«Честно сказать, мой новоявленный дядюшка был тем ещё фруктом. Но было в нём что-то родное. Как бы я ни отрицал очевидного — я тянулся к нему. То ли во мне взыграл комплекс после смерти матери и Николь то ли просто кровь потянулась, но факт оставался фактом. Кавахира почти заменил мне отца — или довольно близкого родственника, по крайней мере — в каком-то роде. Своего я не помнил да и не знал вовсе. Мама никогда о нём не говорила, но я знал, что тот был японцем. И всё, собственно. Потому что я был удивительно похож на неё, взяв лишь некоторые черты от отца.
Смешно сказать, но многие считали мою мать ведьмой. Характер, конечно, тот ещё. А какой темперамент! В широких кругах её имя было — Стрега Селестина. Подумать только! Ведьма! То-то со мной связываться боялись…
не только поэт- [сильно заштриховано]
Но настоящее имя моей мамы было Селесте. И она была Шаманом, каким отчасти сделала и меня».
***
Хаос. Вся его жизнь напоминала бедлам. С самых первых мгновений, стоило ему только открыть глаза… В тот момент, как однажды обмолвилась соседка, умер его отец. От сердечного приступа. Страшно подумать, но в тот же день, спустя всего восемь лет, и его мать отдала душу богам и демонам. И тоже сердечный приступ.
А ещё полное истощение пламени.
Тсунаёши всегда преследовала смерть.
Смерть и Хаос.
Даже друзья, заменившие ему семью… Спустя долгие годы и в их отношения пришёл этот неизбежный Хаос.
Первым был, конечно, Джино. Тсуна даже не особо удивился, что первой ласточкой был именно доктор, у которого фитиль был так же короток, как длин был его язык. Что произошло тогда — даже приблизительно, — Савада не знал, однако ребята старательно делали вид, что ничего не произошло.
И что никакого Вентозо в их жизни не было и в помине.
Следом за ним отчалил и Ренато. Всё было тихо, без слёз и долгих прощаний. Кассия просто собрал вещи, пожал им руки, обнял импульсивного Диего и отчалил, прикуривая сигарету. Даже с потомками связываться не стал. Едва ли не срываясь на слёзы, прощался сам Диего. Он не постеснялся разреветься, вытереть сопли о чужую рубашку и просить прощения не известно за что. Даже спустя долгие годы он оставался простодушным мальчиком-одуванчиком, непроизвольно отрастившим шипы. Наверняка, от своей Розы заразился, не иначе. Дамочка с характером, невозможно не проникнуться её волей и пламенем, оттого даже вектор Дождя чуть сместился в Солнце.
До последнего рядом держались Бермуда, Сесилио и Хибари. Но и Конте, отвесив шутливый реверанс на прощание, игриво чмокнул босса в щёку и посмотрел ему в глаза так, как мог только он, Сесилио Конте, чуть выгнув раздвоенную бровь. Словно извинялся и прощался раз и навсегда. Передавая одними глазами ту бурю чувств, что бушевала внутри.
О, Туман был с боссом… в особых отношениях. И рассыпался своими любимыми игральными картами, оставляя недосказанность и острую боль под лопаткой, вгрызающейся в кожу и мышцы клеймом, какое было на спине у него самого.
Ни слова не произнёс, поджав хвост, как бродячий пёс, не сумевший прижиться под хозяйской верандой.
Кавахира долго смотрел на племянника, наблюдал за его метаниями, за его медленным затуханием. А потом всё же решился, когда седина почти полностью окутала тёмно-рыжую голову. Когда ревнивый до колик немец отбыл по какому-то поручению их «шарашкиной конторки» с тогда ещё плохо известным названием «Виндиче», он посвятил Тсунаёши и Кёю в план по их «заморозке».
О, план был прост, как бумажный лист. Погрузить их тела в определённый стазис и с течением времени сбрасывать лишние года, как шелуху. До конкретного момента в отметку «год». Плюс-минус пару месяцев. Кавахира хотел дать родственнику ещё один шанс, забыть, попробовать сначала.
Саваде тогда было глубоко плевать, а вот Хибари, придерживая расклеившегося босса под локоть, охотно согласился.
Всё на благо Неба.
Было ли его решение благом?
Одного Хибари не знал — та же участь постигла всех и каждого из их Семёрки. Но прежде должно было пройти изъятие уже закаменевших пустышек с трепыхающимися язычками Пламени внутри. Нужно было оторвать от груди символ Аркобалено, оставшийся им как знак отличия, хотя бремя перешло на другое поколение, которое сам Кавахира поклялся племяннику беречь: Савада мог думать только о долге и семье, никак не о себе самом, потому вместо него это делали Кёя и Бермуда, пока сам он тряс с дяди обещания и пустые клятвы хранить и беречь.
