***
Когда Данил возвращается к столику, он не застаёт там Карима. Видит собственную на удивление нетронутую выпивку, видит всё тех же ребят, с которыми товарища оставлял. Но самого его нет. Он влезает за столик, пихает ближайшего парня. Спрашивает про Карима. Тот кричит, что он ушёл за бухлом. Данил кивает. Значит, скоро вернётся. С газировкой или минералкой, потому что бухлом он не закидывается. Данил решает, что правильнее всего будет посидеть за столиком и подождать его. Ему всё равно надо немного перевести дыхание после достаточно активного проведения времени сначала на танцполе, а потом за его пределами в VIP-комнатке. И вот он сидит, и сидит, и сидит. А Карима всё нет. Данил начинает беспокоиться. Это его тут должны были контролировать, в конце-то концов. Он понимает, что пришла пора искать. Зависнуть на танцполе Карим всяко не мог: он больше всего страдал именно на тему того, что ему не нравится бессмысленно трястись под однообразную музыку. Задержало что-то у бара? Свернул по дороге до уборной и застрял в очереди? Скорее всего что-то такое и произошло, но Данил не может перестать волноваться. Это вроде как ответственность — он привёл парня, который в клубе практически не ориентируется и вообще не привык так жить. Он же должен и развлекать, и следить. Но нет, не уследил, потерял. Молодец, всегда так делать надо. Он двигает к бару, решительно пробираясь через людей на танцполе. Приходится даже отмахнуться в один момент от уже знакомой девчонки, замечающей его и пытающейся на себя дёрнуть. Вот уж не до танцев сейчас. У бара народу полно, но Карима точно нет. Зато есть Вадик, уверенно шуршащий своим шейкером. — Алё! — обращается к нему Данил, беспардонно раздвигая локтями пару девчонок, ждущих свои коктейли. — Чувак, с которым я в прошлый раз был. Карим. Помнишь? Видел? — Ага, — кивает Вадик и улыбается. — Я ему лонг-айленд сделал, он выжрал почти залпом. Так позеленел, что, поди, пошёл блевать куда-то. — Блять, — выдыхает Данил. — Ну вот нахуй ты?.. Он чувствует острый приступ злости. Не на Карима, конечно. Балбес или не подумал и принял лонг-айленд за какой-нибудь безалкогольный холодный чай, или просто не подумал. На Вадика, которому ещё на прошлой неделе несколько раз Карим говорил, что капли в рот не берёт. И вот пожалуйста. Мало того, что алкоголь, так ещё и в виде натурального месива из разной выпивки. Данил вытаскивает смартфон, набирает номер Карима, затыкая одно ухо пальцем. Сквозь музыку он гудки едва слышит. Но только гудки, трубку Карим не поднимает. Волнение пересиливает злость. Данил закусывает губу. Если Кариму стало плохо, он скорее всего пошёл до уборной. Туда же оперативно направляется и он. Плюёт на возмущённую толпу, залетает внутрь мужского туалета. Зовёт Карима по имени, не слышит отклика. Долбится во все кабинки. Его не один раз посылают матом, не один раз обещают прописать по роже. Только это ни хрена не важно, потому что Карима нигде нет. Данил даже не трудится отвечать, а пробирается обратно в зал. Возвращается к столику, ничего с этого не ловит. Двигается к гардеробу, расспрашивает там. Быстро понимает, что это бесполезно, потому что по описанию «ну, такой черноволосый, симпатичный, араб, вот такого вот роста» подойти может дофига народу. Данил умудряется пристать даже к секьюрити на фейс-контроле. И тут ему наконец-то везёт. Он кивает, мол, да, мужик, кореш твой мимо пролетал на блевательной тяге. Данил вылетает следом. И видит Карима, сидящего неподалёку от входа в клуб. Прямо на голой земле, прислонившись спиной к железному ограждению, отделяющему небольшой газон от проезжей части. — Твою мать, чувак, — выдыхает Данил, приблизившись к Кариму. Видок у него тот ещё. Явно проблевался, явно чувствует себя отвратительно. Да ещё и дрожит мелкой дрожью, потому что выскочил без куртки, в чём был. А на улице начало октября, а не май месяц. Карим поднимает на него глаза и растягивает губы в слабой пьяной улыбке. — Данька-аа, — говорит он. — А я уж д-думал, что в-всё, не ув-вижу тебя сегодня. — Долбоёб, — отзывается Данил с раздражением в голосе. При этом чувствует он наоборот облегчение. — Давай, вставай, всю жопу себе отморозишь, ёбнутый... В тепло пошли. Такси домой вызывать. К нему домой. Без вариантов.***
