«Наверное, это последняя моя запись. Мой последний день в этом теле, в этом времени, в этом мире.
Не могу сказать, испытываю ли я облегчение, тоску или ещё что-то. Пока Бермуда, чутко бдящий за моим состоянием, отбыл по поручению в другой город, дядюшка предложил нам с Кёей одну авантюру.
Вообще-то они с Кёей обсуждали её заранее, дядя подловил его и дал время подумать, сбросив меня со счетов, не так уж они и неправы
Честно сказать, мне было всё равно. Сказалась ли на мне тоска по Николь или удар от смерти предпоследнего Шамана. Не знаю. Возможно, всё сразу или ничего.
Кёя думает, что поступает правильно, соглашаясь на всё это. Действительно ли это решение является правильным или нет — оставлю ему на откуп. Я прожил достаточно, чтобы насытиться жизнью. Увидел, как выросли мои дети. Мои внуки и правнуки. Увидел их смерть и [замалёвано] Это страшно. Когда Бермуда увидел у меня в волосах седину, сам едва не поседел.
Я благодарен Судьбе, что она свела меня с этими людьми. Мы прожили бок о бок более сотни лет. Сотня грёбаных лет, страшно подумать! [несколько клякс, далее кривой почерк] Мы знаем друг друга, как никто другой. Мы пережили слишком много, чтобы безболезненно безболезнено разорвать отношения.
Каждый из нас выдрал кусок своей души вместе со многими воспоминаниями. Каждый из моих Хранителей унёс с собой часть меня. Что-то важное, приросшее намертво и выдранное резко и неожиданно. Вот так… [полностью замалёвано]
Моё — наше — время подходит к концу. Надеюсь, я знаю, на что иду. На что согласился. В любом случае, я ни о чём не жалею.
Эй, если вы читаете это, значит меня уже нет. Или я есть, но в далёком-далёком будущем. Как же бредово это звучит. Словно предсмертная записка, я ведь не совершаю акт суицида? Рука дрожит от волнения, но это всё ещё я.
Если вы продолжатели моего дела или дела моих внуков, не осуждайте нас, просто примите как данность. Святых не бывает. Никто из нас не был святым. И идолами мы не были. Просто люди, которым хотелось сделать мир чуть проще, чуть безопаснее. Мы были честными с самими собой. Или пытались быть честными. У нас получалось. И я не оправдываю ни себя, ни кого-либо из моих ребят. Просто мы поняли многое. Уже потом, когда совершили множество глупых и страшных поступков. Поздно плакать или говорить «я так и знал!».
В заключении хочу сказать [замалёвано]
Я хочу сказать: будьте честны с самими собой. И прежде чем решать, кем вы хотите стать, ответьте себе на один-единственный вопрос:
кто вы есть сейчас?
7 июня 1692 г.»
***
Занзас никогда не считал себя ребёнком. Наверное, потому, что повзрослел он очень и очень рано, если когда-нибудь вообще пребывал в детстве. Ему казалось, что жизнь его была одной сплошной чередой тёмных полос с самого первого вздоха, когда ему повезло родиться в трущобах на самых задворках Палермо. Чёрных, грязно-серых, бурых — неизменно тёмных. Чуть светлее, чуть темнее, чуть красочнее, чуть бледнее, не иначе. Единственным наиболее светлым пятном на грязно-сером полотнище его жизни выделялись его Хранители. Последние психи, отпетые головорезы и непрошибаемые идиоты, которых только можно было найти. Все, все они были единственными, кто был с ним честен от начала и до конца. Единственными, кто искренне желал его возвращения. Кто действительно его вернул. Если не с того света, то к более-менее привычной жизни точно. Конфликт Колец был назначен буквально на следующую неделю, официально, с бумагами, подписями и отпечатками пламени Ноно и Консильери. И оба комплекта королевских побрякушек Тимотео отправил со своим доверенным лицом прямиком недо-Десятому в сраную Японию, на которую Занзасу было начхать, как и на всю Вонголу разом. Вернее, отправил Ноно только половину комплекта. Потому что одна часть была на руках у варийцев. Занзас любил своих идиотов. Хотя бы за то, что, спасая его замороженный