И только подозрительному до маразма Вихтенштайну хватило глупости сопротивляться, растратив своё Пламя на отчаянный Мрак.
***
— Найдётся минутка?
Тсунаёши словно нехотя склоняет голову набок, будто задумавшись, и смотрит на репетитора Шинджи через плечо. Реборн придерживает поля федоры и косит глазами из их тени внимательно, но ненавязчиво. Леон нарочито спокойно подёргивает хвостом и перебирает лапками не без оживления, которое рептилия всем своим естеством пытается от хозяина скрыть. В отличие от киллера, он знает,
кто перед ним. И чувствует отголоски его Пламени много лучше.
— Ну… — Савада дёргает уголком губ не то в небрежном, не то в раздражённом жесте. — Наверное, есть, — он прячет руки в карманы домашних штанов со спокойствием и расслабленностью.
Говорить с Аркобалено не хочется от слова «совсем». Тсунаёши осматривает киллера с ног до головы, прежде чем повернуться полностью. Карман жжёт пустышка, лёгкой вибрацией отдаваясь в бедро и сжимающие её пальцы. Тёмно-рыжие брови дёргаются навстречу друг другу в какой-то момент, но парнишка удерживает на лице выражение вежливого интереса и отчуждённости. Чего бы не хотел от него Реборн, он не даст ему ни единого повода вертеть собой — он никогда не признавал над собой чьего бы то ни было главенства, позволяя это лишь Роберте и иногда дяде. Ну и детям с внуками, но то лишь исключения из правила.
— О, чудесно, — репетитор прикрывает глаза шляпой и разворачивается на каблуках туфель в сторону кухни. Говорить за столом для Реборна кажется более приемлемым, потому что…
от Савады Тсунаёши всегда исходит весьма убедительный флёр опасности просто потому что. — Следуй за мной.
Савада усмехается, и на тихий смешок Аркобалено поджимает губы, на мгновение сбиваясь с шага. И тут же оказывается в кольце чужих рук.
Савада-младший имеет удивительно бесшумный шаг и вытренированную походку, которой не добьёшься и самыми жёсткими методами в бейсболе или боксе. Не спортсмен, хотя весьма… неплохо, сказать честно, сложен. И хватка крепкая.
— Поставь-ка меня на место, малец, — Тсуна слышит в голосе репетитора какую-то особую нотку. Угрозу, вдруг понимает он и только растягивает губы в усмешке. Ну-ну, пусть попробует. Пробрать чем-то его, Тсунаёши… Флаг в руки, барабан на шею, клизму в… кхм. Удачи, одним словом.
— И не подумаю, Реборн-
сан, — отстранённо отвечает шатен, чуть встряхивая головой и поднимая подбородок повыше. Голос его нарочито скучающий, и Реборн совершенно отчётливо понимает, что ещё (совсем немного) — издевательский.
И отчего этот парень не смотрит на него? Пытается скрыть веселье или страх? Вряд ли последнее — у него явно здравомыслие сделало ручкой на пару с чувством самосохранения.
— Я репетитор-киллер, — слова срываются с языка до того, как Аркобалено успевает его прикусить. Верный Леон тут же ложится в руку зелёным пистолетом, остаётся только взвести курок. — И шутить не намерен, — голос твёрд, не терпит шутливых интонаций; тёмное дуло смотрит подростку прямо в лоб.
Нежно целует, понимает Тсунаёши и только усмехается, смотрит в угольно-чёрные, поблёскивающие живой угрозой глаза.
Ему весело, он забавляется с реакции малыша, так похожего на Фальвайо, необыкновенно серьёзного для своих лет. Тогда он впервые взял его на руки, чернявый пухлощёкий мальчишка глядел твёрдо и упрямо — Савада пророчил ему великое будущее.
Без семьи и детей.
Тсунаёши ошибся только в одном — у Фальвайо была внебрачная дочь, хотя не было даже постоянной пассии. И воспитывал он её как простую преемницу на поприще киллера, не больше, так и не обмолвившись той ни единым словом, что причастен к её рождению безопасности ради. Видимо эта жертвенность передавалась у них по наследству от Сесилио и Лауретты до малыша Ачиля.
