Алкоголь вредит не только вашему здоровью

      Дорога до дома Антона казалась бесконечной лентой, петляющей между многоэтажками; я еле перебирала ноги, продолжая разбрасывать в стороны опавшую листву. В окнах окружающих меня «хрущевок» горели лампы, освещая фигуры обитателей квартир. Кто-то задумчиво глядел в окно, пара с первого этажа что-то мирно обсуждала у подоконника, а на третьем этаже соседнего здания мужчина отчаянно пытался обнаружить, очевидно, тайный проход в своем холодильнике – так глубоко он в него заглядывал. На город уже опустился сумрак, и я, понурив голову, подумала о том, что стоило бы поторопиться. Но внезапно ко мне пришло осознание, от которого я даже остановилась на мгновение: поторопиться куда? Дома никто не ждет, учебу завтра можно и пропустить (учителя вполне уже привыкли к моему отсутствию на их уроках), и никто не скажет мне и слова, если я вдруг заявлюсь ранним утром в свою обитель. Никто не будет бить тревогу, если я вовсе не приду. Впрочем, я отмахнулась от всех этих жужжащих мыслей в своей голове и быстрым шагом направилась в сторону уже давно знакомого подъезда.       «Молодая семья снимет квартиру в вашем доме!» – гласило рукописное объявление у металлической двери. Рядом ютился «Компьютерщик Евгений», который, очевидно, не только оживит вашу технику, но и заставит ее приносить завтраки в постель, и где-то на краю доски прибилось тоскливое «Пропала собака..». С фотографии на меня глядел счастливый, улыбающийся глазами пекинес. «Угораздило же собаку потеряться в этом недружелюбном городе» – пронеслось у меня в голове, и я вдруг представила лицо своего друга вместо фотографии пса – от этого стало еще печальнее.       После набранного на память кода домофона и одобряющего сигнала дверь передо мной со скрипом отворилась, обнажая внутренности дома. В подъезде стоял затхлый аромат вперемешку с парфюмом какого-то человека, который наверняка за пару минут до меня побывал прямо на этом самом месте. Проделав путь до пятого этажа, я поняла: человек со стойкими духами живет где-то на четвертом – примерно там мне стало легче дышать. И сейчас, именно в этот момент, мне было как никогда важно набрать воздух полной грудью и сделать классическое «вдох-выдох», а затем постучать в шестьдесят седьмую квартиру. И вот, совершив привычный ритуал небольшой дыхательной медитации, я повторила в голове все продуманные фразы и занесла руку, чтобы постучать. Но, – о чудо! – в последнее время все двери для меня открыты, и распахиваются ровно в тот момент, когда я готова потревожить их. В следующую секунду я уже стояла перед лицом знакомой женщины, которая, со слезами на глазах, схватила меня за запястье и затащила в квартиру. – Агата, дорогая! Хорошо, что пришла, – проронила негромко женщина, обнимая меня. Она даже дверь не закрыла – настолько мое появление ее обрадовало. Я неловко ответила на объятия, но после пары всхлипываний с ее стороны крепче сжала, чтобы хоть немного успокоить. – Я уж думала, что там полиция под дверью топчется, но намного приятнее тебя было увидеть! – она отпрянула от меня и, ухватив за плечи с обеих сторон, взглянула мне прямо в глаза.       Валентина Васильевна! Прекрасная женщина в уже уважаемом возрасте, которая всегда светилась, как солнце в полдень, опекала своей заботой и угощала комплиментами, вдруг показалась мне намного лет старше своего; на щеках у нее виднелись еще не высохшие слезы-дорожки, а кожа выглядела как белое-белое полотно. Сквозь неплотную ткань своего пальто я ощущала ее ледяные пальцы и мандраж, охвативший все ее тело. – Конечно, теть Валь, могла ли я к вам не прийти, раз уж такое случилось?.. – все подготовленные фразы испарились, и я могла выдавить лишь скудное предложение и невнятное мычание. Но мама Антона будто и не услышала меня – продолжила что-то щебетать себе под нос, вдруг засуетилась, заперла дверь на все замки и начала бегать из стороны в сторону, то закрывая платяной шкаф, то обращая свое внимание