«Всему когда-нибудь приходит конец. Буре, чувствам, жизни в том числе. Это неизбежно, как закат и восход солнца. Это просто данность, которую изменить мы не можем, константа, чёртово колесо Сансары. Возможно, отсрочить или как-то ускорить, но… А есть ли смысл?
Плыть по течению или сопротивляться напору. Высказывать своё мнение или примыкать к мнению большинства. Нам всю жизнь приходится выбирать. Это тоже одна из констант мира. Хочешь, не хочешь — приходится, заставляют — люди, обстоятельства.
Когда пришёл конец нашего срока… Ну, я не думал, что случится что-то настолько фатальное. Честно сказать, не ожидал такого никто. Даже моя Интуиция не помогла. Хотя, возможно, дядюшка что-то да знал, но не спешил делиться. Настолько личное было? А чёрт его знает, он всегда скрывал больше, чем говорил или замалчивал.
Но всё произошедшее очень сильно сказалось как на мне, так и на нём самом.
И мне пришлось выбирать — продолжать терпеть или плюнуть на всё. Но выбрать я не смог. Это сделали за меня.
И, знаете, наверное, я не жалею.
ни о чём
нагло вр- [залито чернилами]»
***
Кто бы мог подумать? — Б-босс… Наверное, он предполагал подобный исход, всегда подспудно ожидал толчка в спину от самого провидения. Савада застыл на месте, чувствуя, как по губам расползается совершенно идиотская улыбка. Этот голос и этот жест, выработанный, казалось, целую вечность назад… — А ты всё не растёшь, Чик [1]. …он узнает из миллиона. Руки на его поясе сжались сильнее. Право слово, иногда Диего был, словно импульсивный подросток. Такой же эмоциональный и открытый, способный разреветься от любого обидного слова, но стойко терпел, удерживая слёзы. Тсунаёши скосил глаза на прижавшегося к нему со спины Альджене. Парень был немногим пониже его самого (чуть меньше, чем полголовы). Светлые кудри всклочены, почти стоят дыбом от возбуждения, чёлку едва-едва удерживают цветастые заколки. Голубые глаза искрятся радостью и щенячьей преданностью. Щемящей и тоскливой, прошедшей сквозь века. — Это всё Ренато! Пока он не связался со мной, я всё никак не мог вас найти. Так получилось, мы жили в одном штате! И совершенно случайно списались в фейсбуке… Скорый лепет Дождя разобрать мог не каждый. Диего совершенно не замечал, как начинал тараторить, словно заведённый. И тараторил-тараторил-тараторил, пока кто-нибудь его не осаждал. Говорят, противоположности притягиваются. Не врут — притягиваются. Да только многие магниты имеют тенденцию утрачивать своё поле и отклеиваться друг от друга. Диего всегда был настолько оптимистичен и порой неуклюж, что встретил свою будущую жену, сбив ту с ног в ближайший фонтан, а потом повёл знакомить с боссом, точно зная, что вот она, его судьба. Он тогда немало озадачил как Тсунаёши, так и саму Росселлу. Потому что в те времена он ещё действовал очертя голову. Росселла. Девочка с цветочным именем и рыжими кудрями [2]. Удивительным было то, что маленькая хрупкая Росселла имела характер подстать Бермуде, дочка одного из опаснейших людей всей Сицилии. Обманчиво-нежный цветок с ядовитыми шипами. Росселла и Диего. Кроваво-жёлтая роза и морская пучина. Савада не удивился, узнав, кто в доме Альджене был хозяином. — Ох, хватит меня тискать, иди сюда, — Савада извернулся в цепких руках Дождя и крепко его обнял, прижимая к себе, как мягкую игрушку. Пожалуй, Диего и Сесиль были единственными из его Хранителей, кому нужно было тактильное общение для ощущения полноценности и нужности. — Босс, — тихо шепнул Диего ему на ухо, чуть повозился, слепо тыкаясь носом то в шею, то в плечо. — Я скучал, — звучит смущённо и обиженно одновременно, Тсунаёши не сдерживает облегчённого смеха. — Я тоже, птенчик, я тоже, — говорит с улыбкой, прижимает Альджене к себе плотнее, зарывается носом в светлые кудри, хмыкает на приглушенный всхлип. — Ты там ревёшь? — Нет, — Диего отпустил короткий