Найди дорогу в Петербург

      Май заканчивается, сменяясь июнем, и температура воздуха поднимается выше 25 по Цельсию. Я открываю все окна в классе, чтобы редкий ветерок приносил запах океана. Чаек у океана нет, лишь иногда, если в городе стоит полная тишина, можно услышать, как волны прибиваются к берегу. Сегодня, кажется, вторник, мои уроки закончились, и я снова, уже привычно, устраиваюсь на подоконнике.       Каждое утро, словно заводная птица, нас будит сначала звонок, а затем голос Кроуфорда. — Наша с вами задача — не просто выжить, а сделать это место маяком надежды. Землей обетованной для каждого потерявшегося… — снова начинает шуршать приёмник, и я прикрываю глаза, чувствуя, как противно липнет рубашка к телу. — Наш город — маленький остров посреди ужаса, который творится вокруг…       В городе стоит тишина, такая плотная, что, кажется, через неё придется пробираться, чтобы добраться до фонтанчика внизу, но мне нужно спуститься. Только у фонтанчика можно неплохо существовать, вдыхая запах ледяной воды и, иногда, когда не видит охрана, буквально на несколько секунд опускать пальцы в эту самую воду.       Когда я спускаюсь, меня ловит Юра, который тоже освободился от работы и пришёл к фонтану. Это наше тайное место встречи. Каждый день, мы словно случайно встречаемся с ним у фонтана и обсуждаем план убийства Оберсона. Возле фонтана в это время обычно никого нет: люди после работы чаще всего либо проводят время с близкими в своих комнатах, либо сбиваются в общую комнату, либо идут в библиотеку. Как бы они не выглядели счастливыми, каждый знает, что именно фонтан виден из окна Кроуфорда, и именно там происходит тщательная слежка.       Обсуждать убийство главы города прямо у него на глазах, что может быть нелогичнее? Но, устраиваясь на холодный каменный выступ фонтана и глубоко вдыхая, я забываю об этом, прикрывая глаза от ярко бьющего солнца. — Молодой человек, можно с вами познакомиться? — судя по голосу, Юра улыбается. Я, не открывая глаз, фыркаю в ответ. — Нельзя, — улыбаюсь, — я занят. — И кто же этот молодой рыжеволосый красавчик?       Я приоткрываю глаза, глядя на Юру, а тот присаживается совсем рядом, так, что наши ладони почти соприкасаются. — На нас прямо сейчас может смотреть Кроуфорд, — говорю я тише, глядя Хованскому в глаза. — Да ебал я его в рот, — отвечают мне шепотом, — так кто этот красавчик? Наверное, такой высокий, немного шепелявящий… — Немного? — тихо смеюсь. — Сильно шепелявит? Ну у вас и вкусы, молодой человек.       Я снова смеюсь, запрокидывая голову и открывая глаза, а когда смотрю на Юру, замечаю в его взгляде что-то, что я уже видел. Тогда, ночью, в том доме, окруженном зомби. Что-то незнакомое мне, но очень приятное. — Эй, голубки, ну-ка пошли вон отсюда, — рявкает А-6, до этого прогуливающийся мимо нас. — Он нас только что пидорами назвал? — возмущенно оборачивается Юра. — Не нарывайся, Хованский, — шиплю я, — пошли в библиотеку, там можно спокойно поговорить. — Сиди на месте, — тихо говорит Юра, и я чувствую, как он заводится. — Всё в порядке! — говорю я, улыбаясь охраннику, и шиплю Юре, — не нарывайся. Нам нужно смешаться с толпой, а не постоянно привлекать к себе внимание, забыл? — Тебя, М-1, я не спрашивал, — отвечают мне, и я поджимаю губы. — А это уже открытая грубость, — в пол-голоса фыркает Юра, — мы ему ещё в первый день не понравились, ты бы видел его взгляд. Меня он вообще не переваривает. Пизжу я, видите ли, много. — Вообще-то он прав, Юр, говори тише, — хмыкаю я.       Неожиданно над нашими головами раздается шорох из динамиков, а затем привычный голос Кроуфорда: — Добрый день, жители Кроуфорда. Надеюсь, этот день прошёл для вас хорошо… — Чувак, интересно, эти речи выучивает или каждый раз от фонаря пиздит? — ляпает Юра громче обычного, так, что его слышит А-6, и я вздрагиваю. — Что ты сказал, мудак?!       В один момент А-6 становится похож на сторожевого пса, сорвавшегося с цепи. Я вспоминаю о клеймении и щенках, дёргаясь в сторону Юры, чтобы встать между ним и А-6, но вдруг замираю от сковавшего меня ужаса. Меня словно приклеивает к каменному выступу.       А-6 одним лёгким движением, словно плюшевую игрушку, роняет Юру на землю, в мгновение пиная коленом в подбородок. Бьёт кулаком в лицо.       Вижу это и не могу даже вздохнуть.       Удар. Ещё удар.       Я падаю. Вместе со мной весь квартал и весь ебучий мир так и норовит сорваться в черную дыру, лишь бы перестать существовать, лишь бы не слышать моего внутреннего крика сейчас.       Я открываю рот, чтобы крикнуть, но изо рта выпадают лишь хриплые полустоны. Я словно решился речи и возможности двигаться одновременно.       