на кухню. – Что же я даже тебя не встретила нормально, боже мой! Агата, милая, проходи скорее, садись за стол, я налью тебе чайку, я тут с утра блины сделала, думала, Антоша придет, покушает… – Валентина Васильевна остановилась после своих слов про сына, опустилась ослабевшим телом на пуф в коридоре и сложила руки на коленях, обратив на меня печальные глаза, которые снова наливались слезами. Из зала доносились звуки «Новостей» по известному всем каналу. На кухне еле слышно играла по радио какая-то советская песня, слова которой порой перебивались шумами на записи. Среди этих звуков раздавались тихие всхлипывания сгорбленной женщины.       Честно признаться, с момента моего появления в этой квартире я погрузилась в какой-то всеохватывающий коматоз: я понимала, что ничем не могу утешить Валентину Васильевну. Ведь для нее пропажа Антона даже на один день была огромной трагедией – ее дети никогда не уходили надолго, оставив мать без сообщения о задержке. И эту трагедию, к сожалению, я не могла разбавить даже приходившими мне на ум остротами. Быстро сбросив с себя туфли, я опустилась на колени перед ней, взяла за руки, и начала говорить что-то про поиски ее сына, про заявление в полицию, про школьные камеры…       Как гром среди ясного неба, которого никогда не ждешь в чудесную погоду, из зала донесся агрессивный голос, от которого мне стало жутко не по себе: тут уж я боялась не только за жизнь мушкетера, но и за свою. – Валя, мать твою, прекращай сопли пускать, твои сморкания даже я слышу! Кто там приперся? Блудный сын вернулся домой? – с хрипом прорычал голос. Спустя мгновение в проходе появилась крупная мужская фигура, облаченная в рваную футболку и домашние штаны. «Лишь бы не по голове, господи прости...» – подумала я и, выпустив руки тети Вали из своих, выпрямилась и взглянула на хозяина квартиры. – Здравствуйте, Степан Андреевич.. Я после школы сразу к вам.. – да и не то, чтобы я боялась его, скорее было страшно сострить невпопад и получить по макушке, а мой язык, как известно, часто подводит меня в последнее время, потому в момент приветствия отца Антона было крайне тяжело подбирать правильные выражения и избегать нецензурной лексики. Вы на него посмотрите – «мать твою»! Да я тоже, если нужно, могу пару матерных выдать, у меня их с выходных дней достаточно накопилось, знаете ли! Итак, дорогой Степан Андреевич, с превеликим уважением… – И чего ты, подружка, в ночь пришла? Могла бы еще посреди сна заявиться и сказать, как все плохо! - Выплюнул мужчина и опустил ладонь на плечо жене. – Знаем мы ваших: гуляете со всякой швалью допоздна, потом ищи вас с собаками. Найдется сынок, чего вы панику затеяли. Закутил поди с бабами какими-нибудь… – он окинул меня пристальным взглядом и, словно брызжа ядом, выдал: – эти ваши компашки, нет бы делом заняться, они по подворотням шляются и долбятся всякой дурью. После всех этих желчных высказываний, направленных, очевидно, и в мою сторону в том числе, я уже не могла удерживать в себе накопившиеся эмоции и, прокашлявшись, подошла вплотную к «главе семейства». Все освещение вдруг будто направило свои лучи на него, и я отчетливо видела грозное выражение лица, разбавленное скривленной ухмылкой. – Могли бы и поздороваться, Степан Андреевич. Я не соседскую собаку вам предлагаю искать, а родного сына. Имейте совесть не мучить хотя бы свою несчастную жену, – и тут, я думаю, снова стоит нажать на паузу. Отдавала ли я себе отчет в сказанных словах? Однозначно да. Понимала ли я, что после них меня не пустят не то, что на порог квартиры, а и на пушечный выстрел к дому? Вряд ли. Но это равнодушное отношение отца Антона к внезапной пропаже сына выводило меня с каждым его вздохом – хотелось, конечно же, сжать кулак, и как следует прописать по степановской морде. Но сделаю оговорочку: мне его жаль. Однако в этой беседе я приняла решение отбросить всю эту жалость в сторону и поговорить с ним на его же языке. Состроив самую что ни на есть агрессивную