смешок, завозился, заёрзал, будто хотел подпрыгнуть. — Ренато обещал прилететь, когда уладит свои дела, — он мягко отстранился и заложил руки за спину в беспечном жесте. Вид он имел самый что ни на есть миловидный, весь такой белый-пушистый. Одуванчик как есть. Голубые чуть прищуренные в довольстве глаза, родимое пятнышко над правой бровью, прикрытая светлыми кудрями (и туча родинок-точек по всему телу), чёткие ямочки на щеках. Открытый взгляд и незамутнённое желание распахивать душу каждому, кто ему улыбнётся. Диего, наверное, единственный из них, у кого ещё осталась детская беспечность. Из нынешних Аркобалено этим похвастаться мог, наверное, только Скалл. А вообще… Тсунаёши находил между ними много сходства. Между первым и нынешним поколением. Например, много общих черт было у Кёи и Реборна: в меру любопытные, в меру отстранённые, гордые и независимые, в то же время преданные до безумия и зависящие от Неба настолько, насколько только возможно. Не растерявшие непоседливости и непосредственности Диего и Скалл: они оба могли по глупости и наивности сунуться в омут и выйти сухими, не заметив, как мимо промчались сотни голодных чертей. Невозмутимые и спокойные Ренато и Фонг, усмиряющие свой атрибут так, что не скажешь, к чему у них лежит душа. Умные-умные, но слепые до безобразия Джино и Верде: вроде учёные и скептики, но даже так умеют найти жилку мистики и нафантазируют сверх возможного. Отчаянные и искренние Бермуда и Колонелло: могут и в петлю полезть, если того потребует ситуация, будут до последнего верить, что избавляют дорогих себе людей от проблем, пока не осознают, что топят себя вместе с ними в дерьме. Не любящие лжи и предательства, даже во имя блага Сесилио и Лар Милч, готовые на жертвы, но знающие границы, которые стоит оставить нетронутыми, не потерявшие жилку авантюризма и совсем немного — садизма в воспитательных целях и наслаждения ради. А Юни, как и её мать Ария, мягка, на Тсунаёши совершенно не похожа, прощает даже то, что прощать нельзя. Савада так не мог и не может теперь, скорее, имеет больше общего со скупым Вайпером, запирающим все свои мысли в себе, бережёт и не показывает всей истины даже самым близким. — Пойдём, — Диего дёргает босса за руку, заглядывает в глаза, выискивая отклик на свои действия. — Идём-идём, там Джи наверняка устроит истерику! Тсунаёши усмехается. Джино действительно мог закатить что-то в духе сварливой жёнушки, если что-то шло не по его. Хотя это было больше напускным, некой отдушиной, когда он мог немного подурачиться, будучи серьёзным без чувства юмора.***
Реборн любил загадки. И загадочных личностей, секреты которых до дрожи в пальцах обожал вскрывать, словно гнойный нарыв. Грязное бельишко, нечистое прошлое, тень грехов и шлейф, ведущий к шкафу со слоновым кладбищем. Это будоражило кровь. Вместе с тем пробуждая отвращение и брезгливость. Тем не менее, это не умаляло энтузиазма, с которым он брался за каждый интересный секрет. Слишком много этих самых слоновьих кладбищ Реборн посетил, чтобы сказать, что многое повторяется. У разных людей, в разное время и в разных местах очень и очень многое просто-напросто… совпадает. Случайным образом, по злому року или ещё по какой-то дурацкой причине. История не терпит сослагательного наклонения. И именно поэтому из раза в раз идёт по кругу, словно по пробитой колее. Всё возвращается на круги своя, да? Репетитор-киллер чуть качнул головой, прикрывая глаза. Бред. В Колесо Сансары он не верил (но, видимо, верил Савада, не зря поминал его тогда). Сложно верить в судьбу, когда точно знаешь, что на волоске от смерти тебя удерживает лишь Фортуна. И собственный опыт. Случайность, стечение обстоятельств, а не продуманная до мелочей теория заговора. Набор Хранителей почти укомплектован. Солнце, Дождь, Ураган, Гроза, Облако. Остаётся только Туман, так редко встречающийся в наше время. И