Савада бросил беглый взгляд на зелёную беретту в детских ладошках репетитора и аккуратно сгрузил того на стул. Сам же он плавно опустился напротив. Это похоже на игру в воспоминания. Угадай, на кого из многочисленных потомков похож человек перед тобой. Попадёшь в яблочко — получишь незабываемый когнитивный диссонанс, не угадаешь — затяжную мигрень.
Время было вечернее, подметил Тсуна, украдкой глянув в окно. Шинджи отрабатывал тренировку «в стиле Вонголы», а сам он собирался сходить к Вентозо. Или к Хибари.
Только для того, чтобы убедиться, что один — пока жив, а другой — не прикапывает труп первого в ближайшей лесополосе.
Савада тактично прокашливается и смотрит на задумавшегося репетитора. Тот, казалось, ушёл в себя и в ближайшее время не собирался показываться наружу. Что, неужели это его так Шинджи достал? Или озадачила его, Тсунаёши, загадочная персона?
— У меня не так много времени, — сцепляя пальцы в замок и роняя на них подбородок, говорит подросток. Реборн окидывает его цепким взглядом и задерживается на волосах чуть дольше положенного. Настолько, что прищур золотисто-янтарных глаз Савады становится… острым и — самую капельку — жгучим, как острейший перец. — А это Вас не касается ни коим образом, — слова и тон остаются неизменно-отчуждёнными, но голос приобретает холодные едкие нотки.
А ещё младший брат Наследника был на диву проницательным.
— Хм, — репетитор чуть задирает нос, пытаясь смотреть на подростка свысока, как обычно это делал, невзирая на разницу в росте. Особый талант, отточенный годами, интуицией и репутацией. Однако сейчас, в этот самый конкретный момент, отчего-то… не получается. Совсем, что Реборна немало коробит. Хотя давно пора списывать провалы на аномального Саваду Тсунаёши. Реборн прочищает горло, поддерживая театральность и помпезность, или только пытаясь это делать. — Ты знаешь, что такое мафия?
Взгляд Тсунаёши становится откровенно холодным. Носить маски он умел, но не любил. Оттого всегда показывал своё искреннее отношение к ситуации. Сейчас… его это откровенно напрягало и совсем чуть-чуть — пугало. Снова ввязываться в эти игры наперегонки с Хаосом, Временем и Смертью? Нет уж. Увольте, он в своё время изрядно покрутился в определённых кругах, лишь чудом затащив Семью в тень.
Парень поджимает губы и не отрывает прожигающего взгляда от Реборна. Аркобалено ждёт, что тот выскажет примитивную версию, известную любому гражданскому. Мол, плохие дяденьки с пушками, наркотики, заказные убийства, все дела. Но изумление всё же заставляет театр Реборна трещать по швам.
Савада начинает говорить обманчиво-мягко, проникновенно, вкрадчиво, и Реборн понимает, что волосы на голове начинают шевелиться от этого странного голоса и пронизывающего взгляда
тринадцатилетнего пацана:
— Безжалостная игра на жизнь, где плохие дяденьки убивают друг друга смешных целей ради. Грызутся, как свора голодных собак, дерут территории и пускают друг другу под ноги неокрепших юнцов, окрылённых кровавой романтикой. Это же так вдохновляюще — подставить спину во имя своего кумира и пасть к его ногам бездыханным телом. Жестокая правда, где чаяния так ими и остаются, а вера в справедливость и честь приводит к гробовой доске. Рано или поздно. Я, — он делает паузу и дёргает уголками губ, обозначая холодную усмешку, в которой до колик много презрения — к Реборну, к разговору или тому, о чём он так старательно говорил, — ничего не упустил? Так? — такая невинная тихая нотка на последнем слове, такой акцент, будто последний гвоздь в деревянную крышку.
Каким, мать его, образом?..
— Так, — покладисто соглашается репетитор и оттягивает узел галстука почти машинально, не осознавая до конца, что давно уже не позволял себе подобной вольности.
— Так что от меня надо? — звучит жёстче, твёрже. Савада недоволен, но столь искусен, что и без чёткого выражения становятся понятны его намерения, невзирая на слова и поведение.
Савада в какой-то момент становится обманчиво-снисходительной хищной кошкой. Тигром. Львом? Нет, пумой. Покладистой до поры до времени. Готовой вцепиться клыками в глотку и разорвать когтями. Но… что может этот мальчишка? Что может не знающий о мафии ничего, ни разу не засветившийся в этих кругах, но давший настолько точное определение, словно… Словно прожил в самом её сердце не год и не два — десятилетие. И не одно, пусть это и невозможно.