гримасу (из всего моего багажа «агрессивных гримас», коих было достаточно, от степени «злючая чихуахуа» до «кто ел из моей тарелки!?») я указала пальцем в сторону настенных часов, отбивших пару минут назад девять часов вечера, и вновь обратилась к Степану Андреевичу. – Вы время-то видели? Хоть раз Антон приходил позже девяти? Да он как заводной твердил о том, что его ждут дома, и убегал с любых мероприятий. Скажете, что приходил и не раз? А я вам предлагаю, в таком случае, проверить сообщения в телефоне Валентины Васильевны – каждое такое нарушение «расписания» он отмечал ей в ту же секунду. И если лично вам безразлично, что с вашим сыном, то не смейте терзать своими насмешками женщину, которая за каждый волос на его голове беспокоится!       Выдохнув, я сжала кулаки и приготовилась к худшему; в голове уже пронеслись самые устрашающие сцены убийства, заголовки в газете «Пожилой мужчина ложечкой для обуви проломил череп молодой девушке» и похоронная процессия. «Зато умру молодой и красивой...» – подумала я и, сложив руки на груди, обратила взор на Валентину Васильевну. Она испуганным взглядом следила за происходящей баталией и, казалось, боялась моргнуть лишний раз слишком громко.       Однако каково было мое удивление (и возмущение!), когда после моего эмоциональнейшего монолога в ответ последовала усмешка. – Найдется щенок, прибежит к мамочке, когда пальцем тронут, – бросил в мою сторону Степан Андреевич и развернулся по направлению к спальне. – А ты бежала бы в свою бандитскую халупу, иначе скоро появится второе заявление в полиции. – На что это вы намекаете, Степан Андреевич? – не скрывая пренебрежения, проронила я и почувствовала, как все мои мышцы напряглись, вызвав покалывающую боль. Мужчина опешил от моего вопроса, развернулся ко мне и вдруг нахмурился и скрестил руки на груди. Посмотрев на меня с пару секунд изучающим взглядом, он совершенно неожиданно залился хохотом и хлопнул свою жену по плечу, от чего та слегка подскочила на месте. – Ты думаешь, я тебе угрожать решил? – Сквозь смех сказал он, затем, еле успокоившись, вытер лоб тыльной стороной ладони. Я стояла в полном недоумении: с чего это он смеется? Разве открытая угроза жизни несовершеннолетнего может вызвать подобную реакцию? – Да сдалась ты мне, у меня и без вашей клоунады забот – во. – Он пальцем провел по подбородку, выдохнул и, вновь нацепив на себя равнодушную маску, уже повернулся в сторону зала. – Когда наиграетесь в детективов, детишки, сообщите мне обязательно – каждому выдам по медали за заслуги перед Отечеством! – и, посмеиваясь в усы с собственной шутки, Степан Андреевич скрылся за дверью комнаты, а через какое-то время звук из телевизора прервался, и свет, который несколько минут назад зловеще выделял фигуру отца семейства, погас.       Валентина Васильевна была в том же состоянии удивления и оцепенения, что и я. Мы смотрели друг на друга, не в силах вымолвить и слова – да и неуместно это было сейчас. Что говорить? Мне не хотелось проявлять жалость из-за безразличия Степана Андреевича, но и ругать его – тоже было бы лишним. Помолчав какое-то время, мама Антона медленно поднялась с пуфа, опираясь о стены, и приобняла меня, жестом приглашая пройти в ее спальню.       Комнату освещала тусклая люстра, периодически подмигивая жильцам квартиры и давая понять тем самым, что лампочки в ней давно отслужили свой срок; цветочки на обоях уже порядком стерлись, а старый скрипучий диван скрывал свою «седину» под мягким пушистым пледом королевского цвета «индиго». Конечно, тут проживали совсем не короли, но мама Антона всегда была склонна к ярким цветам в декоре своего жилья, выражая этим свои нереализованные таланты дизайнера. У стены, противоположной кровати, стоял комод, заставленный фотографиями в рамочках и маленькими вазами с сухоцветом. На рамках не было ни пылинки – это потому, что Валентина Васильевна очень бережно относилась к воспоминаниям, запечатленным на пленку. С самой большой