Найди дорогу в Петербург

      Первая мысль — мы попали в другой мир. Точнее в наш, реальный мир, потому что Кроуфорд похож на город, который апокалипсис обошёл стороной. Чистые улицы, небольшие домики, покрашенные недавно, тротуары, по которым бродят прилично одетые люди. Они не запуганы и не дёргаются, когда видят нас. Женщина среднего роста с коляской даже приветливо машет мне, и я поднимаю руку в привычном приветственном жесте, второй все ещё неся ледоруб. Нас провожает широкоплечий охранник, одетый в чёрную униформу. Он не очень-то разговорчив, лишь кивает всем встречным охранникам и один раз говорит: «поднимаемся» в рацию. Если у слушающего на том проводе не возникло вопросов, которые могли возникнуть, они действительно за нами следили, и нам с Юрой не показалось. Что ж, в таком случае остаться незамеченными будет сложнее. Мы входим в одно из двухэтажных зданий, расположенных, как я понимаю, рядом с площадью — центром города. Стараюсь запомнить путь до ворот, поскольку карту мы оставили в доме, решив, что такая находка в наших сумках явно не порадует охрану. Здание небольшое, нас ведут к лестнице на второй этаж, и я ловлю взгляд Хованского. Кажется, он тоже понял, что за нами следили и что это вызовет некоторые сложности. Пожимаю плечами. Пути назад нет.       Деревянная лестница едва слышно скрипит под нашими ногами, а до слуха доносится мужской бас. Говорящий явно чем-то недоволен и отчитывает кого-то. Подходим к слегка приоткрытой двери, я напрягаю слух. Знать слабые места города никогда не будет лишним. — Вы же понимаете, что этот чёртов врач может погубить нас? Он знает то, о чем живому человеку знать не стоит. Найдите его сегодня же и прикончите, иначе я прикончу вас.       Мы переглядываемся. Он знал об этом. И о том, что его ищут, и о том, что хотят убить. — Извините, Начальник, — наш охранник коротко стучит в дверь и приоткрывает её, заглядывая. Сразу видно, что до попадания в Кроуфорд человек видел охранников только в кино: оставить чужаков с оружием в руках без присмотра, повернувшись к ним спиной — верх мастерства. — Ну что ещё? — голос наполняется недовольством. — Новоприбывшие. Вы просили доставить к Вам. — Ах да. Заводи.       Нам кивают, открывая дверь шире, и мы входим. За тяжёлым дубовым столом сидит Кроуфорд, сложив на него руки. На нем явно дорогой пиджак, на руках часы. Он щурится, глядя на нас, и я против воли чувствую себя голым под таким пристальным взглядом. — Откуда вы? — Из Мэйкона, — отвечаем хором. Ну да, зря мы что ли вчера репетировали, проговаривая по очереди легенды друг друга и свои. — Оставьте своё оружие на дальнем столе и садитесь.       По легенде мы друзья, жившие в соседних домах Мэйкона. Я преподавал биологию в школе, а Хованский был безработным, но умеющим всего понемногу, поскольку у Юры действительно нет какого-то одного хорошо развитого навыка. Разве что шутом быть. А в Кроуфорде и без него веселье каждый день. У нас были девушки, которых сожрали зомби, потому мы разбиты, опустошены и вообще согласны на всё, даже на жизнь в ебанутом городе-утопии. — Оставь нас, А-4, — кивает Кроуфорд охраннику и снова изучающе смотрит на нас, — а вы присаживайтесь уже, наконец, — указывает на два стула напротив его стола, — договорись с А-6, чтобы он нашёл нашим новым жителям две свободные комнаты и ещё…       А-4? А-6? Значит, доктор не врал, и мы действительно очутились в мире Замятина. Имена в городе убирают по одной причине — вести учёт по номерам реально проще. Но, с другой стороны, если верить доктору, довольно часто случается то, что люди умирают или изгоняются из города. Соответственно, их номера пустуют, и последняя занятая цифра с номером уже не означает количество проживающих в городе. Или младенцев называют именами-пропусками? Я хмурюсь, пытаясь собрать мысли во что-нибудь адекватное, как вдруг слышу шепот: — Есть два стула… — Юра, — шиплю в ответ, глядя на радостное лицо Хованского, — ты дошутишься, и нас выкинут к чертям отсюда. — Я пытаюсь выглядеть радостным, пока ты, паля всю нашу контору, стоишь тут с лицом мыслителя, — отвечает мне в тон Юра. — Всё, отправляйся. Я свяжусь с тобой по рации, — Оберсон кивает и обращается к нам. — Я хочу рассказать вам о нашем городе. Всего в Кроуфорде проживает 300 человек, не считая меня и моей охраны. 256 человек живут в семьях, соответственно 44 человека живут просто в парах. 56 человек живут с одним ребенком. Без детей у нас жить нежелательно. Я дам вам месяц на поиск женщины, хорошо, ребята? И ещё месяц на заведение ребенка.       Я киваю. Юра едва заметно — тоже. — Кроуфорд можно назвать райским островом посреди океана с акулами, — продолжает Оберсон, — это не просто город, это — будущее, которое я, мы, вы будем строить вместе. Я, как правитель, желаю вам только лучшего, как и любому жителю этого города. Как ваши имена? — Джон и Кенни. — Отлично. Вы будете L-26, — говорит, указывая на Юру, — а вы, — указывая на меня, — M-1. Сами понимаете, имена давали бы путаницу. С помощью моей системы я могу знать каждого жителя, чем он занимается, и, при его обращении ко мне, с легкостью ему помочь, — Оберсон улыбается, демонстрируя парочку золотых зубов, и я почему-то ёжусь.

