Кроуфорде есть первоклассные снайперы, скорее те, кто хоть немного умеют стрелять. Мы останавливаемся перед воротами и переглядываемся. Звонок бы хоть повесили. — Эй? — зовёт Юра, стараясь особо не шуметь, чтобы не привлечь ещё больше зомби. — Кто вы? — грубый мужской голос. — Мы ищем убежище. Все наши близкие мертвы. — Сколько вас? Проверяет, заметили ли мы, что за нами следили? Юра косится в мою сторону, и я моргаю, соглашаясь. Лучше быть на шаг вперёд. — Двое. — Пол? — Мужской. — Вооружены? — Мужик, мы в зомби… — Да, — отвечаю я, перебивая Юру, и смотрю на него с укоризной. — Поднимите оружие над головой, чтобы я его видел. Я достаю из-за пояса ледоруб и поднимаю так высоко, насколько могу. Юра же сжимает в одной руке ружьё. Мы стоим, ожидая вердикта, и мне невольно приходит ассоциация нашей позы с расстрелом. — Хорошо. Входите. Вы нам подходите. Не опускать оружие. Я слышу, как с другой стороны отворяют тяжелый засов, и ворота приоткрываются. Сначала совсем немного, затем больше и больше. Ходячие, рычащие на кольях, начинают тянуть к нам руки. Вдох. Выдох. Юра смотрит прямо, я опускаю взгляд и вижу, как подрагивают кончики его пальцев. Подавляю неуместное сейчас желание сжать его ладонь и поднимаю голову. Мы входим в Кроуфорд.