***
— Прошу прощения? — Я оборачиваюсь на до боли приятный, но одновременно раздражающий меня голос. Передо мной — все то же недовольное лицо Сергея Дмитриевича, разве что вместо неприязни оно выражало усмешку, которая, в какой-то степени, даже оскорбила меня сейчас. — Действительно, вам стоит извиняться. — Он поправил очки указательным пальцем и, пока я стояла в ошеломлении, чуть отойдя от двери, он направился напрямую в кабинет. — И, вероятно, вам придется делать это не один раз, — добавил учитель и вошел в класс, делая вид, будто меня не существует в его идеальной вселенной. Что я? Я же — гениальная актриса; звезда, которую еще не открыли, но которая уже обжигает своим ярким светом; я — пока нераскрытый талант!.. В общем, я упорно пыталась изображать удивление и возмущение, входя в кабинет, мол, "да что вы такое говорите? я не понимаю, о чем речь!". Нет, я, безусловно, понимала, ибо даже в состоянии аффекта я способна запоминать небольшие детали. Например, поцелуи с непонятными незнакомцами и абсолютно необоснованные оскорбления в мой адрес, коими вчера меня одарили уста сего почтительного господина. В общем, состроив удивленную гримасу, я проскользнула через ряд к своей второй парте, поспешно заняв свое место. Хочется сказать, что атмосфера в кабинете литературы и русского языка была необычайно прекрасной, завораживающей. Вокруг всегда витал чудный аромат старых потрепанных книг, чая с жасмином и лимонов. А окно выходило на такую удачную сторону, что по утрам, когда небо уже окрашивалось в пастельные голубые тона, покрываясь белым покрывалом облаков, аудитория наливалась нежным светом, которое всегда дарило ученикам чувство умиротворения. Но все это было только тогда, конечно же, когда в кабинете отсутствовал Сергей Дмитриевич — стоило его ноге переступить порог класса, как повсюду сразу же появлялось чувство напряженности, тишина застывала в воздухе. Так было и сейчас. Парни на задних партах что-то нервно обсуждали, видимо, не обращая должного внимания на вошедшего учителя, а на местах, которые были ближе расположены к столу преподавателя, воцарилось неловкое молчание. Девочки-красавицы кокетливо накручивали на пальчик пряди своих длинных густых волос, кто-то пытался очень сексуально облизывать красные губы, а я же аккуратно присела за свой стол; справа от меня уже сидел мой дорогой спутник жизни; вероятно, мой брат, с которым нас разделили еще при рождении, — проще говоря, мой друг Антошка, который вчера был одним из руководителей операции по уничтожению моего морального здоровья и психики. Парень насмешливо глянул на меня, очевидно, уже давно обо всем догадавшись. — Ну что, лягушка-путешественница, — Антон толкнул меня локтем в бок, вызвав тем самым во мне недовольство и, безусловно, заслужив пару гневных взоров от меня, — насыщенно провела свое утро? Мне не пришлось отвечать на заданный им вопрос, — на весь класс раздался устрашающий голос профессора Франкенштейна; казалось, раздался гром и сверкнули молнии над нашими головами. Но нет, нет, нет — это всего лишь предупреждающие слова, прозвучавшие из уст нашего любимого и уважаемого учителя. — Прошу прощения, — вновь протянула я, невинно похлопав ресничками, а затем, приложив все имеющиеся в моем отощавшем теле силы, ударила друга по ноге, намекая на то, что тему стоит срочно перевести, а еще лучше — не затрагивать ее до конца учебного дня. Тот, в свою очередь, невольно поморщился и пожал плечами, продолжив сверлить взглядом и без того не особо крепкую школьную доску. Сергей Дмитриевич удивленно приподнял брови, смотря на меня исподлобья, выдержал небольшую паузу, и, наконец, произнес: — Что ж, Кравицкая, если ты так буквально восприняла мои недавние слова, то, хорошо, — мужчина вернулся к своему столу и, медленно опустившись на кресло, добавил: — Извинение засчитано. После этих слов мы оба затихли, периодически одаривая друг