***

      Меня назначают учителем уроков выживания в местной единственной школе. Май выдаётся на удивление жарким, и в классе стоит духота, даже открытые окна не помогают. Мне выдают форму учителя, если её можно так назвать, которая представляет собой обычную белую рубашку с вышитым на груди знаком Кроуфорда и тёмные брюки. Ничего выходящего за рамки моего привычного образа, и я даже начинаю наслаждаться жизнью в этом сошедшем с ума городе. Школа, которая мелькала в прохождении Юры, была заброшена и заполнена телами, а та, в которой преподаю я — словно другое здание. Светлые коридоры, чистые стены, огромные классы с окнами, выходящими на площадь. Всюду зверюшки, наклеенные поверх обоев: цветные осьминоги, пингвины, собаки и кошки.       Кроуфорд очень хотел сделать город новым миром, в котором постепенно возродилась цивилизация, и я даже понимаю его стремление привести всё в систему: номера-буквы каждого жителя, жестокий распорядок дня, тотальная слежка. Это то, чего не хватает людям за пределами Кроуфорда: сильной руки, которая сказала бы, как делать.       Задумавшись, я пропускаю звонок, и из мыслей меня выводят дети, входящие в класс. Их шестеро: все разного возраста, и я понятия не имею, как учить детей. — Привет, дети, — говорю я, как только каждый из них занимает своё место, — я M-1, прошу это запомнить. Хочу, чтобы каждый из вас встал и представился, рассказав немного о себе. Не бойтесь, в этом нет ничего страшного, просто нам будет проще наладить контакт. Сразу после этого начнётся урок, — выговариваю целую тираду на одном дыхании и присаживаюсь за стол, глядя на детей. — Я могу начать, — поднимая руку, почти шепчет девочка лет шести-семи. — Да, пожалуйста, — я максимально приветливо улыбаюсь ей. — Меня зовут K-16. В Кроуфорде я уже несколько недель. Мы пришли сюда с папой и мамой в поисках места, где можно переждать конец света.       Я едва заметно улыбаюсь построению фразы: «переждать конец света». — Мне здесь нравится, — продолжает K-16, — дядя Кроуфорд очень добрый и заботится о нас, так говорит мама. — А сама ты так не считаешь? — Считаю, — быстро, словно напугано шепчет K16. Впрочем, мне могло показаться. Но то, что ребенок не согласен с матерью — ясное дело. — Хорошо, K-16, расскажи, что ты любишь. — Я люблю маму, папу и дядю Кроуфорда.       Я дёргаюсь, совершенно ничего не понимая. — Хорошо, — говорю после небольшой паузы, — а делать что ты любишь? Рисовать? Играть в песке? — чем там еще дети занимаются… — читать? — Да, люблю читать про других людей. — Какая твоя любимая книга? — «Человек, который смеётся», — гордо отвечает K16, и я отрешенно киваю. — С-спасибо, К-16, присаживайся. Итак, кто у нас следующий?       Итак. Дети здесь явно запуганы. Причем запуганы родителями, а родители — Кроуфордом. Либо запуганы, либо… это похоже на массовый гипноз. Помутнение разума. Все обожают Кроуфорда, не замечая условий, в которых они живут. — Я тоже люблю дядю Кроуфорда, — говорит мальчик лет двенадцати, глядя на меня, и я понимаю, что прослушал, как его зовут. — Хорошо, чудесно, расскажи ещё что-нибудь.       Я начинаю понимать, зачем доктор хочет убрать от власти Кроуфорда и начать править сам. Я задумываюсь, пропуская мимо ушей болтовню детей. Надо будет пообщаться с кем-то из взрослых. И узнать, как там Юра. Представив, как Хованский моет окно или пол, я едва сдерживаюсь от фырканья. Вселенная весьма иронична: назначить уборщиком человека, который терпеть не может работать вообще. — Меня зовут Е-24, — как сквозь толщу воды до меня доносится детский голос, и я возвращаюсь в реальность. Девочка лет пятнадцати, а голос детский, словно ей семь-восемь. — Что ты любишь, Е-24? — Рисовать.       Что-то новенькое. — И что ты любишь рисовать больше всего? — Цветы, — дрожащим голосом говорит Е-24, — до конца света мы с мамой и папой жили на ферме, где выращивали огромные подсолнухи. Я всегда очень любила их рисовать, а мама называла меня вторым Ван Гогом.       Странное сравнение, учитывая печальную судьбу Винсента. — Это замечательно, Е-24. Я рад, что у тебя есть хобби. Как давно ты в Кроуфорде? — Два месяца и три недели.       Значит… я стараюсь выглядеть спокойным. На E-24 есть клеймо Кроуфорда. Клеймо ставят после двух месяцев пребывания в городе. — Сколько тебе лет, E-24? — Одиннадцать.       Ничего себе я ошибся. — Хорошо. Спасибо большое за твой рассказ. Следующий?       Одиннадцатилетний ребенок клеймён. Я так понимаю, что клеймо в понимании Кроуфорда — не ручкой букву К нарисовать на груди. Клеймят каленым железом. Клеймят преступников. Клеймят породистых собак. Кто эти люди больше: преступники или породистые собаки? — Меня зовут H-12, — бодро начинает мальчик лет восьми, и я киваю, уходя всё дальше в свои мысли.       Скорее всего, Кроуфорд преследовал концепт породистых собак. Жители Кроуфорда — особый народ, выжившие, элита; те, кто, по мнению Оберсона, будут возрождать человечество заново. Это больше любой породистой псины. Но почему только через два месяца? Чтобы убедиться, что житель верен тебе? Или чтобы проверить, готов ли беспрекословно выполнять любой приказ? Из мыслей меня вырывает тишина. — Все рассказали? Хорошо.       Я беру в руки журнал и отмечаю присутствующих. — А где G-21? Кто-нибудь общается с ним? — У него сегодня обряд инициации, — гордо отвечает мне H-12, — он будет завтра.       Обряд инициации? Так называется клеймение? — Обряд инициации? — Да, — ребенок улыбается. — А когда ты пройдёшь обряд инициации? — Я уже, — мальчик гордо отодвигает часть рубашки, демонстрируя мне явно выжженную железом, еще красную, букву К с завитками. — Болит? — безэмоциональным голосом интересуюсь я. — Самую малость. Это ерунда, — H-12 снова улыбается мне, словно мы обсуждаем что-то приятное. — Хорошо. Садись. Я понял. Мысли носятся в голове вразнобой. Картинка понемногу складывается. — Итак. Сегодня я расскажу вам, что делать, если вы встретите в лесу настоящего медведя-шатуна. Записывайте.