фотографии на меня смотрели два улыбающихся парня, один из которых был одет в военную форму, а второй, приобняв первого за плечи, изображал из себя силача. Брат Антона, Стас, в то время вернулся с армии – и вся семья приняла его как героя, сразу окружила его безграничной любовью и чувством гордости; Степан Андреевич особенно тепло встречал сына (насколько это возможно), и первым делом пожал ему руку и сказал, какой он молодец. Но сейчас Станислав уехал по службе на север, перевез туда всю свою семью, а его мать может лишь иногда ронять слезы счастья, просматривая фотографии. Она всегда приговаривала, когда я сидела у Антона в гостях, «как же мальчики быстро растут», – и ее глаза начинали блестеть. Для Валентины Васильевны дети всегда были смыслом жизни, ибо из-за деспотичного мужа она не делала ничего, кроме заботы о семье и хозяйстве. И теперь, когда старший сын уехал, вся нежность и бережное отношение направились на одного лишь Антошу, который, хоть и обожал свою маму, порой сетовал на гиперопеку с ее стороны. Но я представляла чувства этой несчастной женщины – когда единственным лучиком света в темном царстве для тебя являются сыновья, невозможно просто так переключить свое внимание на что-то совсем не приносящее радость.       Над комодом с фотографиями, прибитая к стене, висела большая деревянная доска, украшенная позолоченными медалями и орденами. Можно было подумать, что кто-то заявился в исторический музей и прикарманил себе пару-тройку наград времен Советского Союза, но все было совершенно иначе. Степан Андреевич, возвратившись с Афганской войны, тяжелым грузом притащил за собой не только искалеченную судьбу когда-то молодого парня, ставшего свидетелем насилия и неоправданной жестокости, но и целый мешок позвякивающих «украшений», непосильную ношу, которая своим присутствием в квартире на глазах у всех заставляла его переживать весь тот ужас большое количество раз. Может, именно поэтому он уже много лет не спал в одной комнате с женой – слишком уж тяжко было ему просыпаться и первым делом лицезреть награды за свои «заслуги». Возможно, именно после насильственных боевых действий он стал таким, каким Антон, Валентина Васильевна и все их родственники видят его сейчас – равнодушным, склонным к жестокости и необоснованной вспыльчивости. О таких, как Степан Андреевич, говорят просто – «Человек ушел с войны, но война из человека – нет». Мне бы не показалось удивительным, если бы я узнала, что этот крепкий мужественный человек подскакивает по ночам от кошмаров, в которых он раз за разом марает свои руки в крови невинных граждан. А потом возвращается домой, измученный и изувеченный морально, выслушивает похвалу и слова восхищения, ложится в кровать, где снова и снова проходит через горы трупов, боясь оглянуться назад и увидеть за спиной снайпера. Наверное, именно поэтому он приобрел непрекращающуюся паранойю и мысли о том, что все вокруг – враги. А он сам – свой собственный убийца.       По причине своего военного прошлого Степан Андреевич так сильно стремился приучить к форме и строю своих сыновей. Стас пошел по стопам отца, но вот Антон видел мучения родителя и в них не находил ни одной причины, чтобы взять в руки оружие и направить его на живого человека. Моему другу казалось чем-то странным, что его отец, пережив весь этот ужас, так давил на своих детей, чтобы те испытали то же самое. Однажды так же проснулись ночью в холодном поту, увидев в очередном страшном сне глаза женщин и детей, павших жертвами политических игрищ. Чтобы Стас и Антон перебирали фотографии давно ушедших друзей, с которыми те разделяли лучшие моменты молодости, а сейчас могли лишь вспоминать последние вздохи товарищей. Чтобы каждый раз, когда они смотрели в зеркало, не понимали – герой перед ними или чудовище, уничтожившее десятки жизней.       Когда Антоша смело заявил Степану Андреевичу о своем пацифизме, когда он принял сторону искусства вместо защиты Отечества, их пути окончательно разошлись, затянув между ними петлю непонимания и возвысив стену отчужденности и равнодушия.       