Алкоголь вредит не только вашему здоровью

      Два крайне невежливых толчка в бок со стороны моего приятеля заставили меня вырваться из омута мыслей и воспоминаний. Как пафосно, а! "Омут мыслей и воспоминаний"! А действительно ведь, затягивало это меня порой так, что я часами могла рефлексировать и заниматься самокопанием. Сейчас, конечно, в силу некоторых вполне себе живых и думающих, даже немного возмущающихся обстоятельств, мне пришлось прервать психотерапевтическую сессию в своем сознании и резко проснуться. На меня исодлобья глядела пара недовольных и таких холодных глаз, что отмазка сама собой пришла в мою голову: — Вам могло показаться, что я спала, Сергей Дмитрич! Но я упорно пыталась размышлять на тему, э... — мой взор пал на доску в поисках спасительной темы урока и, — о боги! — какие-то неведомые силы оказались на моей стороне. — На тему семейной идеи Натальи Мелеховой в "Тихом Доне"! Шолохов, конечно, был на удивление проникновенным автором, так глубоко раскрыл человеческие души...       Язык уже начал заплетаться, в мозгу крутились тысячи фраз, просьбы и мольбы не жаловаться директору. Я расплылась в широкой виноватой улыбке, глядя прямо в лицо моему, очевидно, "палачу", готовому отсечь мне голову за нарушение законов. "Палач" же молча смотрел, оценивая ситуацию. В классе в этот момент вдруг послышался еле слышный шепот, тишину также пытался нарушить абсолютно бессовестный ветер, лапающий занавески. Я выпрямилась наконец, обвела взглядом окружающих меня товарищей по классу, затем наткнулась на насмешливый взор Антона и медленно, покашливая, поднялась с места. Сергей Дмитриевич же, решив, очевидно, не тратить энергию и нервы на такую мелкую и неинтересную персону, как Агата Кравицкая, беззвучно опустился на свое кресло и стал задумчиво глядеть в окно. Реакции на мой жест уважения не последовало. В кабинете только уныло постукивала секундная стрелка часов, першептывались идиоты на задних местах, топал ногами какой-то крайне переживающий за меня человек. Стоило мне сделать шаг в сторону от парты, как все затихли, направив десятки голодных глаз на мою свежую тушу, готовую к прилюдной казни.       Давящее молчание и отсутсвие хотя бы отчитывающих фраз заставило чувствовать меня такую неутолимую вину и жажду плюнуть учителю за это в лицо, будто я не уснула на десять минуточек (всего на десять, не на весь урок же!), а вырезала семьи всех здесь присутствующих. Наконец, когда вся эта смехотворная ситуация достигла своего апогея, постояв с полминуты, я уловила тихий шум со стороны друга. Антоша жадно пытался ухватиться за мой рукав и стянуть меня на место, намекая всем своим страдальческим видом, что если я этого не сделаю — попадет, конечно же, всем. А что я? Неужели я не просекла замысел горячо любимого преподавателя? Было очевидно, что Сергей Дмитриевич пытается заставить чувстовать меня виновницей всех бед, мировых катастроф и грехов человеческих. В голове моей промелькнула мысль о том, что, если мне хватило смелости (хоть и в алкогольном опьянении) признаваться в любви "незнакомцу", высказать этому "незнакомцу" свои недовольства меня не затруднит: — А хотя знаете, что. — я выпрямила спину, стоя все так же неподвижно. — Я не буду распинаться и извиняться перед вами — не за что. Я живой человек, имеющий потребности, и то, что я задремала на несколько минут, никак не способно сорвать ваш урок. — этот подлец, уставившись в окно, будто меня и не слышал. Однако сложно было не заметить, что внимание его было полностью сосредоточено на моей пылкой речи. Антон же до сих пор тщетно пытался заставить меня сесть, пока не было слишком поздно. Но, кажется, уже было?.. — Хотите, чтобы я унижалась перед вами на коленях... — в кабинете послышался громкий смешок и эхо, отдавшееся басом моего одноклассника: "хы, на коленях", — так вот — этого не будет. Идите, жалуйтесь кому хотите, хоть президенту США с просьбой сбросить на меня атомную бомбу, но прямо сейчас я выйду из кабинета и не зайду сюда до тех пор, пока вы не соизволите объяснить вашу неадекватную реакцию на абсолютно рядовую ситуацию.       В это же мгновение учебник литературы (кажется, Антонов...) и ручка с тетрадью полетели в мой рюкзак, а я в свою очередь на крыльях "любви" запорхала в сторону выхода. Я продолжала слышать тихие переговоры товарищей, заигрывание ветра с занавесками, жалкие всхлипывания Антона, но вдруг весь этот фальшивый оркестр прервал громкий, но на удивление размеренный голос учителя: — Чтобы не было потребности спать на уроках, Кравицкая... — я остановилась, опустив руку, но не повернувшись к нему лицом. В классе воцарилось молчание, очевидно, в ожидании остроумного ответа Сергея Дмитриевича. И оно последовало. — Чтобы не "дремать", как вы выразились, во время учебной деятельности... Нужно не напиваться в хлам по ночам и не бросаться на шеи к первым попавшимся...       