нужен он как можно скорее. Конфликт Колец не за горами, Емитсу уже не раз намекал, мол, поджимает время, где результаты? И что-то подсказывает Реборну — Тсунаёши Мукуро не отдаст, не отпустит. Аркобалено вздохнул. Конечно, не отпустит. Задавит своим ужасающим пламенем и глазом не моргнёт. Но качественные иллюзионисты настолько редки, что… уступают только Небесам, разделяя почётное второе место с Облаком. — Старый знакомый? — репетитор аккуратно опускается рядом с Савадой, настороженно поглядывает на его безмятежную улыбку, настолько искреннюю, что зубы сводит. Тот подпирает плечом косяк, сидя на пороге, и наблюдает за Диего, что развлекает малышню в саду. Играется, дурачится и заразительно смеётся, легко вливается в эту детскую атмосферу. Тсуна хмыкнул и согласно прикрыл глаза. Он на мгновение скосил взгляд на Реборна, но тут же опустил ресницы, погружаясь в себя. Золотыми искрами в них вспыхнуло солнце. — Скажи, Реборн, — отстранённо начинает парень, наблюдая за тем, как И-пин проскакивает под ногами Диего и путается в длинном шарфе вскинувшегося Фууты. Ламбо громко верещит о своём величии, упирая кулачки в бока, но И-пин показывает ему язык и обиженно дует щёки. — Что для тебя дети? Киллер неопределённо хмыкает, не ожидая подобного вопроса вместо ответа или пространственных размышлений в духе Фонга (не иначе как покусал, когда наедине остались, и заразил своей обезьяньей философией). Тсунаёши чувствует в этом звуке долю насмешки и странной… горечи. Возможно, Реборн скрывает больше, чем он знает сам, м? — Я репетитор. Это моя работа. И этим всё сказано, — коротко, отчасти рублено бросает Аркобалено и присаживается на порог, выбрасывает ноги вперёд, пару раз качает ими незнамо зачем. Наблюдает за тем, как Ламбо, спотыкаясь о собственные ноги, с рёвом бросается гранатами и не попадает ни в кого. Снайпер, понимаешь ли, усмехается он. — А для меня дети это всё, — странным тоном подмечает Савада и тихо вздыхает. На его лице Реборн видит мягкую улыбку-усмешку и направленный на И-пин взгляд. Та с воинственным кличем лупит малыша Бовино не то в попытке привести в себя, не то выказывая возмущение из-за безрассудно брошенных гранат. — По тебе не скажешь, что ты любишь детей, — осторожно высказывается Реборн и с интересом наблюдает за переменами в эмоциях Тсунаёши. Тот открыто поглядел на него с удивлением, почти незаметным, но Аркобалено отчётливо видит тень изумления. Но реакция эта скоротечна, как порыв ветра, Савада расплывается в короткой усмешке, хмыкает, складывает руки на груди. — Внешность обманчива, не правда ли? — парень смотрит на репетитора брата и чувствует, как в груди поднимает голову что-то тёплое. Породу Сесилио узнать довольно легко. И по сей день его черты угадываются в потомках. Начиная с угольных ресниц и заканчивая пристрастием к различного рода напиткам. Будь то кофе, минералка или вино. Или бокальчик крови в довершение безумия. И в Реборне тоже чувствуется что-то неуловимо похожее. То ли угольные глаза, то ли доля авантюризма, то ли осторожные пробирающие взгляды… Тсунаёши точно сказать не может. Но с уверенностью скажет — порода болтушки-Сесиль. — Знаешь, — Тсунаёши одним движением головы откидывает со лба полуседую чёлку и тонко улыбается. Не хочет запугивать или давить, но подмывает что-то подпортить киллеру настроение. — С твоим отношением к жизни… — парень поджал губы, подбирая слова. — Не чувствуешь, что твои предки в гробу переворачиваются, нет? — он насмешливо взглянул на репетитора брата. Реборн фыркнул. Приосанился, поправил полы шляпы, уничижительно поглядел из её тени. — Они должны мной гордиться. — Уверен? Всего миг, и аккуратная дырочка зияет темнотой буквально в сантиметре от уха Савады. Тот и не дёрнулся даже. Только взгляд вдруг потяжелел, а губы переломила ядовитая усмешка, разительно отличающаяся от той, что владела им