зад, они умудрились поднасрать старику. Вонгола Занзасу нахер не сдалась. Ни завоёванная, ни павшая к ногам, как побитый доверчивый пёс. Спасибо, один раз обжёгся. И зарёкся никогда больше не соваться в эту трясину. Хотя остатки уязвлённой гордости подначивали учинить погром в головном вонгольском особняке. А Конфликт Колец… Занзас прокрутил стакан в пальцах, вслушиваясь в приятный ребристый стук граней о столешницу, виски колыхнулся внутри и почти тут же успокоился. Он и себя так же чувствовал, как этот виски: любая мысль, взбаламутившая воду, тут же откладывалась где-то, не мешая иррациональному спокойствию затапливать разум. Скайрини откинулся в кресле, взбалтывая содержимое стакана. Конфликт Колец — не больше, чем игра на публику. Доказательство того, что Наследник на пост Десятого силён и достоин. Что всё подобранное поколение достойно. Он щерится в усмешке и рассматривает кабинет сквозь призму гранёного стакана и виски. Цвета преломляются, очертания предметов ломаются, а рожа пышущего раздражением Суперби кажется до колик забавной. — Чего припёрся, мусор? — варийский босс тягуче-медленно отпил из стакана. Скуало дёрнул губами, пытаясь сдержать свой норов. — Билеты на девятнадцатое число, ночной рейс, — он привычно морщится от пропитанного алкоголем воздуха и неприятно усмехается. Но оставляет комментарии по этому поводу при себе. — Срать, — вяло отмахивается Занзас и опрокидывает в себя остатки виски. Он обжигает горло, оставляя на языке характерный привкус. Занзас не чувствует этого вкуса, только лёгкое жжение. Ни сейчас, ни когда-либо после. Ни вкуса виски, ни вкуса новой стряпни Луссурии, ни вкуса жизни. Просто в один момент кто-то свыше дёрнул за стоп-кран, выдрав с рычагом к херам и всю проводку. — Кольца будет доставлять ученик Внешнего Советника, — Суперби подпирает бедром торец столешницы и смотрит прямо в тёмно-алого цвета глаза. Трезвый взгляд босса его удивляет, хотя хлещет тот в три горла вот уже какие сутки, а сейчас, так, балуется. — К двадцатому числу мальчишка будет уже в Японии. С комплектом Колец. Скайрини фыркнул и запрокинул голову. Суперби подтянул к себе полупустую бутыль и повертел её в пальцах. Металл протеза глухо звякнул от соприкосновения со стеклом, но Скуало отставил бутыль в сторону, подальше от босса, продолжив свою мысль: — И обнаружится, что один комплект — подделка. Занзас в ответ неопределённо хмыкает и закрывает глаза. Ноги в тяжёлых сапогах лениво опускаются на лакированную столешницу. Медленно, не то показательно, не то из-за периодических болей, полученных в качестве напоминания. Скуало оставляет пренебрежение босса без внимания, концентрируясь на задаче. Потому что прекрасно понимает, что тому срать на всё, что вертится вокруг Вонголы. Будь его, Скайрини, воля, то Вария тут же отделилась бы от Королевской семьи. Но, увы, слишком много мороки и проблем. Благо, Хранители планомерно подготавливали почву, прослыв независимым отрядом, а не цепным зверьём. — Короче, собирай монатки, Занзас, — Акула подаётся вперёд, отнимая у босса пустой стакан. Тот брезгливо приподнимает губу и недовольно морщится. Но не противится и молчит, что удивительно. — Чтобы к девятнадцатому всё было готово. Врой! Ты меня слушаешь?! — вдруг рявкнул капитан, с размаху долбанув здоровой ладонью по столешнице. Органайзер опасно звякнул канцелярией. Скайрини лениво приоткрыл один глаз, так же лениво бросил: — Заткнись. Суперби набрал в лёгкие воздуха, словно собирался заорать во всю глотку, и медленно выдохнул, растеряв запал. Занзас по большей части отвечал односложно, иногда матерился и сам задавал вопросы. Недлинные, не отнимающие много сил, а потом долго-долго размышлял. И постоянно, не просыхая, бухал. Луссурия говорил, что это посттравматический синдром или что-то около. На их счастье, Скайрини вполне нормально с ними общался, а