Пропащие

От автора: Внимание, в этой главе содержится упоминание весьма тяжёлого момента, поэтому, особо впечатлительные, будьте готовы. Не знаю, как это воспримут читатели, но я часто пропускаю эмоции персонажей через себя, (и пусть это покажется смешным) впадаю в некий транс, охваченная происходящим в моей голове и на изложенных страницах этой работы, поэтому для меня этот момент именно тяжёлый. [1] Вайпер (Viper) и с итальянского, и с английского переводится как гадюка. В авторском фаноне это имя носило несколько иллюзионистов, кто-то как прозвище от недругов или приятелей, кто-то самостоятельно стал себя так называть. Бручиáрэ (Bruciare) с ит. жечь. Бьянка Бручиарэ. Не Бьянки — Бьянка, имя означает «белая».

***

Суперби раздражённо откинул чёлку с глаз резким движением головы и упёрся в босса немигающим тяжёлым взглядом. Увы, взять слона дробиной не представлялось возможным, ибо Занзас делал вид, будто ничего не происходит. Скуало делал вид, что не замечает, как Скайрини сжимает в пальцах какую-то ветхую тетрадочку в обтрёпанной кожаной обложке с явной нервозностью. Или руки из-за чрезмерного потребления вискаря дрожат, не суть. Раздражённо фыркнув, Скуало откинул последнюю мысль о здравии босса и постарался придать своему голосу вкрадчивости и спокойствия. Дело серьёзное, до истерики скатываться не самая лучшая из его идей. — Занзас, — всё так же раздражённо шикнул он, так и не сумев взять эмоции под уздцы. Скуало хотел заставить босса по-хорошему рассказать им, что за хрень творится, ведь он знал явно больше их всех вместе взятых. Может, у Королевской Креветки там что-то наклюнулось в его башке дырявой, может, Маммон что-то знал. Но это только догадки, вся основная информация была в руках у Скайрини, даже босс Виндиче так сказал. Сам Скайрини в ответ скривился, будто обнаружил в тарелке с дорогущим супом таракана. Неприятный досаждающий факт, портящий настроение и аппетит. К сожалению, Акулу это мало волновало, и он своего молчаливого напора не убавил. — Чего тебе, мусор? — словно нехотя откликнулся Занзас, окидывая свой Дождь беглым взглядом. Взбудораженный вид, горящие раздражением глаза и подрагивающий вежливый оскал на пол-лица. О, капитан был во всеоружии. Осталось только меч в руки сунуть и поставить нос к носу с вонгольским Дождём. Вот тогда-то победа будет у них в кармане. Только сдалась она им, победа эта грёбаная? — Ты знаешь его? — вкрадчиво интересуется Суперби. Со всем доступным ему спокойствием и терпением. Он упирается руками в столешницу, подаётся всем корпусом вперёд, нависая над боссом непроницаемой мрачной тучей, готовой вот-вот разразиться грозой и градом. Но Занзас молчит. Скуало поджимает недовольно губы. — Он похож на этого недо-Десятого словно брат-близнец. Стрёмный, но брат-близнец. Скайрини неопределённо хмыкнул. Это Акула ещё не слышал, что тот мелкий назвал его братом. При всём остальном происходившем там безобразии. Занзас бросает последний взгляд на ветхую тетрадку в своей руке и швыряет ту на стол прямо под руки Суперби. Небрежно, словно ему на эту вещь абсолютно плевать. Скептический взгляд Скуало говорит Скайрини о многом. В особенности — что Дождь заебался жрать пустые обещания. Прямой, как палка, и требующий этого же от других, чёртова Акула. Признаться честно, за это его Занзас и ценил. За честность и умение держать себя в руках, не доводя до крайности. — И что это, блядь, такое? — шипит Суперби и краем молниеносно появившегося из рукава меча поддевает тетрадь, словно брезгует дотрагиваться руками. Словно даже боится прикасаться к ней. — Это его дневник, — с расстановкой проговорил Занзас, откинувшись в кресле. Взгляд его прошёлся по скривишемуся лицу мечника. — О нём он говорил тогда. Скуало хмыкнул, вмиг теряя всё своё раздражение и брезгливость. На их место приходит усталость. Суперби буквально рухнул в кресло напротив босса и потёр переносицу, собираясь с мыслями. Сил не оставалось даже предполагать о том, каким образом этот дневник оказался у Занзаса и почему тот его так тщательно скрывал. Это не обижало, не било по гордости, но что-то скреблось, мол, какого хера. — И где ты его откопал? — язвительно бросил Скуало, морщась от собственных слов, как от зубной боли. — Старик подарил? Скайрини криво ухмыльнулся без