Упоминая свое сожаление по отношению к отцу Антона, я имела в виду именно эту дощечку, увешанную медалями. Она как раскаленная кочерга ставила клеймо на человеке, искалечив не только внешний вид, но и внутреннее состояние. Поэтому я старалась сдерживать себя каждый раз, когда слышала в свою сторону упреки и оскорбления, упоминания в самом худшем свете моих родителей и осуждение тех занятий, которые меня увлекали. А из уст Степана Андреевича все это звучало достаточно часто – стоило мне перешагнуть порог их квартиры. Даже лучезарная Валентина Васильевна не могла стать опорой для меня в моменты нападок со стороны ее мужа на друзей Антона.       Но сейчас, когда проблема могла быть судьбоносной, могла сказаться не только на жизни Антона, но и на жизни его матери, это холодное и насмешливое безразличие, сквозившее от отца семейства вывело меня и заставило вылить на него все те эмоции и чувства, что терзали меня весь сегодняшний день. – Агата, что ты замерла у комода? – она подошла ближе, нежно коснулась одной из рамки с фотографией, и перевела на меня свой полный печали и непонимания взор. – Я скучаю по моим малышам. Даже если они рядом, мне все равно кажется, что с каждым днем они отдаляются от меня все больше и больше. – ее глаза снова наполнились слезами. И я уже не могла сдерживать себя и вдруг прикрыла лицо ладонями, обреченно рухнув на кресло, стоявшее у стены. Мне казалось вновь это все таким ненастоящим, будто кто-то решил меня разыграть; будто все они – отличные актеры, которые наблюдают за моим отчаянием и усмехаются себе под нос. Но кто тогда режиссер этой чертовой драмы? Или для кого-то – комедии? Хотелось бы, чтобы все это было именно так – когда я проснусь, Антон встретит меня у дома, улыбнется, растреплет и без того лохматые волосы и зальется смехом, повторяя «хорошо это мы тебя, правда?». Мне было страшно, что, открыв глаза в своем пустом жилище, я снова не увижу друга ни во дворе, ни в школе, ни на экране своего телефона.       Все это время мама Антона поглаживала меня по спине, уместившись на соседнем сидении. Я старалась успокоиться, думала о том, что все это лишь на пару дней. Что все это – невероятное приключение, которое я когда-то опишу в своих мемуарах и будто хихикать, вспоминая собственную глупость.       Когда сил плакать и тревожно вздыхать уже не осталось, я посмотрела на Валентину Васильевну красными от слез глазами, взяла ее ладонь в свои руки и пробормотала: – Я вам обещаю, что мы его найдем. Где бы он ни был. В какую бы глушь его ни занесло, я дойду даже до Аляски, но не позволю кому-то еще раз попытаться разбить ваше сердце пропажей сына, – набрав воздух полной грудью, я продолжила, – а если это какая-то глупая выходка Антона, то я устрою ему самую что ни на есть взбучку! Да-да, тетя Валя, не ругайте меня потом – я это сделаю для вашего душевного равновесия, – после чего я усмехнулась своим мыслям и озвучила их заметно просветлевшей женщине, – хотя бы будете знать, что тумаков он получил от меня, а не от дворовых ребят! Валентина Васильевна чуть заметно улыбнулась, погладила меня по предплечью и выпустила из своих рук. Мы сидели друг перед другом еще несколько минут, в тишине, иногда прерываемой шипящими возгласами лампочек. «Выкрутите нас уже отсюда!» – будто вопили они. Это неожиданное одушевление люстры вдруг меня насмешило, и я, наконец, собрав все силы в уже довольно ослабшем теле, поднялась с кресла и в последний раз на сегодня заботливо взглянула на маму Антона. – Я пойду, тетя Валя… Меня, конечно, никто не разыскивает, но завтра ждет тяжелый день представителя рабочего населения! Мне еще, не поверите, – я хохотнула, – выслушивать лекции о мелком воровстве… – и, с довольным выражением лица прокрутив в голове кадры нашего с Пашкой школьного преступления в отношении работников столовой, я вышла в приоткрытую дверь, быстро надела туфли и поправила пальто, которое за весь визит семье Антоши даже не удосужилась снять. Уже когда я была в шаге от двери, Валентина Васильевна еле слышно проговорила: – Спасибо, Агата.. Антошке повезло, что у него есть такая боевая подруга. – Тетя Валя улыбнулась мне, и, когда я оказалась за порогом, закрыла за мной дверь.       