— Твой брат будет Десятым боссом Вонголы, — вырывается изо рта (прямо и честно, как того требует ситуация), и Реборн с опаской смотрит в янтарно-золотистые камни глаз напротив, ожидает извержения вулкана. Но никак не снисходительной ироничной
усмешки улыбки. Глаза остаются холодными, а вокруг зрачка вспыхивают искры ледяного Пламени, которого в нём быть просто-напросто
не должно.
— Да неужели? — звучит с ощутимым сарказмом, который Аркобалено не пропускает мимо ушей. Уж что-что, а своё мнение он привык отстаивать, даже если заблуждается так сильно, что выставляет себя глупцом — не отступит.
— Я не шучу, — стальные нотки в голосе и попытка надавить авторитетом. Право слово, что он, Реборн, боится даже слово поперёк вставить? Он, великий киллер Девятого поколения. Лучший киллер за всю эпоху. Нет, не боится. Ни капли.
Но опасается. Опасаться — не быть самоуверенным идиотом и учитывать даже малейшие колебания безопасности ради.
— Я тоже, — Тсунаёши бросает взгляд на обратившегося хамелеоном питомца Аркобалено. Леон не желает причинять ему вреда.
Потому что является порождением Воли Первых Аркобалено. Тсуна отвлекается на рептилию, улыбается ей украдкой коротко и приветливо, пока Реборн сверлит в нём дыру.
— И что ты можешь? — уверенность в собственных словах тает под неувядшей ироничной усмешкой и насмешливым всезнающим взглядом. Реборн неотрывно смотрит в глаза мальчишки и понимает: многое. Этот малец может многое, стоит ему только захотеть.
— Если это всё, — лениво бросает Савада, прикрывая глаза, — то я пойду. Удачи, — он качает головой и поднимается. Походка у него мягкая и бесшумная. Спина прямая, а плечи устало, но уверенно расправлены. И напрочь отсутствует инстинкт самосохранения.
Или развита до предела гипер-интуиция, позволяющая доходить до границ в опасной близости.
Никак иначе объяснить невосприимчивость младшего Савады ко всем его угрозам Реборн не может.
И только тогда, когда в тишине хлопает входная дверь, он понимает, что последнее слово осталось не за ним. Не за ним — за Савадой Тсунаёши.
Чёрт бы его побрал, а!
***
— Тсунаёши-сан, — Савада бросает взгляд на подбежавшего к нему чуть запыхавшегося подростка. Он прокручивает в голове всё, что знает о нём, чуть хмурится и приветливо улыбается краешками рта. А, вспоминает Тсуна, это однокашник Шинджи, Ямамото Такеши. Интересный парень, если присмотреться.
Если знать, куда смотреть.
Тсунаёши приветственно ему кивает, несмотря на то, что они уже виделись в школе с утра. Как-никак, а классы у них напротив. Всяко умудряются пересекаться пару раз.
— Шинджи-кун дома? — бейсболист подстраивается под темп Савады и поглядывает на низкого подростка, закидывая руки за голову в беспечном жесте. Этот мальчик всегда расслаблялся в присутствии тех, кому доверял. Стоит только посмотреть на это с этой стороны, становятся ясны его мотивы.
Савада задумчиво водит носом, наблюдая за бейсболистом краем глаза.
— Нет. Он, м-м-м…
на тренировке, вроде бы, — с заминкой произносит Тсунаёши. Теперь смотрит более открыто, проявляет искренний интерес, чуть подаётся вперёд, заглядывая почти-однокласснику в глаза. — Хочешь к нему присоединиться?
— Ну, — Такеши сбивается с шага, чуть хмурится, но возвращает лицу привычное открытое выражение, пожимая плечами. — Он интересный парень, — неловко смеётся и потирает затылок, действительно чувствуя смущение и тягу познакомиться с Шинджи поближе. Савада вспоминает, что недавно ему туда, по затылку, прилетело мячиком на тренировке, но чугунная голова не раз спасала этого чудного парня от серьёзных травм и злых языков. Порой непробиваемость бейсболиста служила ему хорошую службу. Так ли это было на самом деле или мальчик испытывал трудности в общении со сверстниками?
А ещё Ямамото никогда никому не смотрит в глаза. Интересный феномен, если знать, что в глазах отражается не только душа, но и мысли, и чувства, и желания, и всё то, что легко прочитать, стоит приглядеться получше.