толики веселья. Он бил по больному, Скуало понимал это, но всё равно сдерживаться не стал. Он устал, чертовски устал от всего этого дерьма, а тут ещё Девятый со своим вшивым Конфликтом. Услужил так услужил. И без того проблем девятый вал, надо было поднимать Варию с колен после долгого застоя, возобновлять связи и устанавливать новые. Вонгола душила, тщательно прочёсывала все доступные каналы связи мелким гребнем и держала их под плотным колпаком. Буквально душила на корню. А людей, толковых и действительно что-то стоящих, увы, как правило, водится мало. Без того пришлось в срочном порядке сокращать состав ввиду непредвиденных, но ожидаемых обстоятельств. Слив инфы налево, конечно, был везде и всегда, в допустимой даже норме был полезен — и старики из Альянса довольны, и свои не страдают от чрезмерного внимания. Но это уже хамство даже по их меркам. Вария могла закрыть глаза на одного-двух засланных казачков, но семеро это край. Ладно Вонгола, у них с ними вооружённый нейтралитет, как-никак одна крыша на двоих, приходится делиться. Но их держат за полных придурков. И даже притензии не предъявишь — правы ведь! С появлением босса дело по вычистке грызунов пошло намного лучше, у него была особая чуйка на предателей и возможных шпионов. Всех их Занзас вычислял на раз — то ли глазки у них бегали, а он замечал (хотя внимательность у Занзаса хромала на обе ноги, но, видимо, неплохо управлялась с костылями и каталкой), то ли ещё что. Приходилось признавать, это было полезно, а сам Скуало, притеревшись к Скайрини, подмечал детали и худо-бедно наловчился также вычислять всякую погань, хотя набором новичков, как правило, занимались Лус и Маммон, ну и Бел до кучи. И сразу проверяли на психологическую устойчивость — их солнышко на пару с коронованной креветкой и бывалых вояк доводили до истерического визга. Голова пухла от предположений и разрозненных фактов, которые ещё надо было как-то сопоставить и связать в одно. Если б да кабы! Скуало фыркнул, про себя порадовавшись, что босс не походит на отмороженную статую, не хлещет высокий градус аки воду и более-менее приведён в форму. Конечно, на свои двадцать четыре тянул он с натяжкой (брехня! Занзас и на двадцать-то еле-еле наскребал), но зато не походил на школяра, только-только нюхнувшего пороха. Но рожа его, вечно хмурая и кислая, кого угодно уверить могла, что он уже успел дерьма хлебнуть. Вообще, Скуало переживал (чтоб этому престарелому ублюдку поперхнуться и издохнуть), что что-то в голове Занзаса повредили посредством экстремальной заморозки. Он вёл себя невпример спокойнее, словно раздумывал постоянно о чём-то. Но взрывался всё так же, хотя более-менее спокойно реагировал и на Вонголу, и на псевдо-папашу. Благо, Зан всегда был старше своего возраста, потому пубертант прошёл глаже, а не то не только Вария взлетела бы на воздух. А такой дорожкой и до Виндиче с их Омертой недалеко. — Так откуда? — терпеливо повторил Суперби. Дунул на чёлку, норовящую попасть в глаза и оттого ещё более раздражающую. Занзас помолчал. Поморщился, словно нехотя коротко бросил: — В вонгольской библиотеке. Взгляд его был устремлён на дневник, про себя который Скуало уже окрестил проклятым. Что было удивительным, вся грубость в Занзасе заменилась на какое-то сраное подобие нежности. Не знай Скуало, что перед ним действительно Занзас, тряс бы Маммона и требовал проверить свою кукушку на работоспособность. Скайрини вздохнул, собираясь с мыслями, подтянул дневник к себе и любовно погладил по корешку. Суперби проняло до костей, он нахмурился, но смолчал. Если Занзас вознамерился рассказать — расскажет, по роже видно, что им есть о чём поболтать. В этот раз он молчать не станет. Занзас дёрнул уголком рта, губы его сложились в подобие незлобной усмешки, что на его лице смотрелось если не странно, то неправильно уж точно. Скуало подобрался, потёр лицо, будто стирая с себя усталость или делая видимость, что он хоть капельку взбодрился. — Если ты и дальше продолжишь строить такие рожи, я слягу с инфарктом, — как бы между делом подметил он. Занзас хмыкнул, явно оценив его попытку сбросить напряжение, которое даже раскалённый нож не взял бы. — Старик о нём и не знал. А я пиздюком ещё мелким был, только-только в особняк притащили, мол, знакомься, в розетки