всего парой минут ранее. Но тут же спала с лица, а в камнях застывшего виски явственно разлилась кислота разочарования. В голосе отчётливо звучала горечь: — Повторять глупости своих предков не повод для гордости. Поверь на слово, Реборн, — Тсунаёши прикрыл глаза, дёрнув уголками губ в едкой усмешке, и развернулся, медленно уходя в глубь дома. Через плечо бросил будто в пустоту: — Стоит ли титул сильнейшего того, что происходит в твоей жизни сейчас? Ответ не требуется. Савада его знает и без того, ему он ни к чему. А знает ли сам Реборн? Аркобалено лишь натянул поля шляпы посильнее, из тени наблюдая за Савадой. После этой внезапной откровенности у репетитора остался странный привкус на языке. Словно… он послужил причиной разочарования. Премерзкое чувство. Повторять ошибки? Чёртово Колесо Сансары, в которое он не верит и верить не хочет, протори оно борозду прямо у него под носом.***
— Нии-сан, он меня задрал, — Шинджи падает лицом в обивку дивана и беззастенчиво стонет во весь голос. — Как же достал, ты не представляешь! Он… Мышцы ноют так, словно работают в последний раз. Саваде-старшему и правда кажется, что в последний. Потому что завтра он определённо не встанет, сляжет и не сможет двигаться, минимум, пару недель. Тсунаёши на соседнем диване тихо фыркает и отправляет в рот виноградный леденец, бросая скомканный фантик в инертного брата. После появления в доме Ламбо сосательных конфет стало много-много больше. Они были буквально везде, начиная вазочкой в коридоре и заканчивая сливным бачком в туалете. Тсунаёши не удивлялся, а у Шинджи не оставалось на это сил. Он быстро смирился с тем, что Реборн от него не отстанет. Хотя были проблемы и пострашнее Реборна. — Ку-фу-фу. Хотя бы вот эта отдельно взятая языкастая проблема. — Утро доброе, — Тсуна тонко улыбнулся, скользнув взглядом по порядком посвежевшему иллюзионисту. Мукуро валялся овощем в кровати первые полторы недели, а потом начал довольно активно идти на поправку. Огонёк его Воли разросся в груди чернильно-синим пламенем, окутывая тощую фигуру второй кожей. Ещё слабовато, но прогресс на лицо, как говорится. И это было хорошо, потому что потратившийся в ноль человек рисковал вообще остаться без своего атрибута или с такими его крохами, что даже искры на пальцах не вызвать. — Неужели Ши-кун не желает себе королевский трон? — Рокудо усмехается и разваливается на диване во всю широту своей души и тела. Лежащий тут же Савада-младший лишь ноги подобрал, но головы от подлокотника не отнял, будто и не заметил вовсе, что его потеснили, а в комнате стало на одного человека больше. Иллюзионист же устроился так, чтобы не касаться этого парня ни коим образом. Тсунаёши перелистнул страницу манги, перегнав леденец за другую щёку, игнорируя далее его присутствие. Взаимный нейтралитет на основе общих не самых приятных воспоминаний. — Заткнись, — поутихшая ярость за раненых друзей так и пропитывала голос. Шинджи весь вскинулся, тут же поморщившись от боли в мышцах. — Оя-оя, — издевательски протянул иллюзионист, — и что же ты мне сделаешь, малыш-Десятый? Мукуро нагло нарывался, дураку понятно. Если не на кулаки будущего Дечимо, то на хорошую трёпку от Тсунаёши. Он дерзко усмехался и смотрел Шинджи прямо в глаза, провоцируя и подстрекая. Тот сжимал кулаки и бессильно варился в своём раздражении, не желая устраивать разборки в доме и перед братом. Тсунаёши фыркнул и с сожалением поднялся, хрустнул шеей, окинул «дискутирующих» взглядом. Дети. Сущие дети, не поделившие песочницу. — Надо поговорить, — он осторожно подхватывает Туман за локоть и ведёт в гостевую комнату. Крепко держит, но жёстко контролирует себя, не позволит появиться синякам. — Извини, — и роняет слова, из-под ресниц смотря на брата. Шинджи только раздражённо выдыхает и закрывает глаза. Мириться с появлением в доме этого ублюдка он не мог. Несмотря на молчаливую поддержку Реборна и безмолвное неодобрение брата, он каждый раз вскипал при виде иллюзиониста. И ладно ещё сердобольность Тсунаёши… Но простить Рокудо Мукуро Шинджи не мог. Ни-за-что.***