***

      В четыре утра меня будят; я вздрагиваю от едва слышного скрипа моей двери. — Я думал, ты спишь, — шепчет Хованский, прикрывая за собой дверь и подкрадываясь к постели. — И что? Выебал бы меня спящего? — я даже не поворачиваю головы, рассматривая розовеющее небо за окном. — Ну не, на такое у меня не встаёт… — тянет Юра, — двигайся давай. Спать осталось всего ничего. — Я бы и без тебя прекрасно поспал, — ворчу, но немного сдвигаюсь. — Вижу я, как ты поспал бы.       Хованский укладывается рядом, вжимая меня в стену, и забирается под одеяло. Я поворачиваюсь на спину, глядя на белый потолок. Юра ворочается целую вечность, затем перекидывает руку через мой живот, прижимаясь лбом к моему плечу, и затихает. — Я не мог уснуть, — говорит он едва разбираемым шепотом куда-то в мою руку. — Я тоже.       Я едва не фыркаю от смеха, чувствуя, как «без тебя» висит над нами дамокловым мечом. Будь это не так, Юра не пришел бы сейчас ко мне.       Мы не говорим об этом и вряд ли когда-либо будем. Одно дело подрочить друг другу и кончить, другое — обсуждать это. Чувствует ли Юра такую же легкую неловкость, как я? Я не помню, планировал ли я когда-либо просто говорить с Юрой, устраивать коллаб или что-то подобное. А сейчас дотрагиваюсь до его руки и прижимаю её ближе к своему животу.       Я засыпаю, а, открыв глаза через несколько часов, обнаруживаю, что вторая половина кровати пустует, а шторы в комнате прикрыты, не позволяя солнечным лучам разбудить меня.