пальцы не суй, пламенем не пуляйся. Оставили на самого себя и уебашили куда-то. А я, знамо дело, сразу облазил всё что можно и нельзя, в розетки только пальцы не совал, знал, что уебашит. Суперби фыркнул. Занзас продолжил с несвойственным ему спокойствием: — Он был в таких завалах макулатуры, что я удивлён, как умудрился его откопать. Веришь, нет — прям тянуло что-то, мол, иди, блять, это важно. Провидение сраное. Скуало задумчиво хмыкнул. Ага, провидение. Он качнул головой, откинул с глаз отросшую чёлку, но больше прерывать босса не стал. А тот затих, вертел в руках тетрадку эту древнюю и всё корешок наглаживал, будто это его успокаивало. Потом Скайрини открыл его, провёл по краю, не решаясь перелистывать. Первая страница даже до половины не была заполнена, будто автор не знал, что писать. — Ну и сколько ей лет? — Скуало указал подбородком на тетрадь. — Развалюхе этой, — уточнил он на вопросительный взгляд босса. Тот пожал плечами, снова небрежно бросил её на столешницу и прикрыл глаза. Медленно вдохнул, на выдохе произнёс: — Хер знает. Суперби поджал губы. У него уже были догадки по поводу приблизительных сроков, как-никак, а дедок Спейда абы когда не жил, всяко больше четырёх веков. Но Занзас, вдруг нахмурившись, продолжил, явно витая в своих мыслях, едва ли не позабыв, что у его бубнения вслух есть свидетель. — Последняя дата — июнь 1692 года. Единственная на весь дневник, — Занзас устроился в кресле поудобнее, выдохнул, собирая мысли в кучу, задумчиво почесал язык о верхний клык. Потом вдруг подорвался с места, упёрся кулаками в столешницу. Громыхнуло знатно, Скуало едва не подпрыгнул от неожиданности. — Тут одна поебота про каких-то людей, семью и Хранителей, Шаманов с большой буквы и ещё что-то. Размышления, прочая чушь, — часть о вымаливании прощения Занзас тактично опустил. Вместо этого он нахмурился, напустил жути на лицо, шрамы только подливали масла в огонь. Раздражение, впрочем, было не деланным, ему действительно отчего-то было неприятно. Скуало не обманывался, сколько бы ни был Занзас прямолинейным, ровно настолько же он не любил делиться своим прошлым, да и настоящим — со скрипом. Вот пиздюлей раздавать — это да, это он щедрый, влетало всем с нахлёстом, а вот до личного допускалось крайне мало, если допускалось вообще. — Недо-Десятый назвал его Тсуной, — вдруг сказал Суперби и задумчиво постучал пальцем по подлокотнику. Нахмурился, поджал губы, помолчал. — В семье Внешнего Советника числится некий Савада Тсунаёши, приёмыш. И как раз им он и является, да? Одно лицо. Каваллини раскопал кое-что интересное на скорую руку. Так вот, Занзас, — Акула выпрямляется в кресле и приглядывается к эмоциям босса. Тот внимательно, хоть и немного лениво поглядывает на него в ответ. Нарочито безразлично и как-то скучающе. — Этого Тсунаёши они нашли на пороге в возрасте около года, но из близких родственников у Емитсу никого, как и у его жены, — тон мечника серьёзен и вкрадчив. Донести до босса что-либо — говорить убедительно и понятно, чего сам Суперби всегда старается придерживаться. — Но ребёнок очень похож на приёмную мать. Очень. Как такое возможно? — мечник склоняет голову к плечу и продолжает разглядывать лицо Скайрини, испещрённое отметинами от Колыбели. — Но он знает Первое и Второе Поколение едва ли не поголовно, лично, он был там. Он… не мог просто знать их поимённо, я жопой это чувствую, понимаешь? Тройное имя Первого Тумана Вонголы чего только стоит! Занзас казался отстранённым. Это его спокойствие почти пугало, почти — потому что под этим нарочитым похуизмом могло скрываться холодное бешенство. Он молчал, обдумывал что-то, видимо, идею удалось донести. Нечисто в этом деле и явно не Советник руку приложил. Кто такой Савада Тсунаёши, откуда он знает так много и почему Вонгола о нём даже и не подозревала? Иначе бы обязательно учла эту переменную в своём уравнении, приводящему Саваду Шинджи на пост Десятого босса. Не могла не учесть, когда даже их самих вплели сюда умелыми манипуляциями. — Занзас-, — начал было Скуало, но его оборвали, едва он успел открыть рот. — Босс ничего не скажет. Суперби дёрнулся и, вскинувшись, в упор посмотрел на появившегося Маммона, а Занзас так и остался погружённым в свои мысли, один только взгляд бросил в сторону ещё