Оставшись снова наедине со своими переживаниями, я прикрыла глаза, устало потерла виски и, переведя дыхание, стала спускаться вниз по лестнице, ведущей… к выходу из подъезда.       Когда от улицы меня отделяло всего лишь три ступени, я почувствовала вибрацию телефона в кармане брюк. Тут же пулей вылетев из дома, я подняла трубку, ожидая от своих мушкетеров утешительных новостей.       Сначала на той стороне молчали; затем я услышала вздохи Саши и негромкое «Давай уже, Санек, говори!», которое, очевидно, обеспокоенно кричал Пашка. – Агата, – выждав секунду, вымолвил мушкетер, – мы были в школе, опросили всех, кого возможно… За исключением поваров в столовой — слишком уж рискованно было туда заявляться… Не в силах ждать продолжения, я перебила друга. – Выкладывай уже, юный Саня Сергеевич Пушкин! Мне твоя лирика сейчас ни к чему! – Извини-извини, в общем… Видели Антона, он выбежал куда-то с середины второго урока, причем сумел пробраться через дядь Гену, и в последний раз его запечатлели только всевидящие камеры у входа в школу. И направился он совсем не в сторону своего дома… – Так значит... это более чем очевидно, остолопы! Я была сейчас в их квартире, и, поверь, с сегодняшнего утра он там не появлялся.. – мне было немного стыдно за свою грубость, но я знала, что друзья поймут; что примут мое тревожное и обеспокоенное состояние, находясь в котором я часто могла выплюнуть что-то ядовитое даже в сторону своих близких. – Но вот что интересно, подруга.. – продолжал Сашка, периодически подгоняемый Пашей, бормочущим что-то на заднем плане, – наш физрук, у которого вторым уроком было окно, видел Антошу, спешащим к выходу, чем-то встревоженным и говорящим в трубку телефона, – по словам учителя, конечно, – что-то вроде «скоро буду, ты только не делай глупостей». И потом вылетел из здания. Вот такие новости, Агата. Не знаю, обрадовали мы тебя или расстроили еще сильнее. Вдруг я услышала звуки борьбы и уже успела испугаться за жизни своих приятелей, как вдруг в трубке прозвучал голос Паши, который, очевидно, насильственно выхватил телефон из рук Александра. – Агата, дуй домой и не забивай голову сейчас всякой хренью! Чтобы завтра – как огурчик. Мы пока будем обзванивать «левых» друзей Антоши, пока еще не ночь на дворе. – Спасибо за заботу, мушкетер, пожалуй, так и сделаю. Но чтобы завтра – отчеты о проделанной работе мне на стол! – Так точно, товагх-гхищ Кравицкая, будет сделано! – и, чуть печально усмехнувшись, мы одновременно окончили телефонный разговор. Каждый со своим грузом на плечах. Путь до своего жилища оказался еще тяжелее, чем до дома друга. Если обычно я преодолеваю такие расстояния за пару десятков минут, то сейчас я оказалась у забора дома лишь спустя час. Устало провернув ключ в замочной скважине, я открыла ворота и скрылась в сумраке нашей «бандитской халупы». Кстати говоря, мне до сих пор не давала покоя мысль, почему же Степан Андреевич употребил это выражение по отношению к нашему семейному гнезду. На каких основаниях он вообще приплел бандитов? Проскользнув мимо небольшого сада, я отворила дверь внутрь и, преодолев еще несколько метров, устало рухнула на кровать в спальне. Я была так вымотана, мои ноги так гудели от усталости, а желудок и вовсе пел оды о не попавшей в него сегодня еде. Впрочем, все эти переживания, стрессы и прочая дичь, произошедшая за этот день, свинцом легли на мои веки и быстро погрузили меня в сладкий сон. А в сознании роем летали одна за другой фразы: "не делай глупостей, товарищ Кравицкая", "быстро малыши взрослеют, найдется щенок", "беги в свою бандитскую халупу, Агата". И во сне я, кажется, все же куда-то бежала.