Когда Виктор Сергеич приводит Аню и уходит, Лена понимает, что можно расслабиться и чуть меньше следить за тем, что она говорит и как себя ведёт. На подростка произвести впечатление должно быть проще всего именно таким образом. Отбросив от себя всю фальшь. Другое дело, что она не представляет, о чём разговаривать с тринадцатилетним подростком. О чём с ней беседовать кроме английского, чтобы умудриться стать за пару часов лучшей подружкой? Не о куклах же. Девочки в тринадцать обычно очень стремятся сойти за взрослых. Лена в тринадцать впервые начала втихую краситься в школу, купив дешёвенький блеск для губ в ближайшем магазинчике. Она интересовалась мальчиками, сплетнями с подружками и вечеринками. Строила планы о том, кем станет, когда вырастет. Хотела попробовать стать моделью, как бы иронично это не было. Ей позировать перед зеркалом и фотографировать себя в тринадцать очень нравилось. Это в четырнадцать появились первые прыщики, а с ними и множество комплексов. Но в тринадцать её жизнь только начиналась. Тогда она и подумать не могла, что в их семье всё настолько пойдёт не так, что моделью станет Данил, а она изберёт суровый и скучный путь экономистки. Чего-то такого серьёзного ждали, всё-таки, от старшего ребёнка, а не от неё. В тринадцать можно позволить себе быть легкомысленной. И Ане как раз таки тринадцать. Лена проводит половину занятия, а затем идёт за чаем и домашними вафлями, которые как раз с утра сама напекла. — Перерыв, — объявляет она, легко улыбаясь. — Сегодня можно немного расслабиться, да? Аня кивает, тянется за вафлей. Она кажется более живенькой, но всё равно не спешит раскрываться и рассказывать всё о себе и своей семье. Но ей же тринадцать. Никто не должен быть замкнутым в тринадцать. — Ты в пятидесятой школе учишься, да? — спрашивает Лена. — Я, когда училась, встречалась одно время с мальчиком, который в пятидесятой учился. Мне всегда казалось, что в других школах и девчонки интереснее, и мальчишки симпатичнее. В своём болоте всегда хуже. Её школьное болото вообще было особенным. Нет, Лену никто в жизни не травил. Боялись, что прилетит от её брата. Не знали, что он бы ради неё и палец о палец не ударил. Она сама, правда, тогда тоже этого не понимала. Думала, что в случае чего он вступится. Возможности проверить это не возникло, его знала и уважала вся школа. И ей тогда то и дело хотелось куда-нибудь перевестись. Да хоть в ту же пятидесятую. Куда-то, где ни её, ни брата не знали. Начать всё заново, как в каком-нибудь подростковом фильме про переезд из города в город. — Мальчишки как мальчишки, — пожимает плечами Аня. — Они везде одинаковые. — А ведь с этим даже не поспорить, — улыбается Лена. — Я так понимаю, мальчика у тебя нет? — Нет, — отвечает Аня. — Они не то чтобы мной интересуются. Я же, ну. Плоская. — Это пока, — Лена машет рукой. — Потом отбою не будет. Поверь мне. Заскучаешь ещё по этим временам. — У вас отбою от поклонников нет, да? — Давай на «ты», — говорит Лена. — Пока папы твоего нет. Хорошо? — Ага, — кивает Аня. И улыбается в ответ чуточку шире. — И да, поклонники у меня есть, — отвечает на её вопрос Лена. — Но нет никого... Особенного, знаешь? Кого-то, кто хотел бы узнать меня и открыться в ответ. Кого-то, за кого я бы захотела выйти замуж, от кого решила бы иметь детей. — Я не хочу заводить детей, — говорит Аня. — Почему так? — удивлённо спрашивает Лена. Она в тринадцать и о свадьбе мечтала, и о детях. После модельной карьеры, конечно же. — А если со мной что-то случится? — спрашивает Аня, поднимая взгляд на Лену. — Тогда они останутся совсем одни. Тринадцатилетняя девочка смотрит на Лену глазами, в которых внезапно слишком много боли. Не должна