Дверь захлопнулась, и я уже не услышала окончание его ответа, которое улетучилось вместе с этой отвратительоной атмосферой насмешки в кабинете. "Не бросаться на шеи к первым попавшимся", блять. Если бы он знал, что я настолько отчаялась в своем одиночестве, что готова не то что броситься незнакомцу на шею, но предложить ему руку и сердце. Или, чего больше, делить квартиру..! Если бы этот он мог себе представить, что только в алкогольном опьянении я чувствую себя не так несчастно... Впрочем, это все жалость к себе, от которой я так усердно пытаюсь избавиться уже долгое время.       В этот момент я поняла вдруг, что еще только девять часов утра, а в моем теле уже нет сил, чтобы держаться на ногах, а в душе нет сил, чтобы держаться в нормальном состоянии. В соседних кабинетах слышались голоса учителей, увлеченно рассказывающих о своих предметах. Напротив меня находилась библиотека, в которой добрая женщина всегда делилась с нами большим количеством историй, угощала чаем, но настоятельно просила возвращать книги в срок. Сколько ей лет — неизвестно; каждый год она приглашала к себе в библиотеку, чтобы отметить свое семидесятилетие. Ей, наверное, уже пять лет подряд исполняется семьдесят... Я вдруг подумала, как было бы прекрасно, если бы она на самом деле остановилась во времени, перестала стареть и иссыхаться на наших глазах с каждым днем. Пожалуй, атмосфера безмолвия и негатива на третьем этаже школы разбавлялась только теплым светом библиотеки, в которой так часто собирались хотя бы просто для того, чтобы поговорить о чем-то простом, повседневном, но безмерно важном для говорящих. Сейчас это убежище было закрыто на замок, и хотя в рекреации откуда-то тянулся холодный ветерок, из-под двери библиотеки все равно показывался теплый лучик солнца. Неужели взошло?..       Прошло несколько минут, как я гордо покинула поле боя. Мои ноги уже не выносили тяжести тела, поэтому я, кинув рюкзак на холодный кафельный пол, опустилась и присела туда же, около двери, обняла колени и стала выжидать своего друга. В этот момент до меня дошло осознание того, как же трудно ждать кого-то. Секунды, казалось, тянулись словно часы, а часы вообще никуда не торопились и позабыли, видимо, что им нужно идти. Поэтому, оставшиеся десять минут после моего выхода прошли как целая вечность.       Трелью прозвучал над моей головой спаситель-звонок; настолько громкий, что мне пришлось закрыть уши руками. Из кабинета физики, находившегося по правую руку от меня, выбежал целый табун учеников, оголодавших и измученных законами и формулами, направившихся, очевидно, в сторону столовой. Мне стало вдруг так тревожно, когда я поняла, что дверь кабинета литературы даже и не думала открываться. Неужели я пропускаю что-то важное?       Когда все ближайшие классы уже опустели, я, насторожившись, поднялась с ледяного кафеля, закинула рюкзак на одно плечо и аккуратно (почти на цыпочках!) подкралась к кабинету. Прижавшись вплотную к гладкой двери (которую, конечно же, поставили за деньги учеников, а потому она казалась особенно хорошего качества), я стала прислушиваться к происходящему, кто-то резко рванул к выходу из класса, и, — поверьте! — если бы не инстикт самосохранения, заставивший меня отскочить от злосчастного прохода, меня бы, наверное, нехило так занесло в сторону с парой шишек на лбу. — Стои-ишь, Агата. — расплывшись в широченной улыбке и противно растягивая слова, бросил мой одноклассник, чей бас около часа назад передразнивал мою речь для учителя. — Любопытной Варва-аре, Агата... — так и не перестав ухмыляться, он засунул руки в карманы своих обшарпанных брюк и вразвалку зашагал навстречу знаниям. Следом за данным экспонатом стали выходить и другие товарищи, как-то сочувственно-презирающе глядя на меня.       И вот он — мой Ангел-хранитель, который с полураскрытой сумкой широким шагом переступил порог кабинета. — Антоша, я уже начала покрываться мхом, пока вы там разбирали мои полеты. — приятель, видимо, понял по моей огорченной гримасе, что, хоть мои слова и были пропитаны иронией, чувствовала я себя крайне оскорбленно. И если он действительно это увидел, то он чертовски прав! — Кравицкая, черт тебя дери. — Антон подошел ближе, дал мне дружеский подзатыльник и, закинув руку на мои плечи, взял курс на кабинет биологии. Почесав голову, я поняла, что не могу сдерживаться и начала тихо посмеиваться. — Он там, наверное, лекцию вам читал, что на уроках спать противозаконно, что в следующий раз сразу достанет секиру и будет рубить... — Во-первых, Агата, тебе нужно будет извиниться перед ним... — после этой его фразы у меня почти вырвалось "но за что?", как вдруг он продолжил, — Во-вторых... он о тебе и слова не произнес.       "Он о тебе и слова не произнес"? Да, действительно, извиниться нужно абсолютно точно, иначе и меня, и весь наш класс ждали три месяца мучений, пыток и сочинений по литературе на десять листов.       И пока мы дружно шагали по школе, в моей голове уже рождался монолог, который, думаю, должен был растрогать Сергея Дмитриевича, растопить его холодное сердце... Тогда, возможно, и пятнадцать тысяч моим мушкетерам отдавать не придется.