— Ага, интересный, — соглашается шатен и кивает в подтверждение своих слов. Задумчиво разглядывает лицо Такеши, искреннего и лживого насквозь. — А тебе это надо? Ну, если тебе нечего терять, можешь к нему присоединиться. Могу с твоим отцом переговорить даже, он наверняка поймёт. Долг жизни, знаешь, и всё такое, — Тсуна неопределённо взмахнул кистью под откровенно наигранный смех Ямамото.
А ещё Тсунаёши вспоминает, что давеча его брат ухитрился вляпаться в историю с суицидальными замашками этого бейсболиста. С подачки Реборна, конечно же. И полного попустительства Хибари.
Вмешиваться в дела мафии и ему не хочется, а Реборн делает более чем прозрачные намёки в виде откровенных разговоров и записок. К счастью, самому Кёе такое ещё не пришло. Но не ровен час — придёт. В этом Кёя уверен, как и его босс. Кроме него, сильного Облака в Намимори и его округе нет, а искать по всей Японии или ещё дальше репетитор вряд ли станет.
— Спасибо, Тсунаёши-сан.
Такеши парень неплохой. Любит отца, искренне увлечён своим делом и предан ему всей душой, порой кажется, что и душу за бейсбол продал. Отзывчивый и простой, понятный, как лист бумаги. Словом, неплохой, пока не берёт в руки биту и не смотрит в глаза, считывая всё то, что люди привыкли прятать.
— Сочтёмся, — кивает Савада и улыбается уголками губ. Да, неплохой. И ему совсем не нужно ввязываться в игры Ноно и Реборна, лезть в болото интереса ради и острых ощущений. Да только его, Тсунаёши, не спрашивали, позволено ли водить ребятишек за носы вокруг кровавой лужи, не позволяя вляпаться и осознать до последнего, во имя блага и процветания. Спросил только сам Такеши, руководствуясь не пойми чем.
Неплохой парень. Проницательный. А главное — понимающий и сообразительный, не умеющий, правда, дать заднюю вовремя. И слегка повёрнутый на бейсболе. Но кто не без греха, а?
— Только к Реборну не лезь, — предупреждает Савада и цепляет взглядом глаза Такеши. Ореховые и с виду тёплые, чуть растерянный благодарный взгляд. Да только Тсуна прекрасно знает, какие глаза у прирождённых убийц. К сожалению, неплохой парень Такеши из таких. И помимо тепла, в них белёсыми голубоватыми вспышками бурлит Пламя.
А ещё — кровь Асари Угетсу. Неплохого парня, играющего на флейте и никогда не поднимающего глаза.
— Учту, — в ответ улыбается бейсболист и машет забинтованной рукой. Он знает, кто в их городе авторитет, кроме ГДК. Знает и понимает, у кого можно спросить и получить честный ответ, поэтому просит совета, прежде чем окунуться в незнакомый омут с головой. А если уж младший Савада дал карт-бланш… Ну что же, можно и поиграть. Такеши любил игры наперегонки.
***
Вентозо снимал комнатку в общежитии недалеко от школы, чтобы можно было беспрепятственно дотопать своими двумя. Минут пятнадцать пешим шагом или пять — на велосипеде. Тсунаёши шёл по зову Дара, полностью отдаваясь своим инстинктам, и рассматривал небо над головой. Летнее, безоблачное, будто морская гладь. Обманчиво-безмятежное. Только от вида лазурно-синего полога над головой становилось паршиво, чем Савада искренне упивался за неимением другого.
Глаза своей единственной любви Савада запомнил слишком хорошо. Небесно-синие с сиреневыми крапинками у ободка роговицы и зрачка. И оттого терпеть не мог синий цвет. И оттого терпеть не мог небо и море, хоть являлся воплощением что первого, что второго. Савада умел любить только сильно, так же сильно он ненавидел. Всей душой, всем сердцем, и никак иначе. И оттого двинулся, когда…
Джино был дома. А куда ему, собственно, идти вечером в пятницу после взбучки ГДК при всём своём домоседстве и нелюбви толпы? Сверкал синяком чуть повыше уголка губ и синими глазами из-за прямоугольных линз очков — когда-то он не признавал ничего, кроме круглой оправы. И снова синий…
Савада запрокидывает голову и мученически выдыхает, пережидая приступ бессильной тоски. Солнце поджимает губы и виновато смотрит в пол. Хотя виноват он только в половине того, в чём его обвинили, если не меньше.
— Проходи, что ли, — парень резким движением головы откидывает растрёпанную чёлку с лица и широко распахивает дверь, позволяя боссу просочиться внутрь.
— Ага, — с напускным безразличием соглашается Савада, перекатываясь с пятки на носок.
Вот и поговорили. Впервые за четыреста с лишним лет.
