Найди дорогу в Петербург

— Я ждал тебя, — говорит Оберсон, как только за мной закрывается дверь, — А-6 уже дошёл до меня и рассказал о небольшом инциденте, который произошёл. — Я как раз по этой же причине. Хотел рассказать Вам, как всё было на самом деле. И, если можно, попросить медикаменты. Моему другу плохо, едва ли он сможет завтра приступить к работе…       Оберсон отрывается от созерцания бумаг и сосредотачивает взгляд на мне. Значит, я попал в нужную точку. — Хорошо, присаживайся и рассказывай.       Я рассказываю быстро и немного скомкано. Что сидели, разговаривали, никого не трогали. Мой друг немного вспылил, чем вызвал недовольство у охранника. — Характер у него такой. Не всегда может закрыть рот, когда это нужно. — То есть ты допускаешь мысль, что он был не прав?       Я сглатываю. — Да. Думаю, он погорячился и зря начал хамить А-6.       Кроуфорд улыбается, а внутри меня всё клокочет. Я попал в цель, но как же сильно я хочу сейчас прикончить этого мудака. — Как ты думаешь, зачем я создал этот город?       Начинается. — Чтобы создать райский уголок для каждого, кто потерян и напуган? — пизжу я мастерски, даже не выдавая себя взглядом. — Верно. И я хочу, чтобы каждый член этого пока что маленького общества делал всё, что полагается: работал и выполнял простые указания, которые я даю каждое утро. — Я понимаю, сэр. — А твой друг, видимо, нет… что ж… Я замираю. — Я думаю, пара недель исправительных работ помогут его исправить, верно? Как думаешь? — Полагаю, да. — Вот и отлично. Ты хотел что-то ещё? — Медикаменты. Несколько синяков и ссадин, их стоит залечить. Мне не донести его до медпункта. — Что ж…- Кроуфорд задумывается, оглядывая свой кабинет, — хорошо, хорошо.       Он встаёт, доходит до небольшого сейфа, стоящего чуть левее стола, и достаёт оттуда бинты, перекись, судя по прозрачности жидкости и какую-то мазь. — Передай своему другу, что это первый его проступок. После второго он будет изгнан.       Я отвлеченно киваю и натянуто улыбаюсь Кроуфорду. — Да, конечно.       Выхожу, тихо прикрывая за собой дверь.

***

      Когда я возвращаюсь в свою комнату, Юра лежит спиной к двери и, кажется, спит. Я осторожно подхожу ближе и присаживаюсь на край кровати. — Я же просил тебя съебать. — Я принёс медикаменты. Нужно обработать твои раны. — Если бы у кого-то были яйца, никаких «ран» бы не было. — Юр. — Съеби, я сделаю всё сам. — Выслушай меня уже и прекрати вести себя как маленький ребенок, — чуть повышаю голос от бессилия. — Тогда, когда ты… когда А-6 и ты дрались, мне пришла в голову какая-то мысль, но я никак не могу вспомнить. Ассоциация с нашей охотой. Что-то очень важное. И я не могу это вспомнить. Это может быть как-то связано с Кроуфордом и с этим миром. Я помню, что меня осенило, но затем… страх, много страха, и я забыл. — Наверное, осенило, что ты полнейший мудак. — Я обработаю твои ссадины? — игнорирую Юрино оскорбление.       Хованский не отвечает и не двигается. Принимаю это за согласие, аккуратно поворачивая его голову к себе. На скуле краснеет синяк. Мазью, осторожно, прохожу по коже, стараясь не причинять боли. Юра шипит и скалится. — Осторожнее нельзя?       Я молчу, чувствуя вину. Меня разрывает. Рациональность говорит, что я поступил правильно, но что-то ещё, иное, вызывает чувство вины. — Я стараюсь.       Затем расстегиваю его рубашку, кое-где пропитавшуюся кровью, провожу смоченным в перекиси платком по телу, обеззараживая. Хованский морщится и обиженно сопит. Наношу мазь тонким слоем. Через полчаса нужно будет обработать снова, так написано на упаковке. Закончив, я неожиданно даже для себя наклоняюсь и осторожно целую Юру в скулу. В знак извинения, наверное. Или потому, что я испугался. Или просто, потому что сегодня вторник. Я не знаю. Я ничего уже не знаю. И тут меня осеняет.       Мысль, тогда, когда Юру избивали, возвращается, и я почти подскакиваю. Я ведь мог забыть! Я ведь мог забыть об этом навсегда, отдавшись тогда панике, и не вспомнив сейчас. — Я вспомнил, что мне пришло в голову. — И что же это за охуительная мысль? Что ты ссыкло? — Что ты влюблён в меня.       Юра чертыхается, немного поворачивая голову в мою сторону. — Точно мне по голове пизданули, а не тебе, Ларин? — Нет, послушай. Господи, я так долго этого не видел. Тогда, когда ты бросился спасать меня от медведя, ты знал, что этого можно не делать. Ты мог лечь рядом. Но ты решил бессмысленно пожертвовать собой ради меня. Я думал тогда об этом в душе… — Ты думал обо мне в душе? — Завались. Я думал тогда, но постоянно приходил к тупику. А потом Клементина мне ляпнула, что мой друг, то есть ты, любишь меня, но я не придал этому значения. И только сейчас, когда я увидел А-6, у меня сложился паззл. Ты влюблен в меня, Хованский, можешь даже не отрицать.       Юра долго молчит, не поворачиваясь ко мне. — Почему ты не помог мне? — говорит через несколько минут очень тихо. — Я испугался. Правда. Я испугался, что нас обоих выгонят за дебош. Что я наврежу тебе ещё больше… я не знаю. Это мой косяк, признаю, Хованский. Но я думал только о том, как бы нам вернуться домой. Юра снова долго молчит, затем поворачивается ко мне и внимательно смотрит. Я выдерживаю этот взгляд. В нем уже нет презрения и злости. Скорее понимание и принятие. — Я бы… я бы бросился драться.       Я открываю рот, чтобы начать оправдываться. — Нет, заткнись пока. Я бы бросился драться, и нас обоих бы выперли отсюда за то, что мы отпиздили охранника. Твоя рациональность или как ты там это называешь нам на руку.       Я едва заметно улыбаюсь. — Сильно болит? — Есть такое.       Я снова промываю ссадины на теле Юры, слушая тихий мат, и смазываю их заживляющей мазью; каждую, как можно аккуратнее, чтобы не причинить лишней боли.