так смотреть девочка, жизнь которой только начинается. Не должна рассуждать о том, что случится с её потенциальными детьми, если её не станет. Вообще о смерти думать не должна. Лене становится даже страшно смотреть на неё. Как в одного ребёнка может уместиться столько несчастья? Она подвигается на диване к Ане ближе, кладёт руку ей на плечо. Девочка выглядит так, словно вот-вот расплачется. — С твоей мамой что-то случилось? — тихо спрашивает Лена. — Можешь не говорить, если не хочешь. — Рак, — также тихо отвечает Аня. — Рак крови. Лена шумно выдыхает. Многое становится на свои места. Очень многое. Она резко подаётся вперёд и обнимает Аню. Словно какую-то потерянную младшую сестрёнку, которая остро нуждается в поддержке. Потому что так оно и есть. Поддержка Ане жизненно необходима.***
Поездка отца по делам в соседний областной центр удачно совпадает с проведением там очередной ЛГБТ-вечеринки. Карим каждый месяц смотрит с фейковой страницы в контакте на анонсы этих вечеринок. Просматривает фотографии, жалеет, что не может в своём городе на такие мероприятия ходить. И что просто так без повода не может сорваться в соседний город. Но вот и повод — примазаться к отцу. Поехать с ним на его видавшей всякое на своём веку «Газели», быстренько завернуть на вечеринку. Побывать среди своих, почувствовать себя свободным впервые в жизни. Карим до последнего не уверен в том, что решится. Но субботним утром видит в инстаграме фото Данила с очередной какой-то размалёванной куклой, которую он подцепил в клубе. Напряжённо сцепляет зубы и пишет ему в контакте со своей страницы: «Прости, я сегодня с тобой не пойду. Меня в городе не будет, обещал отцу помочь. Словимся на неделе?» Данил моментально присылает ему кучу эмоджи, полных боли и страдания. Карим держится. Фото с девицей, которую Данил обнимает слишком тесно, всё ещё стоит у него перед глазами. Нет, ему однозначно нужна передышка. А Данил со своей клубной жизнью вполне справится и самостоятельно. Карим может погрузиться в другую клубную. Наверняка более ламповую. Надеется только, что не засветится ни на каких фотографиях с вечеринки. Потому что это будет откровенным провалом, даже несмотря на то, что дальше закрытой группы они никуда не уходят. А ну как по закону подлости всё просочится и дойдёт до тех, кто его знает? Между городами полтора часа езды на машине, все туда-сюда катаются то и дело. Кто к знакомым и родственникам, кто по учёбе. Он скатывается с постели и несётся ловить отца, чтобы тот не успел уехать без него. Весь день Карим ощущает дикое напряжение. Он не знает, пропустит ли его охрана на входе, про которую писали в анонсе. Не уверен, что вообще найдёт тот бар клубного типа, в котором проводится закрытая вечеринка. Может, он заблудится к чертям собачьим. Потеряется, нарвётся на каких-нибудь белых братьев и вернётся домой вперёд ногами. Всё что угодно может произойти в день, когда Карим впервые решается посетить тематическую вечеринку. Напряжению не помогает и то, что Данил ему весь день пишет. Скидывает забавные картинки, какие-то новости, что-то рассказывает. Не даёт ни на минуту забыть о себе. Карим бы и так не смог, но тут поток сообщений заставляет чувствовать себя виноватым. Он не должен, но чувствует. И это настолько паршиво, что Карим почти отказывается от своего решения. Ему же не обязательно куда-то идти, правда? Проветриться можно и просто прокатившись между городами. Нет. Этого не хватает. — Я прогуляюсь, ага? — говорит он отцу. — К трём вернись, — отвечает отец. Карим кивает. Вернётся. Потому что отцу не обломается уехать без него домой в ночи. Типа, не маленький, следить за ним не обязательно, да и вообще не отцовское это дело. Как Аллах, короче, на душу положит, так оно и будет. Не вернётся, так ещё не поздно нового состряпать. С отцом Карима это именно так и работает. От места стоянки до места проведения вечеринки приходится ехать на местной маршрутке. В городе Карим совершенно не ориентируется, потому