— Прекрати. Тсунаёши неотрывно смотрит в знакомые-незнакомые глаза и ищет хоть толику раскаяния. И не находит. Иллюзионист едко усмехается, будто копируя его собственную усмешку, которой Савада одаривал Реборна, и сверху вниз глядит на полуседого шатена. С уничижением, с превосходством и полным пониманием того, что следует за преступлением. Готовый к последствиям, на который возмутительным образом нарывался. — Что именно, Тсунаёши-сан? — отчасти холодно роняет он. Чуть щурится, улыбается насквозь фальшивой улыбкой, доброжелательность его такая же картонная, как и вежливость. — Весь этот балаган, — Тсуна показательно морщится и дёргает подбородком. С языка рвётся «ты ведь не такой, не корчи из себя отморозка». Рвётся, отчаянно рвётся, но не срывается. Савада поджимает губы, давит из себя раздражение, но злиться не может. Не на Мукуро. На Реборна, на Шинджи — не на него. Рокудо лишь как-то отстранённо фыркает, долго смотрит, не решаясь говорить, Тсуна и сам молчит. А потом вдруг дёргается вперёд, запинается, останавливась на месте, озвучивает просьбу-приказ, выбивая землю из-под ног: — Раскажи мне, — замирает, облизывает губы и смотрит проникновенно, точь-в-точь Николь. — О Натале. Савада едва ли не давится воздухом от неожиданности, не замечает, как делает шаг назад. Он вдыхает полной грудью и с присвистом выдыхает, медленно опускаясь на кровать позади себя. Тсуна в какой-то мере опустошён, эмоционально истощён и наполнен одновременно, но всё это замораживается, обращается вечным льдом где-то внутри, сковывает вместе с собой и лёгкие, и сердце. Иллюзионист словно перетёк из колко-раздражённого в мирно-внимательного. Как по щелчку выключателя. Он устроился рядом, заглядывая в глаза Савады, и поджал губы в ожидании рассказа. Весь такой послушный и податливый, готовый хвостиком вилять. Это смешно и страшно. Тсунаёши потёр переносицу, но не успел и рта открыть. — Это больная тема для босса. Рокудо вскинулся, оборачиваясь на дверь. Диего хмурился, непривычно твёрдо для одуванчика звучал его голос, уверенно и даже холодно. За Саваду он готов был стоять горой и делал это. Альджене смерил иллюзиониста ничего не выражающим взглядом прозрачно-голубых глаз, сморгнул, те поменяли цвет на более яркий и живой, глубокий, как светлое-светлое небо. Он бесшумной походкой приблизился к боссу и чуть подался вперёд, обхватывая его бледные щёки ладонями. Тсуна мягко отстранил чужие руки и чуть мотнул головой. — Всё в порядке. Я обещал, — тихо роняет он, будто самому себе. Убеждает лишний раз, что не нуждается в опеке, хотя ему она просто необходима. Альджене, замявшись на доли секунды, всё же нехотя отодвинулся, на мгновение сжав ладони босса, передавая частичку своего пламени. Пропуская успокаивающий разряд по коже, остужающий голову и приводящий мысли в порядок. Мимолётная благодарная улыбка Неба была весьма красноречивой. Диего расплылся в довольной улыбке и кивнул, чуть отходя в сторону. — В таком случае я могу рассказать о ней, — он чуть пожал плечами и окинул Мукуро внимательным взглядом. Теперь Дождь присматривался, выискивал брешь, за которую можно будет зацепиться в дальнейшем. — Не стоит, Чик. Альджене хмыкнул как-то по-своему и присел подле босса, складывая ладони на коленях. Кому, как не Дождю, смывать с Неба слёзы и горечь? Он внимательно проследил за тем, как Туман устроился в компьютерном кресле у стола, не решившись присоединиться к ним. — Натале… — Тсунаёши крепко сжал кулаки и тут же их разжал, опустив на колени. — Она была вылитой матерью. Всё взяла от неё. Лицо, глаза, волосы, голос, — он говорил размеренно, делая небольшие паузы. И голос его был несколько мечтательным, немножко отстранёным. Мягким и полным нежности, теплоты, не выгоревшей до сих пор. — Всё, вплоть до любви к длинным закрытым платьям. О, — протянул Савада, прикрывая глаза: вспоминал, воскрешал в памяти то, что пытался забыть, — Натале была прекрасна. Маленькая герцогиня. Старшая из детей Николь. Её полное отражение. За одним маленьким исключением, — и вдруг его голос едва заметно надломился. Савада замолчал и глубоко вздохнул. — Её имя было Натале. Всего их было пятеро, — резко добавил он, сменив тон на более серьёзный. Открыл глаза, посмотрел прямо на Мукуро. — Натале, близнецы Пауло и Андреа, маленькая принцесса Селесте и малыш Фаусто. И от Николетты из них, кроме Натале, никто не перенял ни единой черты внешности. Ни её глаз, ни её улыбки… — он замолчал, а на губах кривилась подрагивающая усмешка. Тогда инициативу подхватил Альджене. — Босс, он… он, — Диего бросил на Саваду короткий взгляд украдкой, в знак поддержки сжал его ладонь в своей. — Он очень любил Николь. Особенно — её глаза, — осторожно закончил Дождь. А Мукуро всё больше понимал, в какое болото сунулся. Чувства Савады Тсунаёши заставляли тонуть в них, как в вязкой трясине. Искренние, горчащие ядом прошедших годов, отдающие тленом и вязкой скорбью. То, что он никогда не решился бы тронуть ни в коем разе. — У тебя её глаза, — Тсунаёши растянул губы в ещё более широкой усмешке, чуть склонив голову к плечу. Блестящим взглядом прострелил голову насквозь, навылет, вышибая все мысли. Рокудо напряжённо ловил каждое слово, неотрывно глядя на Саваду. И усмешка, дерущая лицо этого человека, ему совсем не нравилась. Золотисто-янтарные глаза засветились потусторонним пламенем, и иллюзионист заметил, что Альджене как-то странно вздохнул, отпуская ладонь Неба. Отодвинулся, давая тому простор для действий. Мукуро нахмурился. Что происходит? Почему на лице Дождя отразилось что-то… отчаянно-смиренное? — Они передаются из поколения в поколение. Такие же глаза были и у твоего нашумевшего предка. Деймона Спейда. И у одной девочки. Её зовут Наги. Но только Реборн до неё ещё не добрался. А как доберётся — будет поздно, — вдруг Савада подаётся вперёд, подскакивает со своего места и вплотную подступает к Туману. Голос его, ровный, глубокий, чуть торопливый. Он не завораживает, но заставляет слушать, внимать и запоминать. — Спаси её, Рокудо Мукуро. Спаси её и даруй имя ожившего мертвеца. Спаси её, — он шепчет ему прямо в лицо, обжигает кожу дыханием с присвистом и жарким шёпотом. Неотрывно глядит в гетерохромные глаза и соприкасается своим носом с чужим. И снова оставляет на коже пыльцу, что прожигает её, разъедает кислотой и горячим дыханием. Мукуро не отстраняется только потому, что его лопатки упёрлись в спинку кресла, а Савада напирает неизбежной волной из жаркого шёпота и пронзительного взгляда, полного надежды и просьбы. Не просьбы — мольбы. — Спаси её. Спаси. Сохрани её мир. Сохраняй до тех пор, пока сможешь. На этот раз Тсунаёши не исчез в конце своей отповеди. Он вдруг как-то обмяк и закатил глаза, наваливаясь всем весом на иллюзиониста с резким жадным вдохом. Будто жадно глотнул воздуха, вынырнув из морской пучины. А в голове у Мукуро билась мысль о том, в какую трясину его тянет. Не в мафию, нет. Куда более глубоко. Нельзя привязать к себе человека, ведь его верёвка одним концом привязана к его собственному сердцу, а другой конец в его руках. И только он сам может привязать этот конец к чему-нибудь, по собственной воле выстраивать связи. У Мукуро верёвка пропитана ядом и сталью. Она не сгибается и привязать её не получится, как ни крути. Только припаять. Намертво. Так, чтобы яд неизбежно проник в связь и отравил её, заставил гнить и гнить, пока не иссякнет — что раньше, сам яд или привязанность. Он не хочет, но… Отказать Саваде Тсунаёши невозможно. Хотя бы потому, что он умеет убеждать.