Юра отхаркивается кровью, пытается встать на ноги, и я вижу, как в его ладони, испачканные в крови, текущей из носа, врезаются камни и грязь. Я почти вою, эмпатийно ощущая его боль, смешивая его с внутренней, за него. Скорее всего, инстинктивно он пытается отползти, буквально вгрызаясь пальцами в асфальт, загоняя грязь под ногти, он тянется, подтягиваясь, но А-6 быстрее: он хватает его за ноги и снова пинает.       Страх, огромный, чёрный, склизкий, как в самом начале нашего пути, сковывает меня.       Ещё и ещё удары. Скула Юры краснеет.       А-6 похож на медведя, - неожиданно приходит мне в голову. На разъяренного медведя, того самого, от которого нам удалось спастись с помощью Хованского. Или без помощи... неожиданно меня осеняет; какая-то мысль яркой кометой проносится в моей голове, но я не могу ухватиться даже за её хвост, чтобы осознать...       Меня разрывает страх за Юру и страх за нас обоих: меня повяжут с ним вместе, а мы должны выбраться, должны найти дорогу в Петербург. Хочу кричать, лишь бы внутри меня перестало ворочаться что-то, заставляющее кусать губы, сжимать руки в кулак до кровавых следов ногтей на ладонях, слезиться глаза. Боль почти осязаема и слепит меня, заполняет, концентрируясь комом в горле, который я хочу сплюнуть, но не выходит. Нихуя не выходит, и Юра уже не отбивается. Боль — спазм внутри меня, который срабатывает снова и снова, словно кто-то опускает рычаг, как рвотные позывы она накатывает волнами, захлёстывая меня.       Когда А-6 отходит от лежащего на земле Хованского и, сплёвывая, говорит мне: «Отведи его в медпункт», я с трудом переставляю ноги. Тошнота не проходит, когда я приближаюсь к Юре, и меня снова возвращает в мой сон. Холодные капли стекают по шее, попадая под футболку, мои руки в крови. Кровь везде: на мне, на Юре, она растекается алой лужей, смешиваясь с дождевой водой. Мне страшно. Нет, мне жутко. Вокруг тишина, прерываемая только шумом дождя и моим тяжелым дыханием. Возможно, Юре сломали ребра. Возможно, каждый вдох для него — боль. — Помогите, — шепчу я, опускаясь на колени рядом с Хованским и отчаянно пытаюсь прогнать видения из сна, — эй! — хрипло, словно и правда кричал, зову идущего неподалеку мужчину, — вы не могли бы мне помочь донести его?       До медпункта здесь далеко, но рядом дом, в котором мы живём, значит, можно донести Юру до своей комнаты, а там, дальше, решать, что делать. К тому же, как я объясню его состоянии в медпункте? Лишь бы А-6 не донёс Кроуфорду… Надо будет дойти до Оберсона и рассказать ему, что случилось. Дойти до Оберсона, дойти… мысли путаются, и я мотаю головой, чтобы привести ум в порядок. — Что случилось? — подошедший мужчина явно в ужасе, и я вспоминаю его: кажется, это отец одного из детей моего класса. — Мы… мы немного подрались. Ну, знаете, бывает, девушку не поделили. Такое случается с мужчинами, вы не могли бы помочь донести его до моей комнаты? — Да, конечно…       Пока мы ведем едва передвигающего ноги Юру — ребра, кажется, не сломаны — мой страх сменяется гневом. Ко всему вокруг. К Кроуфорду, к Оберсону, к людям, которые не видят очевидного: Оберсон поехал ебаной крышей. Неожиданно меня охватывает почти ярость, и меня начинает потряхивать. Я никогда не желал никому смерти, даже Юре после баттла, но сейчас, сжимая руки в кулаки, я хочу рычать от этого сжигающего всё чувства внутри. Я желаю смерти Кроуфорда. Я хочу, чтобы он умер. Медленно и мучительно, за каждый синяк на лице Юры, за каждую ссадину на его теле.       Когда мужчина, помогавший нам, выходит, я осторожно присаживаюсь на край кровати. — Как ты? — спрашиваю едва слышно, пока Юра пытается повернуться на бок, сжимая челюсти — я вижу — чтобы не застонать. — Нормально, — буркает в ответ, — жить буду.       Юра злится на меня, — проносится в голове мысль. Злится, что я не помог ему. — Юр… нас выгнали бы сразу обоих. — Свали куда-нибудь, а? Без тебя тошно.       Я выхожу из дома, направляясь к кабинету Кроуфорда. Надо дойти. Рассказать ему второй взгляд, чтобы Юру не выгнали. Чтобы нас обоих не выгнали. Мысли в голове путаются и бегают туда-сюда, и я с трудом поднимаюсь по лестнице. Ноги от ужаса всё ещё ватные, и я еле-еле их передвигаю.       Почему я не помог ему? Почему испугался? В голове снова появляется момент встречи с медведем, и мысль, навязчивая, вертящаяся в голове, но не показывающаяся. Юра пожертвовал тогда собой, хоть и бессмысленно. Здесь же я мог помочь ему, но ничего не сделал. Чувство вины накатывает волнами, и меня снова начинает тошнить. Я вспоминаю его взгляд, когда я сказал, что нас бы выгнали. Презрение. Почти ненависть. Я уже видел этот взгляд. Тогда, на версусе, на той самой минуте нашей встречи, когда он, делая очередной глоток пива, посмотрел мне в глаза. Выходит, мы возвращаемся к началу. Выходит, всё зря… я подхожу к двери кабинета Кроуфорда, перекидываюсь парой слов с охранником и вхожу стараясь справиться с тошнотой.