друга многозначительными взглядами. Где-то в рекреациях слышался стук каблуков, невнятные разговоры, звуки падения... Я думала, знаете, о том вчерашнем разговоре в баре. Нет, вы не подумайте — моя любовь к литературе, безусловно, безмерна, но себя саму я обожаю многим больше. И в голове моей в этот момент крутились вовсе не ямб и хорей, а довольно странные мысли — может, проблема во мне? Не во всех этих чокнутых парнях, с которыми я пыталась завязать бессмысленные отношения; не в родителях, которые когда-то подали мне "прекрасный" пример "крепких" и "здоровых" отношений, и даже не в друзьях, убедивших меня в том, что я способна только на краткосрочные связи. Может быть, я — это причина всех моих романтических неудач, которые преследуют меня вот уже второй год? Глупо, наверное, говорить такие вещи, ведь какие романтические неудачи могли быть у когда-то шестнадцатилетней Агаты, да? Но, поверьте, я уже с тринадцати лет начала ощущать себя крайне одинокой: мои родители развелись примерно в то же время, оставив моей маленькой персоне только разочарование и отчаянное желание найти человека, который мог бы восполнить недостаток родительской ласки и отсутствие объятий. Бабушки, дедушки и все остальные родственники вдруг стали бесконечно холодны и безразличны друг к другу; меня просто окутала пелена одиночества. Уже тогда мне захотелось тепла со стороны других людей, я мечтала связать себя отношениями, словно бечевкой. Но в силу своего возраста я просто-напросто не могла этого сделать, забившись в угол собственного сознания, отгородившись от мира. Единственным моим утешением тогда стал тот самый засранец, сидящий сейчас справа от меня и неистово пытающийся привлечь мое королевское внимание. Антон никогда не винил в моих проблемах меня саму; он утверждал, что это в самом деле родители, хотя я и осознавала, что это далеко не так. Да, вероятно, частица их вины все-таки присутствует — но в основном виновата только я сама. Конечно, мой друг поддерживал меня, всегда шутил на тему моих коротких связей с парнями, приободрял и дружески подставлял свое плечо в трудных ситуациях, но единственное, чего он никогда не делал — это не говорил, что любит меня как друга, или хотя бы дорожит мною. Это в какой-то степени ранило меня, однако я никогда и ни по какой причине не перестала бы общаться с этим человеком. Как-никак уже одиннадцать лет мы идем бок о бок по этой избитой дороге жизни, периодически проваливаясь в бетонные ямы. И ведь именно благодаря ему я осознала, что друг — это не просто человек, который поможет в тяжелый момент, вытянет тебя из самого глубокого дерьма, но это тот, кто вместе с тобой упадет в это дерьмо и будет помогать тебе подниматься снова и снова. Но все-таки я прекрасно осознавала, что я абсолютно не достойна этого светлого искреннего человека... Впрочем, мои рассуждения завели меня так далеко в чертоги собственного разума, что я и не заметила, как бессонная ночь дала о себе знать. Веки будто стали свинцовыми, мир вокруг словно потяжелел, и моя голова сама приземлилась на мои руки, сложенные на парте.***
— Ты же прекрасно понимаешь, чем это чревато... пожалуйста, оставь это дело. — В комнате, окна которой были плотно завешены тяжелыми темными шторами, раздавались глухие шаги. Туда и обратно. Туда и обратно. Женский голос, который так же негромко звучал внутри, казалось, дрожал, а его владелица уже готова была вот-вот расплакаться. — Я не хочу потерять тебя, или, чего хуже, — нашего ребенка. — После этих слов в помещении наступила тишина, а к дверному проему в этот момент приблизилась фигура невысокого роста. — Я прекрасно осведомлен об опасности и о том, какие могут быть последствия моих действий! — Послышался из той же комнаты низкий мужской голос; в нем можно было прекрасно заметить нотку раздражение, но та фигура у двери различила в нем кое-что еще — сожаление. — Не пытайся меня учить.