в карту на смартфоне буквально упирается носом, чтобы не пропустить ни одного нужного поворота. Волнуется так, что его аж подташнивать начинает. Но он обещает себе, что на этот раз точно не станет пить. Всё, больше никогда. Такие вертолёты прилетели с одного коктейля, что всю неделю было стыдно Данилу в глаза смотреть. Испортил ему всё, понимаешь ли. Зато сегодня не испортит. Он добирается до указанного бара. На входе мужчина в пиджаке и с бейджиком осматривает Карима очень придирчиво. — На вечеринку? — спрашивает он. Карим кивает. — На какую? Карим сглатывает. Смотрит на него секьюрити слишком внимательно. Так, что хочется на финишной прямой развернуться и свалить с поджатым хвостом. — ЛГБТ, — отвечает Карим. Секьюрити прищуривается, ещё раз окидывает его долгим взглядом и — о, чудо! — пропускает внутрь, где его встречает уже девушка с очень короткой стрижкой. У неё он оплачивает входной билет, получает печатку на запястье. Нервно её изучает. — Отмоется с мылом сразу, — успокаивает его девушка. — Не беспокойся. Карим натянуто улыбается. Это продумано, это хорошо. Он бы с ума сошёл, потому что помнит, с каким трудом оттираются печати клуба, куда они ходят с Данилом. Карим даже шутил на тему того, что их вообще проще сразу татуировать, ведь у завсегдатаев печатка очень скоро в кожу въестся. Следом за ним залетает группа из девушек, он же спешит пройти вперёд в бар, к источникам громкой музыки. Здесь, правда, играет не электронщина, от которой у него сворачиваются в трубочку уши, а песни исполнительниц, считающихся культовыми и тематичными в ЛГБТ-сообществе. Для движения — может быть. Для вечеринки — не очень. Или это Данил на него просто плохо влияет? В любом случае, здесь музыка не настолько громко играет, чтобы оглохнуть. Он осматривается. Помещение не переполнено людьми. Преимущественно он видит девушек. Парней и мужчин не слишком много, все они в основном по парочкам. Да и не впечатляют. У Карима не слишком высокая самооценка, но он вдруг осознаёт, что на этой вечеринке может считаться самым горячим из присутствующих с мужской стороны. Самым привлекательным. Он проходит к барной стойке, чтобы заказать себе колу и ощущает это. Оценивают его буквально все из присутствующей мужской половины. Карим моментально понимает, что ему объектом внимания быть не нравится. Это как-то противненько. У барной стойки он просит колу у девушки-бармена. Решает, что точно надолго здесь не задержится, потому что обернувшись через плечо на столики, встречается взглядом едва ли не с каждым из местных геев. — Ой, милый, — слышит он рядом с собой прокуренный жеманный голос. И дёргается, резко оборачиваясь. — Ох, не надо так пугаться. К нему подплывает мужчина с ярким макияжем, в женском парике и блестящем платье. Карим нервно сглатывает. Да, кажется, травести на прежних фотках он видел. Но не думал, что столкнётся вот так сразу, практически нос к носу. — Ты откуда, милый? — спрашивает его трансвестит. — Что-то я тебя не видела раньше у нас. Уж я бы такую мордашку не пропустила. Трансвестит хлопает наклеенными ресницами так, как это делает обычно Лена. Только у него это выходит как-то устрашающе. Карим забирает с барной стойки вскрытую бутылку колы и цепляется в неё обеими руками, как утопающий в спасительный круг. — Не отсюда, — отвечает он честно. — Я... А... Эм... — Ещё и скромняшка? Кажется, я знаю, о ком будут мечтать все наши педовки этой ночью. Трансвестит подмигивает Кариму, поправляет на плечах боа. Не этого он ожидал от похода на вечеринку. Впрочем, почему не этого? Преимущественно здесь женщины, потому что лесбиянки гораздо проще открываются и меньше осуждаются обществом. А город же не намного больше, чем его родной. Многие наверняка также, как и он, глубоко в шкафу. Те же, кто не — вот такие вот яркие представители, которые не могут иначе. — Лёля, — представляется трансвестит и всё также жеманно протягивает Кариму руку. Ему приходится отлепить одну из своих от прохладной бутылки с колой, чтобы аккуратно пожать руку Лёли. — Карим, — говорит он. И тут же мысленно чертыхается. Он настолько ошарашен, что называет своё настоящее имя вместо того, чтобы представиться кем-то ещё. — Малыш, а чего ты газировку пьёшь? — спрашивает Лёля. — Тебе взять что-то выпить? Или тебе рано? — Э, не, — мямлит Карим. — Э, я... Я просто вообще не пью. Мне не рано. Ему как раз двадцать один, но пользоваться преимуществами этого возраста он больше не собирается. Даже несмотря на то, что ему сейчас бы снова не помешал какой-нибудь алкоголь для храбрости. Или ещё какая-то встряска. Он не знает, как себя вести. Благо, Лёля быстро выпивает стопку чего-то крепкого, а затем просит его простить и уходит. В сторону небольшой сцены в баре, разместившейся рядом с диджейским пультом. Трансвестит Лёля оказывается ведущим вечеринки. — Ох, как я рада видеть столько знакомых лиц, — жеманно говорит Лёля в микрофон. — А ещё больше — новые мордашки. Трансвестит поворачивает голову в сторону Карима. Игриво машет рукой. Ему становится нехорошо. Слишком пристальное внимание направлено на него одного. Он спешит отвернуться. Чувствует, что ему нужно поскорее отсюда сбежать. Это было самой идиотской его затеей просто на все времена. Карим косится в сторону выхода из зала. И видит Его. В помещение как раз заходит парень. Высокий, с хорошей стильной стрижкой, привлекательный, с волевым подбородком. И, Карим поспорить готов, с отличной фигурой под рубашкой. В тот же момент он перестаёт быть здесь самым привлекательным. Его это полностью устраивает. Да и даже если бы не, он в жизни не сможет конкурировать с парнем, с которым по внешним данным и Данил мог бы посоревноваться. Хотя, нет. По предвзятому мнению Карима Данилу этот парень уступает. Перед Данилом вообще меркнут все. Даже звёзды на небе. Карим встречается взглядом с этим первым красавцем ЛГБТ-вечеринки. Чувствует, как немного краснеет, когда тот ему улыбается. Он моментально прикладывается к бутылке с колой. Думает, что ему точно надо подышать. В помещении становится слишком душно. Карим отворачивается в сторону сцены и диджейского пульта, отпивает ещё колы. Затем достаёт смартфон, чтобы посмотреть, не написал ли ему Данил. Внутри него появляется отвратительное ощущение того, что он переступил какую-то черту и вообще по всем фронтам виноват. Просто потому, что у него от взгляда местного красавчика едва коленки не задрожали. «Пиздец меня ломает ехать», — пишет Данил. И присылает селфи из машины, на котором строит недовольную физиономию. Карим не может сдержать улыбки, глядя на него. — Бойфренд? — слышит он чужой голос из-за своего плеча. Дёргается так, что чуть не роняет и телефон, и бутылку с колой. Оборачивается, видит прямо перед с собой этого вот красавчика. Да что тут за привычка такая у людей подкрадываться?! — Прости, я случайно увидел, — добавляет парень. Карим быстро блокирует экран смартфона и прячет его в карман. И мотает головой. — Друг, — отвечает он. — То есть. Брат подруги. Приятель. — Эй, парень, тихо, — улыбается красавчик. — Ты не на допросе. Я — Стас. — Карим. — Чего пьёшь? — спрашивает Стас. — Трезвенник? — Ага, — кивает головой Карим. Ему страшно и странно. С ним разговаривает привлекательный парень. Который явно не просто так сюда пришёл, ошибившись дверью. Вон ему и барменша кивает так, словно давно знает. — Две колы открой ещё? — как раз обращается он к ней. И затем снова переводит внимание на Карима. — Не видел тебя тут раньше. Впервые? — Не местный, — просто отвечает Карим. — Гастролируешь, значит, — кивает Стас. — Понятно. Не палишься или боишься, что друг-приятель узнает? Стас улыбается ему так, словно видит насквозь. Это ещё больше выбивает Карима из колеи. Он нервно улыбается в ответ. — Не палюсь, — говорит он. — Вообще. Это... Долго рассказывать. — Все там были, — отвечает Стас с пониманием. Они разговаривают. Точнее, Стас задаёт вопросы, а Карим мямлит, но это считается за разговор. