«Знать, что время безжалостно ко всему, и понимать это с полной серьёзностью — совершенно разные вещи. И знаете, это было страшно. До дрожи в коленях и ледяной пустоты внутри, до выбитого из лёгких воздуха и седых волос, ха. Я видел, как мои Хранители росли и взрослели. Но сам я застыл на отметке в двадцать лет. Вечно молодой, но вечно старый, вечно живой, но вечно мёртвый. Это так странно. По сути, застыть во времени не так страшно. Страшно другое — видеть, как близкие тебе люди неизбежно стареют и умирают. А ты продолжаешь жить, точно зная, что когда-нибудь вот этот человек, с которым ты каждый день видишься и пьёшь чай по четвергам, разводя демагогию, умрёт, а ты так и останешься двадцатилетним парнем, если не словишь пулю в лоб, конечно. Это было очень страшно. Когда мне стукнуло тридцать семь, объявился мой родственничек по маминой линии. Он представился как Кавахира. У него был дурной характер и карнавальная маска в чёрно-белую клетку».
***
Летя в самолёте из Италии в Японию по просьбе старого знакомого Тимотео, Реборн размышлял о том, каким перед ним предстанет Наследник Вонголы. Конечно, поступившие вместе с запиской — более подробной, чем разговор с глазу на глаз — о просьбе на встречу данные он просмотрел одним глазком… Но вживую человека узнать гораздо легче, нежели читая сухие строчки в унылых отчётах.Шинджи Савада. Рост — 166 сантиметров. Вес — 54 килограмма. Возраст — 13 лет. Рождён 18 июня 2002 года. Тёмно-каштановые волосы. Синие глаза. От отца только нос и нестандартный разрез глаз, всё остальное — от матери-азиатки. Увлекается спортом. Оценки плавают около среднего показателя — чуть выше, чуть ниже. Лидерские качества по десятибальной шкале — еле-еле живая троечка. Пламя Неба запечатано Девятым, чтобы не привлекать лишнего внимания к провинциальному городку.
***
Тихоня, звёзд не хватает, не рвётся грудью на амбразуру, общительный и открытый, но друзей практически не имеет, среднестатистический школьник, спортсмен, водил дружбу с девчонкой с претензией на романтику, но быстро разбежались. Вот, собственно, и всё. Выжимки из полученной информации. Вывод напрашивается сам собой: обычный подросток тринадцати лет. Ожидания от встречи с будущим учеником вполне оправдались. Савада Шинджи был обычным ребёнком. Мафия ему противопоказана, можно ставить огромный крест жирным красным маркером ввиду непригодности. Душить в нём эту детскую безалаберность и простой взгляд на вещи, который и должен быть простым, только лишь чтобы усадить на вонгольский стульчик и водрузить на голову кровавую корону… Бред. Воспитать из обычного школьника мафиозного босса за пару с лишним лет, не лишив рассудка, привить всё то, что впитывается с материнским молоком и вбивается в уличных драках за жизнь… Тимотео определённо поехал кукушкой. А, и ещё одно. Девятый запамятовал рассказать о том, что у Наследника — оказывается — есть неродной брат, до боли похожий на Саваду Нану. Ребёнок, отношения не имеющий к этой семье, но поразительно похожий на приёмную мать и даже отца. Реборн навёл справки, поспрашивал кого надо. И пришёл к выводу, что это очень и очень странно. Такая схожесть без кровного родства… Емитсу в своё время подсуетился и провёл несколько тестов, показавших отрицательные результаты. Тсунаёши к Савадам не имел никакого отношения ни по материнской, ни по отцовской линии. Приёмыш. Чистой воды приёмыш. Младший из Савад… был куда интереснее, чем сам Наследник. Он был загадкой, чудной головоломкой для кого-то вроде Реборна. Чего стоит одна только внешность! И ладно, если бы это оказалось простое мелирование как попытка выделиться. Сейчас это часто встречается среди молодёжи, и репетитор-киллер, в принципе, ничего против не имел, несмотря на достаточно солидный возраст. Вливаться в среду, уметь ужом проскальзывать в узкие щели без масла и прочее. Но нет, мальчишка не выделывался. Реборн не понаслышке знал, что такое седые волосы, спрятанные под париками и шляпами, под едкими красителями и иллюзиями. А у тринадцатилетнего мальчишки волосы были именно седыми. Тёмно-рыжими с белёсыми нитями. Это смотрелось как-то… жутковато, приходилось признавать. И глаза. О, у Тсунаёши были поразительные глаза. Пламя, бушующее на пепелище. Реборн иногда видел такие же в зеркале, когда изволил в него вообще смотреться. Точь-в-точь. Угольно-чёрные глазки-бусинки на детском пухлом личике. И не по-детски серьёзный и хмурый взгляд из-под полей любимой федоры. Почему же Емитсу промолчал, что у него два сына? И ладно Тимотео, у Ноно комплекс дедушки и старческий маразм, к гадалке не ходи. А вот почему глава CEDEF отмолчался? Из-за того, что приёмыш? Что не представляет ценности с точки зрения пламени? Реборн хмыкнул. Ну конечно. Эспозито [1] всегда не берут в расчёт как серьёзных людей. За дерьмо держат, за расходный материал, пушечное мясо. И только немногим из таких бродяжек удаётся пробиться на верха. Сам Емитсу был почти таким же, да только в жилах у него текла затерянная линия крови Примо Вонголы. Пусть далёкий — вообще-то, очень и очень, — но всё же потомок. А так — бродяжка бродяжкой, что ни говори. Видимо, было у него сострадание к приёмышу, раз он не захотел впутывать его в мафиозные дела. И то хлеб. Не всё потеряно для окунувшегося в кровь с головой мафиози. Хоть капля человечности в потоке смертей и удушливого пороха от очередного выстрела промеж глаз.***
Тсунаёши отлёживался у ГДК первые два урока, с чистой совестью прогуливая химию и биологию. Хибари слишком долго знал босса, чтобы выгонять его на занятия. Одно Хранитель Облака уяснил ещё при первом знакомстве с Савадой — если тот чего-то хочет, то обязательно этого добьётся. Рано или поздно, но этот упрямый осёл сможет даже мёртвого поднять. И ещё Тсуна знает школьную программу не хуже его самого, но лень и скука берут своё. Саваде просто влом появляться в душных кабинетах, заполненных подростками с гормональными всплесками. Тот и раньше-то особой любви к окружающим не проявлял, а сейчас… тем более. Все они были — в душе, но были — социопатами и социофобами, ограничивающими круг общения приближенными людьми. Ну разве что Ренато было откровенно плевать на всё, что происходит вокруг. Он вполне мог расширить свой круг общения, но… зачем? Им всем за глаза хватало Семьи. В кругу близких можно было отпустить себя и наораться в волю, никого не стесняясь, а потом вместе потягивать травяной чай и плести тихий разговор о погоде, как это делали Джино и Бермуда. Хибари отмалчивался и, поджимая губы, сверлил всех недовольным взглядом, но мог выговориться боссу или Ренато, который ни в жизнь не станет болтать. Тсунаёши закатывал глаза и даже не пытался вмешиваться в мелкие разборки, скрещивая руки на груди и из-под ресниц наблюдая за разворачивающимся действом, подогреваемым Туманом. Сесилио частенько вставлял едкие комментарии в пикировки Солнца и Грозы, пригревшись под бочком босса. Трогать «несравненную Сесиль» никто не решался, поэтому тот огребал только от Савады, если незаметно переходил черту дозволенного. Но это было одним из самых действенных способов снять нервное напряжение, вывалив — если не всё, то многое — накопившееся на тех, кто не станет обижаться просто потому, что вместо этого пропишет в челюсть, не став вынашивать планы жуткой мести и откладывать искреннее возмущение на потом. Диего предпринимал безуспешные попытки остудить разгорячённых Хранителей, но получал на орехи ни за что ни про что в пылу словесных баталий, зачастую опускающихся до рукоприкладства. Он был мягок и покладист, потому просто не мог угрожать намеренно, а для спуска пара просто метался между спорщиками и мешался под ногами, таким вот способом разрешая конфликт, перетягивая всё внимание на себя. А вот Ренато либо откровенно плевал в потолок, либо нагло дрых посреди жарких споров на повышенных тонах. И всё ему, как слону дробина. Казалось, его не трогало ничего, кроме увлечения, трактира и детей. Все они были неправильными. Для Дождя Альджене был слишком мягок и тих, не мог своим пламенем успокоить никого, только снять головную боль и помочь расслабиться. Он привлекал слишком много внимания, если того желал и даже если нет. Неуклюж и отчасти даже рассеян, но быстро ориентирующийся в ситуации. И абсолютно не адаптирован к нормальному человеческому общению, где его любой мало-мальский напористый собеседник может втоптать в грязь. Если бы не присмотр Савады — того непременно заклевали бы. Затюкали и довели бы до грани, если не до суицида. Чувство собственной бесполезности и никчёмности подтачивает внутренние силы не менее действенно, чем жажда. Милый мальчик-одуванчик — все удивлялись, что он не играет на публику, а действительно является тем, кем является. Часто заикается и каждый раз хватается за живот, стоит начать переживать по-крупному. Кассия же совсем не соответствовал своему атрибуту. Ураган из него вышел… бронебойный. Непробиваемый флегматик, который мог заснуть даже стоя с открытыми глазами — чем частенько пользовался без зазрения совести. Слишком ленив и тяжёл на подъём, но в свои увлечения уходит с головой, доводя дело до преданного фанатизма — рыбалку тот так и не забросил, хоть раз в месяц на все выходные срываясь в море с одной удочкой и флягой пресной воды. А потом возвращался счастливым и готовым на подвиги, которые, впрочем, ограничивались пробежкой от дивана до кухни и обратно. Конте для Тумана был слишком остёр на язык и достаточно вспыльчив, однако не вступал в противостояние в открытую, но и не гадил исподтишка — просто выжидал удобного момента и опускал противника по всем статьям и параметрам. Отсроченная уязвляющая месть для того, кто не любил зацикливаться на чём-то одном. А ещё он был слишком мягок для головоломов, иногда даже брезговал лишний раз копаться в чужих мозгах. И, как бы то ни было, не любил ложь во всех её проявлениях, разрезая правду-матку при любой удобной возможности. Исследователь и новатор, аферист, зарабатывающий своими иллюзиями, но откровенно это презирающий. Азартный игрок в карты и шулер, который ненавидит, когда ему лгут. Двойные стандарты, да. Ложь — залог выживания, Конте только и делал, что выживал, заигрываясь своими иллюзиями, что аж сам в них искренне верил. Джино для Солнца был чересчур заносчивым и слепым, как бы это странно ни звучало — Вентозо был слеп, словно крот. Как буквально, так и фигурально. Зрение посадил за постоянным чтением талмудов по медицине, а в людях никогда разбираться не умел и был глух к их словам. Языкастый непрошибаемый педант. Для него существовало только два мнения: его и неправильное. Мамочка и папочка их Семьи в одном лице, чересчур серьёзно относящийся к своим обязанностям. И при всей своей слепоте и вспыльчивости он был осмотрителен и осторожен, слишком даже в этом, предпочитал держать дистанцию и оставаться не у дел. Лечил же он, конечно же, превосходно, но ярким Солнцем, бросающимся грудью на амбразуру во благо любого, не был — эта роль отводилась, скорее, Бермуде. Фон Вихтенштайн был тем человеком, который трепетно относился к дорогой для себя вещи и, словно заботливая наседка, квохтал над этой драгоценностью, скалясь на каждого, кто мимо прошёл. Гроза — это щит. В их случае вспыльчивый немец бросался на каждого, словно Ураган, часто цапался с Вентозо по пустякам и не упускал возможности поскандалить, показав свою сволочную натуру и решимость выцарапать глаза при случае. А ещё он не желал ни в какую защищать кого-то, кроме босса. Встать на защиту интересов Неба — превыше всего, а что там вякает зарвавшееся Солнце — дело десятое, если не сотое. На всех остальных глубоко начхать. Кроме, может, малыша-Диего. Того опекали всем скопом, словно достояние общественности, но часто не замечали в пылу спора и тому прилетало шальной оплеухой. Хибари… это вообще отдельный разговор. Обычно Облако отстранено от семьи настолько, насколько это возможно — присматривает издалека. Кёя же каждый раз был в гуще событий, готовый вмешаться в любую секунду и отсыпать каждому свою порцию синяков. Японец молчал, но бросал такие красноречивые взгляды, что всё становилось понятно и без слов. Гордое Облако знало своё место за плечом босса и никому не желало отдавать пост Правой руки, щерясь на каждого встречного-поперечного в своей излюбленной манере. А кто против — тому он с радостью отгрызёт эту самую правую руку. Слишком предан и привязан к Семье и Саваде в частности, как ни посмотри. Само Небо… Уж тут следует промолчать. Небо должно быть всепрощающим и понимающим, принимающим всех Хранителей такими, какие они есть, так? Мягкое и податливое, как тёплое масло. Что же, Тсунаёши всегда отличался проницательностью и пониманием ситуации и людей. Он принимал друзей со всеми их закидонами и вывертами характера. Но чтобы всепрощающим… Никогда. Нельзя простить то, что простить невозможно. Простая истина, которой Тсунаёши неукоснительно следовал всю свою жизнь. Были у этой истины свои рамки, границы которых знал лишь он сам, руководствуясь одному ему известными мотивами и гласом интуиции. Заслуживаешь прощения — прощён, не заслуживаешь — не судьба. Савада всегда раздавал заслуженные упрёки и никогда не упускал возможность посеять семена справедливости и чести, там, где это было необходимо. В меру строгий, властный и жестокий. И в равной степени — справедливый, добрый и мягкий. Он был самим воплощением Гармонии и снисходительно смотрел даже на Хранителей, некоторые из которых были его старше на пару лет, как на детишек в собственном дворе. Умело подстраивался под ситуацию и мог выйти сухим из воды всякий раз, когда все остальные попадали впросак. Тсуне удивительно везло на людей и обстоятельства. Не без исключений, конечно. Но никогда он не прощал того, за что требовалось отвечать собственной головой, а не прикрываться пропитанными насквозь фальшью и ложью ширмами. Только в том случае, если человек действительно заслуживал прощения в глазах Тсунаёши, тогда — и только тогда — тот получал его. И сейчас, наблюдая за мерно вздымающейся грудью своего Неба, Хибари как никогда уверен, что это удивительный человек полностью состоит из противоречий и несовместимых черт характера. Как можно быть настолько… гибким, Облако не понимал. Но одно знал точно — он с уверенностью доверит свою спину этому человеку и пойдёт за ним хоть на войну, хоть в саму Преисподнюю. Всю атмосферу ностальгии прервал пренебрежительный фырк хорошенько — в пределах разумного — отделанного Солнца. С Джино Хибари никогда не ладил, а уж после устроенного Вентозо концерта — подавно. К нему ГДК тогда-то относился настороженно и с немалой долей опаски — для доктора ничего не стоило установить свои порядки там, где это было совершенно не нужно; уж очень этот очкарик любил лезть в чужой монастырь со своим уставом, — что уж про сейчас говорить, тем паче, после всего произошедшего. Такие сильные личности не могли ужиться в одном доме и поделить Небо на двоих — более того, делить надо было на шестерых, а им и самим было мало, — что уж говорить о простом смирении с одним только фактом существования противника. На их удачу, Джино опасался Хибари не меньше, чем тот недолюбливал Солнце, и избегал пересекаться с ним в коридорах, не то что в тёмных переулках. Поэтому масштабных столкновений за всю их жизнь было немного, включая недавний инцидент в средней Намимори. Всех их можно пересчитать по пальцам обеих рук (и может быть, одной ноги до кучи). Но уж если дело доходило до мордобоя, то так или иначе подключались и все остальные. И если Сесилио и Бермуда только подогревали конфликт, едва ли не кидаясь в склоку вслед за Облаком и Солнцем, то остальные пытались отодрать друг от друга сцепившихся противников. Облако и Солнце — единственные, кто взаправду конфликтовал в их Семье. Как они друг друга не поубивали за столь длинный срок жизни — интересный вопрос. И Хибари до сих пор иногда задаёт его себе, когда выдаётся свободная минутка раздумий о далёком. Наверное, ввиду того, что слишком редко виделись: в особняке Джино заседал в подвалах и кабинете, а вне его стен — пропадал неизвестно где целыми неделями. — Ещё не отошёл? — тихо интересуется Вентозо и досадливо морщится от саднящей губы. Удивительно, как Кёя ему глаз тонфа не выбил, хотя грозился. Экспрессивно, в своей отмороженной и жуткой манере. Даже очки не разбил, что странно. Только отпинал, вымещая застарелую обиду, которую давно перерос, и едва не выбил челюсть, что было куда меньшими потерями из ожидаемых. Судьба, милосердие или Тсунаёши вовремя вмешался — Джино как-то не желал искать первопричину этой снисходительности. Кёя никогда не был человеком сострадательным и жалостливым, поэтому это было, по меньшей мере, странно. Годы его размягчили, ха? В ответ Хибари бросает на Солнце короткий нечитаемый взгляд, но тот всё прекрасно понимает. Не простил. И никогда не простит. Смирился, перерос, осмыслил, что доля истины имеется в каждом слове, пусть и пустом, как мыльный пузырь, но вряд ли примет на веру все увещевания в искренности и раскаянии, прикажи ему даже сам Савада.Раскол их Семьи начался после того, как Савада слёг с горячкой после травмирующих событий и смерти Сепиры, а Вентозо в очередной раз не смог удержать язык за зубами, пройдясь и по всем Хранителям, и по самому Тсунаёши в частности. А Хибари и Вихтенштайну, взвинченным до предела состоянием босса, сорвало резьбу. Терпеть подобное у них не хватило ни терпения, ни выдержки. Хвала богам и демонам, в тот момент Савада валялся в коматозном состоянии и не застал момент, когда еле живого Джино утаскивал перепачканный его кровью Диего, второй уже раз взявший на себя заботу об экстренной реанимации, а Ренато и Сесилио уводили разъярённых Грозу и Облако подальше, первого просто-напросто вырубив, а второго с заломленной рукой и залитым кровью глазом.
— Вообще-то, это я должен вас прощать, — вялая попытка разговорить ГДК своим притворным возмущением проваливается с треском, потому что на каменной роже японца не отразилась ни единая эмоция. Только непередаваемый коктейль плескался в серебристых глазах под угольно-чёрными ресницами. Джино тихонько вздохнул, понимая всю тщетность своих попыток разрядить атмосферу (что у него всегда выходило паршиво, если вообще выходило). На его лице отразилось смирение. — Слушай, это дело давнее- — Да. Давнее, — словно через силу роняет Кёя и на мгновение прикрывает глаза, втягивая носом воздух. Вентозо дёрнул плечом и покосился на дремлющего Саваду. Не хотелось бы его разбудить, но если дело зайдёт далеко… — Я не хотел, чтобы так вышло, — сипло отозвался Солнце и стянул с носа очки, потерев переносицу. Вся эта ситуация не нравилась ему, но выхода не было. Джино казалось, что от этого зависит его жизнь, настолько необходимо было знать, что у него нет долгов перед этими людьми. Амброджино Вентозо никогда не остаётся в долгу. — Это был стресс, — звучит как-то глупо, по-детски; простая отговорка, которой не поверил бы даже Ренато со своим скудным восприятием. Скептический хмык в ответ заставляет доктора возмущённо вскинуться, но он успевает вовремя прикусить язык. Жизнь — лучший учитель. Даже для такого непробиваемого слепца, как Джино. — В любом случае, — начал было он, но был перебит спокойным и непоколебимым, как скала, Хибари. — Просить прощения ты должен не у меня и даже не у Бермуды. А у него, — лёгким кивком головы ГДК указывает на босса, который сопит в обе дырки, оккупировав весь диван и кофейный столик, вытянув на нём свои ноги. — Травоядное, — чуть погодя небрежно добавляет Кёя с долей ехидства, прищуриваясь не то в раздражении, не то в мрачном веселье. Вентозо досадливо морщится на странную кличку. — И где только слово это вычитал? Скажу честно, когда ты молчал, ты нравился мне много больше. Вот правда, — парень прикладывает ладонь к груди и чуть склоняет голову, показывая, что честен в своём утверждении. Кёя был привычен в своём молчании и быстрой реакции на слова кулаками, однако его неожиданная болтливость и даже тень игривости в намёке на попытку уязвить немного сбивала с толку. Джино совершенно не знал такого человека, как Хибари Кёя. И не рвался, по чести сказать, его узнавать. Хибари только самодовольно скалится и щурится. А Вентозо понимает, что тот его не простит никогда, но готов смириться с тем, что такая падаль — на взгляд Облака — ошивается рядом. По крайней мере, в зоне поражения тонфа. И то хлеб. Искать затерявшееся Небо пришлось очень — очень — долго. Однако этого не хватит, чтобы замолить свои грехи. И всей его жизни не хватит, чтобы искупить вину перед Савадой и Семьёй.***
Перед последним уроком Вентозо, долго молчав, всё же ушёл, а Хибари неспешно сортировал бумаги, как Савада открыл глаза. Он подскочил и с волнением огляделся, словно куда-то опаздывал. Кёя заметил, как тот едва уловимо перевёл дыхание и попытался собраться, однако после дневного сна Тсунаёши всегда туго соображал и частенько путался в собственных ногах. Вот и в этот раз, не успев даже встать с дивана, он рухнул на кофейный столик, скинув на пол стопку тетрадей и органайзер с карандашами. — Чёрт, — выругался шатен и расселся прямо на столешнице, потирая шею, выглядя при этом по-странному домашне — с не сошедшей с лица сонливостью и вялостью в каждом жесте. Хибари хмыкнул, но комментировать не стал, опуская глаза на бумаги и запихивая правую стопку в ящик стола. — Как поболтали? — янтарно-золотистые глаза впиваются в помрачневшее лицо японца. Облако вздохнул и с силой хлопнул дверцей ящика, не сумев обуздать приступ раздражения. — Никак, — резче положенного отозвался Кёя. Весь он походил на доведённого до ручки, что не мешало ему вполне холодно отвечать на поставленные вопросы в более чем развёрнутой форме. — Эта заносчивая задница не будет учиться в средней Намимори только потому, что это он, — ГДК подскакивает со своего места и, накинув на плечи пиджак, устремляется ко входной двери, даже не оборачиваясь. — Ключи у тебя с собой. Закроешь, Зверёк. Хлопок дерева о косяк проходит мимо Савады. Давно он не видел Кёю таким… взбешённым. Облако готово рвать и метать молнии. Если бы его атрибутом была Гроза — зелёные искры летели бы во все стороны, а пол плавился под ногами. К счастью, ему перепало фиолетовое пламя и привычка классифицировать людей на травоядных и хищников, иногда выделяя отдельные подгруппы. Шатен хмыкнул и окинул кабинет задумчивым взглядом. Вроде, не дрались… Ну и ладно. Отношения Хибари и Джино всегда были непростыми. А уж по прошествии стольких лет… Ситуация изменилась. И не в лучшую сторону. Интересно, все ли из их компашки помнят «прошлую жизнь»? Или это прерогатива только их троих?***
— Хаос, — Тсунаёши опережает репетитора Шинджи буквально на долю секунды, в приветствии вскидывая ладонь. Реборн окатывает подростка любопытным взглядом и поджимает губы, больше удивлённый, нежели раздражённый. — Это моя фишка, — недовольно сообщает он, поправляя поля федоры. Хамелеон лениво моргает и облизывает глаз. Шатен лишь устало улыбается, но в глазах искорки веселья, а на лице отпечаток шкодливого удовлетворения от проделанной шалости. — Кто успел — того и тапки, — философски замечает Тсуна, пожимая плечами, и сгружает сумку на пол, рассчитывая забрать её позже. Киллер задумчиво хмыкает и запрыгивает тому на закорки. — Интересно, — Реборн устраивается поудобнее и тянет брата Наследника за ухо, пытаясь хоть как-то добиться отмщения за нагло прикарманенное приветствие. Савада морщится, но в целом не возражает. — Не будь я репетитором Шинджи — ты бы получил по полной программе, наглый щенок. Тебе повезло, — звучит как ленивая угроза, но самой угрозы не ощущается. Это… словно дедушка пожурил в грубоватой форме, но без злобы. В ответ Савада прикрывает глаза и растягивает губы в улыбке. Кто из них ещё наглый щенок. И кому из них ещё везёт. Реборн… Что Тсунаёши знал об очередном Аркобалено? Дядя отзывался о нём не то чтобы нелестно, но и без огонька, словно не хотел эту тему затрагивать вовсе. Киллер, прославившийся в года правления Девятого поколения Вонголы. Тесно связан с этой мафиозной семьёй, занимается воспитанием подрастающего поколения. Садист и глумливый мизантроп. Берёт за основу метод «сделай или умри». Вполне действенный, но… слишком жёсткий, не для тринадцатилетних тепличных цветочков. А именно им Тсунаёши считал сводного брата, как бы ни привязался к далёкому потомку. Реборн ломает и лепит характер ученика заново по своему хотению, не считаясь с чужим мнением (или учитывая его лишь в малых количествах, необходимых, чтобы не извести попервости). Надо. И этим «надо» Аркобалено погоняет ученика. Кажется, Десятый Каваллоне прошёл быстрые курсы ученичества и даже вроде бы остался жив, несмотря на экстремальную побудку и такие же экстремальные методы тренировок. Хотя чересчур мягкий Дино был слишком неуклюжим и неподатливым, чтобы стать гордостью стараний Реборна. Не оправдал возложенных ожиданий, хоть и вырос вполне прилично, по глазам самого киллера видно, что тот остался не до конца удовлетворён результатом. И Шинджи особых надежд не подаёт. А ведь Солнце довольно требовательно. Объяснил и выбросил за борт посреди реки с расчётом на результаты, достойные гения. Плыви, мол, авось научишься совершенству. Вот Каваллоне и научился на свой неповторимый манер впахивать чего-то ради, но не себя самого. Что получится из Шинджи, Тсуна не знал, даже предполагать не брался. Парень добрался до кухни и обвёл её задумчивым взглядом, подмечая мигающий таймер на рисоварке, отмеряющий время до запуска программы. Мама собиралась приготовить онигири, даже попросила его по пути из школы зайти за нори, которых почти не осталось. — Мне уже начинать бояться, Реборн-сан? — Савада сгружает репетитора на стул и открывает холодильник. О, сегодня у них мисо с тофу. А Нана убежала к соседке на чай. Тсунаёши вздыхает и закрывает холодильник, поворачиваясь к малышу в костюме. — Как Ши-кун? Делает успехи? В ответ Аркобалено ухмыляется и принимает загадочный вид, пряча глаза за полями шляпы. Что мог о своём ученике сказать репетитор-киллер? Он покрутил бачки и уселся на стуле, словно на троне, жестом фокусника выудив из ниоткуда белоснежную чашку с кофе. Тонкая тёмно-рыжая бровь показательно выгнулась. Кофе? В теле пятилетнего малыша? Скепсис Савады можно было есть ложками. Впрочем, никто этого делать не спешил. Тсунаёши ожидал, пока репетитор закончит с театральщиной и хоть что-нибудь скажет. Реборн ожидал, когда подросток не выдержит, и наводил загадочности. Так и сидели. — Я дома! — запыхавшийся Шинджи, громыхая по полу пятками, ввалился на кухню и тяжело рухнул лицом на столешницу. Младший Савада на мгновение скосил на него взгляд и вернулся к гляделкам с Аркобалено, про себя удивляясь, как своим напором брат не снёс стол ко всем чертям. — Ты не представляешь, что устроил мне этот садист! Это не репетитор, это второй Хибари Кёя, только в детском теле и совсем без тормозов! — зачастил Наследник и эмоционально хлопнул ладонью по столу в доказательство своих слов. Тактичный кашель Тсунаёши и зловещая улыбка Реборна, змеёй расползающаяся по детским губам, заставили подростка мигом заткнуться и, нервно сглотнув, взмокнуть холодным потом. Он только сейчас заметил, что на кухне, помимо брата, есть ещё кто-то. — Р-ребо-о-орн! — Шинджи подскочил на месте и шарахнулся к выходу в тщетной попытке уйти от удара начищенной туфелькой. — О, так ты закончил пробежку, Никчёмный ученик? Нет? Тогда пойдём ещё свежим воздухом подышим, — и Аркобалено потащил связанного Саваду-старшего на улицу. Тсунаёши проводил их задумчивым взглядом и поймал себя на мысли, что, возможно, даже неплохо иметь такого питомца, как Леон. У него в своё время ничего подобного не было. Только собственный зверинец из Хранителей. Хотя… и их ему хватало за глаза, чего уж тут. Савада усмехнулся. Если Хибари узнает о том, с кем сравнили его хищную натуру… Тсунаёши хмыкнул и опрокинул в себя кофе Реборна, который даже его ни разу не пригубил. Не узнает Кё-чан об этом. А если и узнает… обидится и потребует сатисфакцию. Парень задумчиво осмотрел дно чашки и посмаковал знакомый привкус на языке. И едва удержался от мрачного смешка. А репетитор-то, оказывается, нервишки лечит. Коньяком.