одного Хранителя, да и только. Маммон же словно из воздуха соткался, не поленился на своих двоих пройти по столешнице прямо по бумагам и документам, прямиком к дневнику. Остановился в паре дюймов, покусал губы и глянул в сторону Суперби, прежде украдкой бросив взгляд на босса. Скуало же поджал губы и прищурился, безмолвно выражая своё отношения к подобным появлениям и прерывании его на полуслове. — Зато рассказать могу я. А вот это уже вызывало что-то сродни панике. Маммон, их скряга Маммон, который даже о погоде за окном болтал за деньги, вдруг решил расщедриться на бесплатную инфу? Что сдохло в лесу в этом сраном японском городишке? Явно божок какой-нибудь, да до кучи в преддверии апокалипсиса. Маммон не производил впечатления примерного Хранителя или человека приличного, он был скуп во всех смыслах, даже, казалось, дышал как можно экономнее, ограничивая себя как только можно. Его нельзя было увидеть за общими обедами-завтраками-ужинами в столовой (хотя и Занзас как-то не особо часто там появлялся), даже в кухне его Скуало ни разу не замечал. Святым духом тот питался или ещё как? Энергией солнца? Тьфу. Маммон появлялся неожиданно и неожиданно же исчезал на неопределённое время, никому не говорил о том, куда собирается и о чём думает. Был ли он человеком-то вообще? Всё с лягушкой своей шептался да орал на них за расточительство и распиздяйство. Не приближался ни к кому и никому же не позволял приближаться к себе. За исключением двинутого Потрошителя и босса. И если с Занзасом у них были сугубо деловые отношения, то Каваллини тискал одного из сильнейших мира сего, словно плюшевого мишку. Хотя плюшевым мишкам он обычно открывал головы и вытряхивал набивку из разодранного брюха. — Прямо таки расскажешь, — недоверчиво бросил Суперби. Придержал гонор, подбивающий сказать что-нибудь понеприятней и погромче. Но Занзас был в удивительно благодушном настроении и портить его желания не было. Маммон вздёрнул подбородок. Глянул на него так высокомерно, что высокомерие его и без выражения лица было ощутимым, как пламя Занзаса. Детские губы искривились в ухмылке, неприятной и брезгливой. Но на выпад мечника он, что странно, смолчал. — Знаете ли вы, от кого в своё время пошли сильнейшие иллюзионисты? — пространственно начал он, дёрнув головой в сторону босса. Тьма клубилась под капюшоном мешая рассмотреть хоть что-то, кроме фиолетовых отметин на щеках да переломанных ухмылкой губ. — Спейд, Вайпер, прочие, — добавил Маммон. Скуало скептически хмыкнул: — Вайпер? Маммон недовольно поджал губы. — Представь себе, сопляк, я не первый иллюзионист с этим именем, — резко ответил он, крутанулся на пятках, повернувшись к Дождю лицом. — Хотя умелые иллюзионисты были не только в этом роду, но по голой силе им равных не было. Даже знаменитая вонгольская интуиция не могла бы против них помочь. Скепсис Суперби можно было жрать черпаками, Маммон удержался от того, чтобы не рявкнуть на мечника, чтобы тот перестал так скалиться. Чужое недоверие было оправдано, но коробило от этого не меньше. Знал и видел он поболе этих детишек, жил всяко дольше на добрых три десятка, а всё равно уважения к нему ни на грош. — Брехня, сказочки, — едко бросил Скуало, откидываясь в кресле. Оскалился в насмешливости, бросил взгляд на босса, который уже внимательно наблюдал за их эскападой. — Много ты понимаешь, сопляк, — раздражённо отозвался Маммон. — Достаточно, — уверил его Акула, подаваясь вперёд. — И? — вдруг подал голос Занзас. Маммон оглянулся на него, напрочь забывая о Суперби, деловито приосанился, но промолчал. — Кто там настругал умельцев? — Охренеть какой сильный Туман, — едко бросил Скуало. Маммон смерил его насмешливым взглядом, издевательски ухмыльнулся. Так же насмешливо припечатал: — Именно. И столько издевательского довольства было в его тоне, что зубы свело. Акула сцепил челюсти покрепче, боясь, что язык себе откусит, если попытается что-нибудь рявкнуть в ответ. — Николетта Нэбулóсса, — Маммон выждал паузу, больше для театральщины, чем для осознания. Впрочем, имя это им не сказало ровным счётом ничего. — Сильнейший и виртуознейший Туман шестнадцатого века, известный в узких кругах. Очень узких кругах. Он говорит неспешно и даже спокойно, с убеждённостью в том, о чём он рассказывает. Впервые в его холодном прежде голосе чувствуется что-то, кроме яда и обвинений в пустой трате бюджета. Это не столько удивляет, сколько заставляет проникнуться моментом. Хотя небеса свидетель, раздражал он так же сильно, как пускающий сопли А-Тан со своим подобострастием. — Единственная, кому удалось обвести вокруг пальца сильнейшую Интуицию. А знаете, — вдруг зачастил иллюзионист, понизив голос, — чьей женой и матерью она была? — Ясно дело — Спейда, — фыркнул Скуало. Маммон на него глянул с раздражением, от него негативом так и пыхнуло, словно горячим воздухом. Занзас тоже недоволен остался. Скуало было совершенно плевать. — Мимо, — совладав с собой, произнёс Маммон. Занзаса вдруг прошибло понимание: — Одной крови, — растерянно произнёс он. Иллюзионист одобрительно хмыкнул: — Одной. — Не только бабка Спейда, но и Секондо. — И Примо, — добавил иллюзионист. Акула растерянно моргнул: — Чего, блять? Маммон раздражённо шикнул, дёрнул головой, Туман хлынул от него густой тёмной дымкой и рассеялся тут же, стоило ему взять себя в руки. — Идиот! — припечатал он, перестав бормотать проклятия на тупоголового вояку. Скуало раздражённо оскалился. — Деймон ди Спейд — сын внебрачно дочери Николетты Нэбулóсса, его прямой потомок — тот выродок, Рокудо Мукуро. Прямой, без ответвлений — в этом роду больше одного ребёнка не рождалось. Но кровь Нэбулóсса течёт ещё в потомках Примо и Секондо, она и их бабка. — Только не говори- — Дай мне закончить, — шикнул на Суперби Маммон. Тот послушно заткнулся, хоть наградил Туман говорящим взглядом, обещающим адские муки. — От законного брака у Нэбулóсса было четыре ребёнка и одна внебрачная дочь, мать незабвенного Спейда. Как так получилось, я не знаю. Сам факт того, что Нэбулóсса понесла не от мужа, тщательно скрывался от остальных, передавался только внутри семьи. — Тебе-то откуда известно? — с подозрением встрял Скуало. — Дай. Мне. Закончить, — теперь же Туманом начало руководить холодное бешенство. Только поэтому он ещё не проклял Суперби на кошмары и постоянную мигрень, потому что бешенство было холодным и в руках он себя более-менее держал. — Итак, — принялся он объяснять на пальцах, — пять детей — Натале, Пауло, Андреа, Селесте, Фаусто. Старшая, внебрачная, унаследовала Туман, выскочила за Виргилио Спейда и была такова. Старшие сыновья Пауло и Андреа (близнецы) — Небо, младшая — Небо с примесью, от неё пошли небезызвестные Каваллоне, ибо род их был до семнадцатого века потомственными врачевателями. Ну, а младший сын — Небо с примесью Тумана. Как известно, Туман — пламя весьма едкое, вытесняет и портит другие атрибуты, потому уже его дети были иллюзионистами при Секондо. — Но они… Савада? Абеле и Абель Савада? — Занзас вдруг ухватился за это. — И дед их- — Савада, — согласно кивнул Маммон. Скайрини озадаченно нахмурился, поджал губы и поглядел на дневник Виндиче. В нём упоминались лишь имена, отрывками и намёками, фамилий не было, да и имена порой сокращались — оставалось только догадываться о личностях «Амбро», с которым «Рик» разругался и которого Виндиче говорил не искать, о «Кавахире», его дядюшке, о матери и «Бермуде». — Откуда? — жёстко припечатал Занзас. Маммон ему усмехнулся в ответ так же жёстко, холодно, помедлил перед объяснением. — Фаусто, младший сын, — степенно начал он, хотя до этого частил и едва не сбивался, — вёл дневник, потом отдал его своему старшему сыну, Абеле, тот — своему. Так и повелось. Вопросов было больше, чем ответов, а давать их Маммон не спешил. — А потом, — безразлично, будто между делом, — они попали ко мне. Суперби сглотнул и из-под нахмуренных бровей посмотрел на иллюзиониста. Он никогда не воспринимался серьёзно, Скуало не довелось работать с ним в паре или просто в одной операции участвовать, но именно в этот момент почему-то образ ребёнка не раздражал, а пугал. — И? — так же безразлично, поддерживая игру, бросил Занзас. Прищурился, из-под ресниц наблюдая за иллюзионистом. Откинулся в кресле, скучающе протянул с подспудным ожиданием: — Как тебя зовут, гадюка? [1] Вайпер усмехнулся. — Настоящее имя, — уточнил Занзас со всем доступным ему спокойствием. Скуало напряжённо застыл, в упор глядя на Туман. Маммон, дёрнув уголком губ, произнёс: — Савада Кассимиро. На японский, с-сука, манер. Это было выстрелом в упор.

***

Ренато неспешно прикурил сигарету от зажжённого на пальце алого огонька и так же неспешно затянулся дымом, выдохнув густую струю в сторону открытого настежь окна. Бельфегор нервно посмеивался и не отпускал с лица привычного оскала на пол-лица. Он поглядывал на неожиданного визитёра со смесью презрения и опаски. Инстинкты у него ещё не отшибло, как многие считали. И что-то опасное действительно было в этом флегматичном парне, не являлось надуманным. Что-то от ленивой сытой кошки. Большой хищной кошки, которая мирно дремлет в тенёчке и подёргивает усами, точно зная, что никто на неё не посмеет даже пасть разевать. — А ты похож на него, — вдруг произнёс Кассия, словно неожиданно вспомнил что-то важное и тут же забыл, и снова сделал неспешную затяжку. Взгляд его блуждал за пределами комнаты, там, где мерзкий дождик окрашивал весь Намимори в грязно-серое полотно. Смугловатое лицо с нетронутой никакими изъянами кожей, ярко-фиолетовые волосы, свободно рассыпанные по плечам, и отрешённый взгляд тусклых серых глаз. Прямой нос с горбинкой от перелома, высокие едва обозначенные скулы и тонкие бледные губы. Простолюдин, думается Каваллини. Чистой воды простолюдин, которого стоит опасаться. — На кого же, ши-ши-ши? — Бел падает в кресло гостиничного номера, на мгновение морщит нос от ощущения дешёвого материала под царским седалищем и склоняет голову к плечу, продолжая тянуть губы в оскале. Ему интересно, почему он сам опасается, а этот простолюдин — нет. Весь такой расслабленный, ленивый. Ренато, бросив на Каваллини короткий взгляд, видит показавшиеся из-за полога светлых волос бирюзовые глаза. Всего на пару секунд. Но варийский Ураган тут же дёргает головой так, чтобы чёлка надёжно укрыла глаза. Семейные глаза, которые передаются из поколения в поколение, несмотря ни на что. Кассия слабо усмехается на это — уголки его губ едва-едва приподнялись — и выкуривает оставшуюся сигарету одной затяжкой, выкидывая окурок в окно, не утруждая себя даже тем, чтобы с дивана приподняться, не то что встать. — На Эннио, — просто отвечает он и закидывает руки на спинку дивана, раскрывая себя полностью. Каваллини напротив него как-то нервно хмыкает и склоняет голову уже к другому плечу, но с некоторой осторожностью. Так, чтобы глаз видно не было ни в коем разе. На эти попытки укрыться за далеко не непроницаемым пологом Ренато только чуть усмехается и качает головой. Неспешно, размеренно. Все его жесты кажутся какими-то… ленивыми, скупыми. В ответ Бельфегор щерится в опасной усмешке. — Ши-и-и-и, — задумчиво тянет он и чуть подаётся вперёд. Однако пробирающий тон Кассию абсолютно не берёт. Тот только чуть щурит глаза на какую-то долю секунды, но тут же возвращает лицу беспристрастность. — До того, как он стал охочим до чужой крови, — словно безразлично добавил Ренато, чуть пожав плечами. Он вообще весь состоял из «недо» и «едва». Сам Бельфегор был насквозь пропитан «пере» и «слишком». — Cherchez la femme [Ищите женщину], — Кассия прикрыл глаза. — Во всех бедах ищите женщину. Воистину правдивые слова, — усмехнулся он и дёрнул головой, откидывая упавшие на лицо волосы. — Что простолюдин имеет в виду? И какого дьявола он вообще заявился к нему в номер?! — Так ваш Аркобалено никому ничего не рассказывал? — Ренато хмыкнул и кивнул чему-то своему. Говорил он так, будто был в этом убеждён, а не спрашивал. В Аркобалено Тумана чувствуется опаска Савады. Ох как чувствуется. Держи в тайне, пока всё не останется на волосок от пропасти. Кажется, это всё же заразно. И антидота, увы, ещё не придумали. Или — Ренато задумчиво поглядел в потолок — он настолько стар, что уже ничем это не выбить? — У Эннио была родная сестра-близнец. Габриэлла, — Кассия откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза. Так или иначе подставляя беззащитную шею под удар. Принц-Потрошитель шикнул и закинул ногу на ногу, невольно повторяя позу своего визитёра и внимательно прислушиваясь к каждому шороху. — Они были настолько близки, насколько это было возможно, — на фырк Каваллини Ренато не обратил ровным счётом никакого внимания. Он говорил неспешно, в своей ленивой манере, словно рассказывал волшебную историю маленькому ребёнку на ночь. Впрочем, этот мальчик ребёнком и был, жаль только сказки ему уже не нужны, даже как поучительный пример. — Босс даже поговаривал, что у них была какая-то телепатическая связь, которая бывает лишь у близнецов — они чувствовали друг друга как продолжение самих себя. Диего, как маленький, радовался этому, — Кассия замолчал на мгновение, прикрыв глаза. Бельфегор повнимательнее присмотрелся визитёру, стараясь поймать любое движение. Тёмные ресницы дрогнули, и Ренато вздохнул. — Босс же относился к этому… с опаской. Такие связи не шутки, они могут быть весьма… — он вдруг усмехнулся как-то иначе, с надломом, — губительны. — И что дальше, ши-ши-ши? — Бельфегор напряжённо следил, как выражение лица Кассии снова возвращается к отрешённому. Словно затухающая гирлянда, вспыхнувшая огнями и тут же гаснущая. Внезапно и ожидаемо одновременно. За вспышкой следует неминуемый покой. Увы, предугадать, сколько будет длиться первое или второе, невозможно. — Им было по четырнадцать, когда их похитили в первый раз, — всё так же безразлично ответил Ренато. Словно речь идёт не о его родных внуках. — Вообще-то, сначала Габриэллу, а потом и Эннио, который ломанулся за ней. Каваллини начинал понимать, что уголки его губ подрагивают в предвкушении. Что-то такое, особенное, должно произойти. У него на это особый нюх, он всегда это знал. Даже когда всю свою семью под корень вырезал, понимал особо отчётливо, что предчувствовал это. Или просто вынашивал планы в голове слишком долго. Кто знает, кто знает. Вариец подаётся вперёд, не замечая, как пламя начинает зажигаться в его глазах. Но чувствуя желание ощутить чужую кровь на языке. — Их пытали, — всё то же безразличие. И болезненно-горький хмык. — Попытались, по крайней мере. К счастью, нам удалось вовремя выйти на след похитителей. После этого близнецы друг без друга никуда не ходили, были подозрительны до идиотизма и не желали слушать даже родителей. Как Эннио допустил свадьбу сестры, даже не представляю, — Ренато усмехнулся, склоняя голову к плечу, всё так же оставляя шею открытой. — Я уж было думал, он сам Габи в жёны возьмёт, но никого не подпустит. Однако всё имеет свойство повторяться. Кассия прочистил горло и выудил из внутреннего кармана ветровки пачку сигарет. Бельфегор на запах курева только поморщился. Ренато сделал глубокую затяжку и медленно вдохнул горчащий дым. Или ему только казалось, что он горчит? — У Габи были преждевременные роды. Должны были быть двойняшки, но выжила только девочка. Пуповина перехватила горло мальчика, и тот задохнулся ещё в чреве матери. Дурной знак, правда? Дурной, — сам себе кивнул он и закусил фильтр сигареты. — Габи убили буквально через два дня. Вынюхали про ослабленную родами и выкрали из-под носа. Эннио… он не успел всего на пару минут, — Ренато рвано вздохнул и сглотнул горькую до невозможности слюну. Казалось, вся дрянь собралась в его горле, встряла комом, не давая дышать. — Её убили у него на глазах. Распотрошили, словно куропатку. Заживо, — фразы становились более отрывистыми и редкими. Кассия замолчал и тяжело сглотнул. — Ты же видел шрам на его шее, да? — он открыл глаза и окинул Каваллини цепким взглядом пронзительных серых глаз, тусклых, блеклых, словно рыбьих. По подрагивающим губам и сотрясающимся в беззвучном смехе плечам Ренато понял, что юного Урагана это… забавляет. То, что заставило его жену от горя едва не сойти с ума и слечь в могилу, этого мальчика смешило. Тем не менее, он продолжил. Пусть знает историю своих предков и фамильной жестокости, хоть сам Ренато был мягкосердечным даже для обидных слов в запале. Это ли ирония, о которой всё время упоминал Савада? — Эннио обезумел, — он стряхивает пепел в оставленную на журнальном столике пепельницу и опускает глаза на свои пальцы. — Он перерезал всех, кто был там. Его клинок сломался, но он продолжал резню обломком, пока не остался один. Он был весь перемазан в крови, словно окунулся в неё с головой — кровь была залита даже в сапоги. А потом полез в петлю. Всё имеет тенденцию повторяться… Знаешь, мой босс всегда говорил, что у Судьбы самое дерьмовое чувство юмора. При родах Сандры, их с Габи матери, Джи едва успел снять пуповину с шеи Эннио. Едва… едва, — Ренато следит за тем, как пепел отламывается от сигареты и разбивается пылинками о холодное стекло. И глаза его тоже кажутся какими-то… холодными, действительно рыбьими. — А потом он добровольно сунул шею в петлю. Ха, у него почти получилось. Но Дарио вовремя срезал леску. Всё имеет тенденцию повторяться… Кассия замолчал и сделал глубокую затяжку. Его пальцы чуть заметно подрагивали, а губы кривились в той самой усмешке. Он выпускал струи дыма в сторону всё ещё открытого окна и прислушивался к шуму нарастающего дождя. Морось превратилась в настоящий ливень, и Ренато хмыкнул чему-то своему. — Он просто жалок, — гикнул Каваллини и качнулся взад-вперёд. Как раскачиваются душевно больные. Немного нервно, немного весело и абсолютно неосознанно. Потом ещё и ещё, пока не стал качаться, словно маятник. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Тик-так. — Потерять часть себя — смерти подобно, — Кассия поворачивается к окну и не желает смотреть на Бельфегора. Принц раскачивается маятником, и чёлка его сбивается с глаз. До рези знакомых бирюзовых глаз Габриэллы и Эннио, Фабио, Бьянки… Чёрствый сухарь, да? Ренато кисло улыбается серому полотну за окном и растирает между пальцами тлеющий окурок. Он не чувствует боли, не чувствует жара, не чувствует холода. Он никогда не чувствовал горечи сигарет и кислоты лимонного сока и неспелых яблок. Для него многое оставалось загадкой, так как даже запахи он едва мог различать. Ренато Кассия полагался лишь на зрение и слух, и на собственную интуицию, потому что из всего перечня чувств ему было доступно всего ничего, в число которого входила любовь. Его единственная любовь — Бьянка Бручиáрэ. Холодная леди с непроницаемым лицом и пепельно-белыми волосами. И прожигающим взглядом бирюзовых глаз. — Близнец — продолжение тебя самого. Убивая его, ты убиваешь себя, — Ренато стряхивает остывший пепел и ошмётки фильтра в пепельницу и не решается поднять глаза. Ему больно видеть родные глаза на незнакомом лице, осквернённом безумием. Бельфегор хихикает и хохочет, раскачивается-раскачивается-раскачивается… — Но в первую очередь — свой разум. Подумай на досуге, мальчик, хорошенько подумай. Ренато поднимается всё так же неспешно. На его лице выражение отрешённости и безразличия. И только глаза тлеют чем-то похожим на жалость. Ему действительно жаль. Что не успел вмешаться, пока не стало слишком поздно. Это и вправду оказалось заразно. И антидота, увы, не придумали до сих пор. Дождь льётся за шиворот лёгкой распахнутой косухи, рубашка и футболка промокли моментом. Ренато даже плечами не передёргивает, прикуривая новую сигарету, подмечая, что в пачке осталось только две. Как раз хватит, чтобы дойти до дома и отыскать в тумбочке ещё одну упаковку. Огонёк сигареты не гаснет под проливным дождём, и Кассия бредёт от гостиницы к съёмному дому, чувствуя, как волосы липнут к шее и лицу. История имеет тенденцию повторяться. Так. Или иначе. Ренато знает это, как никто другой.

***

Семимильными шагами приближался бой Грозы. И у Шинджи в голове всё сильнее крепла мысль отказаться от места Дечимо, наплевав на все последствия. К чёрту всё, если эта проклятая всеми богами и демонами Вонгола раздробила и его семью. Он в один момент лишился отца и брата. И пусть потеря отца была незначительной, всё же виделся с ним Шинджи едва ли чаще, чем раз в год, а то и два, отцом звал лишь потому, что мама сказала, мол, этот дяденька твой непутёвый папаша. Конечно, говорила она не так, но… А вот Тсунаёши… Это всё равно что в один миг понять, что больше не можешь говорить. Или слышать. Или видеть. Но Шинджи мог и говорить, и слышать, и видеть. Даже ходить. Планета не остановилась и мир не разрушился только лишь потому, что внутри у него всё разбилось вдребезги. Ну что ты, маленький Ши-кун, размазываешь сопли по лицу? Давно пора было смириться с тем, что твои проблемы остаются твоими, даже если ты перекладываешь их на плечи других. И добрый умный нии-сан, который подбадривал и дул на разбитые коленки в не таком уж далёком детстве, который помогал решать твои проблемы, с этой, увы, помочь не сможет. Шинджи сжимает в пальцах возрождённое кольцо, которое ему вернули под шумок Червелло, и со злостью дёргает от себя, разрывая цепочку на шее. Серебряные звенья брякнули об пол и затихли, змея цепочки притаилась у ножки кровати, а треклятое кольцо жгло пальцы призрачным рыжим пламенем. Шипит свирепой змеёй в потолок: — Я уничтожу Вонголу, слышишь, Джотто?! Уничтожу! …потому что она не стоит подобных жертв. Шинджи хочется верить в это. А ещё — что осколки розовых стёкол можно будет снова вставить в цветастую оправу очков и натянуть на израненные глаза. Которые, к сожалению, больше никогда сквозь них ничего не увидят. Резко разбитые стёкла врезаются менее больно, чем постепенно вонзаемые миллиметр за миллиметром. Савада швыряет кольцо в надежде, что оно разобьётся и навсегда исчезнет. Камень бьётся о стену, высекает янтарные искры и глумливо блестит в свете лампы. Шинджи скрипит зубами, сжимает кулаки и всем сердцем желает, чтобы этот кошмар закончился. Но что-то внутри него говорит: «Всё только начинается, только начинается». И Шинджи склонен ему верить, хоть верить совсем не хочется.