не пытался пристрелить или зашвырнуть чем-нибудь. Он адекватно относился к попыткам заботы о себе. И даже — подумать страшно! — вполне сносно терпел упоминание имени Ноно, только сверлил долгими, едва заинтересованными взглядами и молчал. Жутковато, но всё же в пределах нормы. Хотя все Хранители — вообще-то, только Скуало и Лусс — ожидали (опасались), что босс будет вскипать и размахивать пистолетами, едва заслышав о старике. Напротив — на него нападало безразличие. Порой — апатия или раздражение. Но по большей части — только скука. Конфликт Колец портил им все карты. Занзас ещё не отошёл до конца от Колыбели, что в психологическом, что в физиологическом плане. Его разморозили всего-то четыре месяца назад, полтора из которых он провалялся на больничной койке, а остальное время либо слонялся по резиденции, либо запирался у себя в кабинете и пил. Хранители не вмешивались. Перебесится, и будет. Самая лучшая тактика для подобных Занзасу. Он не тот человек, которому надо слюни подтирать или давать наставлений на случай непредвиденных обстоятельств, для него поступки, как бы романтично ни звучало, важнее всей брехни, сколь правдивой бы она ни была. Шутка ли, но пинок под зад он воспринял бы много лучше, чем попытку разговора по душам. Бельфегор пожимал плечами, тихо смеялся и оставлял босса на самого себя. Потрошитель и сам его сверстник де-факто, хотя де-юре Занзасу давно за двадцать и он как бы почти самый старший среди высшего офицерского состава. Так что требовать что-то с Каваллини было бесполезно, он и не знал Занзаса толком. Леви, по сути, и сам был великовозрастным ребёнком. Ему нужен был босс. И роль эту прочно занял Занзас, несмотря на многолетнее отсутствие ввиду Колыбели. Поэтому и от А-Тана добиться чего-либо внятного было невозможно. Если Скайрини сказал ему отвалить — Гроза верным псом последует указанию-приказу. Маммон бы и не вмешивался, если бы ему это не было нужно. Какие цели преследует Аркобалено, скрываясь в Варии, оставалось загадкой. Поэтому он по большей части держался не у дел, появляясь только тогда, когда это было нужно ему. Лусса Занзас неоднократно посылал просто из-за того, что рожа Солнца ему не нравилась. Хотя не противился процедурам и принятию лекарств. Запивал, правда, вискарём, огрызаясь на все заверения о некорректности подобных действий, а Луссурия махнул рукой, подбирая соответствующие препараты. Таскал в кабинет босса подносы с завтраками-обедами-ужинами и едва ли сопли ему не подтирал. Скайрини в ответ начинал тыкать Солнцу под рёбра пистолетом. Мастер муай-тай понятливо хмыкал, замолкал и уходил. А потом возвращался за пустой посудой и блистерами из-под таблеток. А Скуало… он просто был. Приходил, орал, отбирал вискарь, снова орал, иногда мог дать подзатыльник. А иногда — разделить бутылку. В отместку Занзас тягал его за отросшие патлы, ухмылялся и нарочно отказывался делать что-то, провоцируя на новые вопли и потасовки. Скуало был таким живым и подвижным, словно языки раскалённого пламени, и не скажешь, что Дождь. Занзас не мог не греться в этом бешеном жизненном ключе, из Акулы буквально лилась энергия, так необходимая ему. Когда за Скуало закрылась дверь, Скайрини выдохнул и стёк по креслу едва ли не под стол (чуть не съезжая с кресла). Он опустил ноги на пол и размял шею. Взгляд зацепился за обтрёпанный уголок кожаного переплёта, скрытый под рассыпанными на столешнице бумагами. Занзас осторожно достал дневник и открыл на первой же странице, скользя глазами по зачитанным до дыр строчкам. Взгляд прыгал по абзацам, выцепляя что-то отдельное и ничто конкретное в заострённом узком почерке.«...говорит, что это поможет мне упорядочить мысли. Что ж, я не отрицаю, что может помочь, но вряд ли. Считаю всё это бесполезной тратой времени, бумаги и чернил, но с Джино спорить себе дороже. Это странно на самом...»
Занзас перелистнул и потянулся налить в стакан ещё порцию виски. Взгляд продолжал скользить по страницам. Почерк был своеобразным, но вполне различимым, местами излишне сдобрен чернилами, заливающими страницы, а где-то просто недоставало страниц. Он перелистывал страницы по одной или по несколько сразу, не вчитываясь и не стараясь это делать. Он знает каждую строчку наизусть. От начала и до конца.«...это начинает что-то напоминать. Какое-то сраное дежавю».
Этот дневник Занзас стащил из отцовской библиотеки, будучи сопливым мальчишкой. Наверное, в первые месяцы своего пребывания в резиденции Ноно. Он читал его, словно интереснейший в мире бестселлер. Взахлёб. Сначала Скайрини просто жадно впитывал рассуждения и мысли этого человека, ни разу не назвавшего своё имя, отголоски его эмоций, впитавшихся в бумагу наравне с чернилами, толком не разбирая эти рассуждения и мысли по полочкам сознания. Взахлёб зачитывался, как интереснейшим в мире сюжетом. А потом, будучи освобождённым из Колыбели, по-другому взглянул на рукописи первого босса Виндиче. Подумать только, какие подробности открывались! Босс Виндиче был дедом Риккардо. Тем, кто нёс какое-то особое Проклятие. И он одновременно жалел о всём и не сожалел ни о чём. Странный человек с не менее странной судьбой. Его было жаль, в то же время хотелось хорошенько вмазать за все эти сопли. Стоило ли так переживать из-за давно сдохшего предка? Занзас не знал, что бы сделал, если бы пережил своих Хранителей. Зато прекрасно знал, через что прошли его ребята. Или, по крайней мере, догадывался (только это он мог делать, городить свои догадки и примерять к действительности). И седину в волосах Суперби он прекрасно отличал от естественной платины. И понимал этого человека без имени какой-то. Потому что сам замер во времени на целых восемь лет. А этот человек мало того, что был каким-то там Шаманом, так ещё и пережил многих своих родственников и… Сейчас Занзас его понимал. Не в полной мере, не во всех аспектах, но… понимал. Многие его страхи стали понятны, близки отчасти. И пусть родной крови у самого Скайрини не было, никого он не терял, но к своим Хранителям Занзас прикипел всей душой, несмотря на их замашки. И признавал, потерять их он боялся не меньше, чем никогда не проснуться. Занзас взболтнул остатки виски в стакане и задумчиво посмотрел в открытое окно за своей спиной. Тяжёлые шторы едва заметно перекатывались от порывов тёплого дневного ветра. Скайрини поднялся и прошёлся до двери и обратно, отмеряя шагами расстояние. Подошвы сапог чуть поскрипывали о паркет. Каждый шаг отдавался в ушах приятным стуком. Ходить, слышать, даже просто дышать — было охереть как хорошо. Самостоятельно. Без помощи пламени. Не через глыбу Колыбели. Жуткое название не менее жуткой техники. Занзас допил остатки виски, и дно стакана звонко стукнулось о столешницу. Дневник от порывов ветра из открытого окна зашуршал страницами. Вперёд, до самого начала. Назад до самого конца, где начинаются пустые пожелтевшие листы. Скайрини наблюдал за этим с отстранённым весельем.«…кто вы есть сейчас?»
Вопрос без ответа. Ответ неизвестен. Вопрос глуп. Есть ли смысл искать? Занзас не знал. И не стремился узнать. Потому что хотел жить сейчас, а не в непонятном когда-нибудь. Хотел быть сейчас. Неважно кем. Главное — важным для кого-то.***
Шинджи нервно стискивал кулаки, рассматривая длинноволосого подростка перед собой. Реборн натренировал его достаточно, чтобы он мог различать перезвоны Интуиции. И сейчас эта самая Интуиция звенела в ушах, предупреждая не об опасности, нет. А о сильном противнике. Опасном противнике, которого тревожить не стоило. — Вам кого? — настороженно брякнул он, осознавая, что голос дрогнул. Парень напротив чему-то хмыкнул и затушил сигарету о карманную пепельницу. Он откинул с лица фиолетовую чёлку и чуть прищурил серые глаза. — Савада Тсунаёши, — коротко бросил незнакомец и перенёс вес на другую ногу. Шинджи подмечал каждую деталь, понимая… что не хотел бы схлестнуться с этим парнем в бою. Привычки дёргать тигра за усы Савада не имел, поэтому здраво рассматривал свои возможности. Было в этом странном парне что-то… такое. Что было в брате, в его окружении. В Реборне. — Нии-сан, это к тебе, — через плечо прикрикнул Шинджи, не сводя взгляда с незнакомца. Тот только усмехнулся. На втором этаже послышался звук закрываемой двери. — Ренато! — голова Урагана мотнулась назад. Конте одной рукой придерживал калитку, а другой — сумку. На лице иллюзиониста застыло выражение веселья и странной шкодливости. — Кассия, чёрт бы тебя побрал! Где пропадал? Как всегда — самый последний. — Сеси-и-иль, — довольно протянул Ренато и склонил голову к плечу. Шинджи напрягся. Друзья нии-сана всё больше начинали его напрягать. Несмотря на то, что в присутствии Тсунаёши они вели себя словно шёлковые, сам Шинджи не ручался утверждать, что то же самое будет и без участия самого нии-сана. Пока названный «Ренато» тискал в объятиях несопротивляющегося Конте, Шинджи переступил с ноги на ногу и хотел было тактично кашлянуть, как на его плечо опустился Реборн. — Кто там, Никчёмный ученик? В ответ Дечимо вздохнул и покосился на своего репетитора. — Ещё один знакомый нии-сана. Я не думал, что у него их так много. Киллер лишь отстранённо хмыкнул. Немножко самодовольно. Потому что прибытие новых лиц он предвидел заранее. И предупреждал об этом Дечимо, но тот вечно пропускал всё мимо ушей. — Вперёд, — маленькая ножка устремилась к затылку Савады. Тот глухо зашипел и недовольно поморщился, но в общем-то взбрыкиваться не стал. — У тебя назначена встреча с Хару и Киоко. А вот это было большей неожиданностью. Шинджи весь вскинулся. — Хи-и-и?! — возмущённый звук врезался в перепонки, и Тсуна поморщился, пока не показывая, что стоит у брата за спиной. — Что значит встреча?! Почему я о ней не знал?! — Идёшь на свидание? — мягко встрял Савада-младший. Шинджи едва не подскочил на месте, обернувшись на него. — Б-брат!.. — Тсуна-а-а!.. — задушенный вопль иллюзиониста слился со сбивчивым восклицанием Шинджи. В ответ Савада-младший только вздохнул и хлопнул брата по плечу. — Удачи, — он улыбнулся уголками губ и ещё раз хлопнул его по плечу. Кислая физиономия Дечимо повеселила как его, так и Реборна, который, снова схватившись за шляпу, из тени наблюдал за реакцией подопечного. — Босс, — Ренато растянул тонкие губы в улыбке. В серых глазах отразились алые блики пламени. — Хе-ге-е-ей! — Савада неожиданно сорвался с места, с разбегу заскакивая на Хранителя Урагана. Тот от внезапного наскока пошатнулся, едва не переломив хребет Сесилио. Туман полузадушенно захрипел и забился в его руках. — Воздух… воздух! — сипло откликнулся иллюзионист, цепляясь за руки Кассии в тщетной попытке ослабить хватку. В то же время Тсунаёши радостно трепал волосы своего Урагана, превращая их в нелепое фиолетовое гнездо. Шинджи отчаялся что-либо понять и махнул на это рукой. А вот Реборн с интересом и долей раздражения наблюдал за ребяческими игрищами. Все они не те, кем хотят казаться. Все до единого. Мысль о том, что Савада Тсунаёши и его предполагаемые Хранители — Аркобалено, всё крепла и не казалась уже такой бредовой. Потому что образ Скалла, наложенный на каждого из них, так и намекал: «Дурачиться можно, и будучи шестидесятилетним идиотом»***
— Вро-о-ой! Взрывы, грохот стекла, чужие громкие голоса. Всё смешалось в невообразимую какафонию звуков и голосов. Она давила на уши, глушила, отдавалась в голове тонким писком-звоном. Шинджи закашлялся и мотнул головой, пытаясь вытряхнуть звон из ушей. Гокудера нервно стискивал в пальцах шашки динамита, прижимаясь спиной к импровизированной баррикаде в виде столов. Ямамото удерживал биту Реборна и внимательно осматривался вокруг, чуть высунувшись из-за перегородок. Киоко и Хару должны были убежать вместе с Ламбо и И-пин, поэтому за них не стоило переживать. В отличие от них самих. — Чёрт. Взрыв прогрохотал совсем близко, обдавая ребят пылью и бетонной крошкой. Послышался чей-то болезненный вскрик. Шинджи сцепил зубы покрепче и выглянул из-за перевёрнутого стола. Прямо около них лежал бессознательный парень приблизительно их возраста, сжимающий в руках оружие в виде треугольника. А у его головы валялась припорошенная пылью шкатулка. Савада вздохнул, успокаиваясь, и выскочил из укрытия, чтобы утянуть незнакомца с собой. — Эй, — Савада похлопал парня по щекам. Тот только морщился, медленно вертел головой и беззвучно шевелил губами. — Чёрт, кажется, его хорошенько шарахнуло. Хаято хмыкнул и оглядел шкатулку, которую пришлось тащить вместе с незнакомцем. Он протёр резную крышку, чтобы едва не подавиться воздухом в следующую же секунду. — Д-джудайме, — голос Урагана вмиг осип. Он протянул подрагивающими руками шкатулку боссу. — Это принадлежит Вонголе. Это их герб. — Точно? — Такеши подобрался к Хаято и с любопытством заглянул ему через плечо, пялясь на крышку шкатулки. — Конечно, идиот, — Гокудера тут же зашипел и пихнул Дождь в грудь. Тот едва удержал равновесие, растянув губы в усмешке. — Я не такой тупой, как некоторые, и в состоянии отличить герб Семьи. — Мне нужен Савада Шинджи-доно, — хрипло отозвался незнакомец и зашёлся кашлем. Он перекатился на бок, прикрывая рот ладонью. Шинджи подскочил к нему и беспокойно заглянул в глаза. Серо-голубые, замутнённые болью. Базиль неотрывно смотрел на будущего босса из-под светло-русой чёлки и стискивал дрожащими пальцами свой клинок. — Савада-доно… — благоговейно просипел Дождь, хватаясь за футболку Дечимо. Тот попытался как можно мягче отстранить чужую руку. Его пугала сама мысль о том, что этот парень мог бы быть кем-то из Вонголы и помереть у него на руках. — Берегите эту шкатулку. Сохраните её. Не дайте забрать. Реборн-сан знает, что делать, — по мере слов Базиль пытался медленно подняться, говорил он рубленными фразами и скоро, пытаясь уместить в каждой секунде как можно больше слов. Правая нога так и норовила подогнуться. Рассечённое бедро немело и отказывалось двигаться. — Вро-о-ой! Отдай Кольца, чёртов мальчишка! Гокудера грязно выругался под нос, и, не глядя, швырнул динамит. Серия взрывов цепочкой прогрохотала где-то недалеко. Шинджи зажал уши руками, а Такеши только поморщился, взглядом прослеживая облака пыли. — Твою мать, это Вария. Но не волнуйтесь, Джудайме! Мы прорвёмся! Я сумею Вас защитить! — запальчиво тараторил Хаято, сверкая решительным взглядом. Как заведённый, всё об одном и том же. Динамитные шашки, словно по волшебству, появлялись в его руках. — Г-гокудера-кун! — нервно вскинулся Савада. — Верно, Шинджи. Эта игра кажется трудной, но мы справимся! — Ямамото улыбнулся и взмахнул битой, превращая её в клинок. Шинджи нервно сглотнул. — Р-ребята, — он растерянно оглядел их, не зная, что делать. Ему хотелось позорно удрать и это не было бы глупым, но его друзья рвались в самое пекло. От отчаяния хотелось съёжиться и разреветься. — Сохраните шкатулку, Савада-доно. Дечимо только и видел, как парень вдруг подскочил и кинулся на опустившегося на асфальт Скуало, выставив перед собой лезвие. Суперби усмехнулся и отвёл меч в сторону, позволяя мальчишке напасть первому. Щедрое предложение Базиль принял и тут же кинулся в бой. Удар под дых стал для него полной неожиданностью. Лёгкие мигом заклинило, словно по щелчку выключателя. Он рухнул на асфальт, прижимая локти плотно к телу, и попытался вздохнуть. Короткие скорые вдохи резали собственный слух, но не приносили облегчения. Воздуха не было, словно кто-то пережал горло мёртвой хваткой. В уголках глаз скопились слёзы. — Отдохни, малец, — Скуало усмехнулся и снова отвёл меч, направляясь к укрытию ребят. Базиль не слышал в этой усмешке ни злобы, ни злорадства. Только что-то… такое. Так же усмехался Емитсу. С весельем и снисходительностью. А Суперби продолжал усмехаться. С долей веселья и горечи. Раскидать детишек ему хватит и минуты. Хотя их даже подростками можно назвать с очень большой натяжкой. Этим малькам по четырнадцать лет. Максимум — пятнадцать. Не больше. Иначе, как детишками, и не назовёшь. Самому Скуало двадцать два. Одно движение мечом, и фитили тухнут, теряя искры Урагана. Одно движение, и зрачки Гокудеры расширяются от удивления и тут же сжимаются в крохотные точки, а губы — в тонкую линию. Скуало ошибся. Ему требуется две минуты. Дольше всех приходится возиться с мальчишкой с мечом. В ореховых глазах отблески Воли. Не только Дождя, но и мечника. Потенциала не меряно. Надо учить, отрабатывать, шлифовать, раскрывать… Зачатки у малька замечательные. Чтобы понять это, хватило единожды скрестить с ним клинки. Глаза в глаза. Нос к носу. Сталь со сталью до ярких искр. Клинок не просто продолжение руки мечника, это продолжение его души. Только соприкасаясь клинками, мечники могут понять друг друга. Только скрещивая клинки, можно понять намерения и волю. Ямамото Такеши раскусил его. Скуало усмехается и высекает из поцелуя металла искры, заставляя мальца отступить. Вариец бьёт даже не вполсилы. Много слабее. И мальчишка прекрасно это понимает, со всей серьёзностью, на которую только был способен. Ямамото Такеши принял игру Суперби Скуало. Суперби Скуало принял игру Ямамото Такеши. И мальчишка отступает, помогая уйти и своим друзьям. Он улыбается Суперби и делает короткий поклон в знак признательности. Вариец насмешливо фыркает и склоняет голову к плечу. «Я возьму реванш». «Ну попробуй». Под подошвами сапог скрипят осколки стекла и крошево развороченных стен и столов. Пыль медленно оседает вокруг, забираясь в лёгкие, цепляясь за одежду и волосы. Шкатулка с Кольцами сиротливо лежит у оставшегося целым стола, за которым ещё пару минут назад укрывались мальки. Скуало сжимает её в пальцах, точно зная, что в ней подделки. Воля в Кольцах не отзывается, да и не отозвалась бы. Да и плевать. Половина оригиналов всё равно у них на руках. А это, так, спектакль для наблюдателей. Пусть думают, что провели Варию. Так и так битвы не избежать. Конфликт Колец — борьба боссов, а не их Хранителей. В конце концов, Семейная реликвия им не сдалась. Ни просто так, ни выигранная в битве. И с кем? С детьми? Не смешите! Офицеры, конечно, те ещё полудурки, но головы на плечах имеют. И свой собственный кодекс. Дети неприкосновенны до тех пор, пока не нарываются намеренно. А то, что те сами лезут на рожон… так то вина родителей. Недосмотрели. Или душили чрезмерной заботой, что заставили из штанов выпрыгивать странных целей ради. Вибрация в кармане отдаётся лёгкой щекоткой в бедро. — Да, я уже закончил. Вы где? — Суперби прикладывает к уху мобильник и одним ловким движением убирает меч в рукав. Бровь нервно дёргается. — Вро-ой! Что значит «ещё не приземлились»?! Время заполдень! Что значит «меняли билеты»?! А вот у них, как всегда, всё через жопу. Скуало потёр переносицу и глубоко вздохнул, сбрасывая вызов. Ближайший месяц будет весёлым. Тяжёлым, но весёлым. Для кого только?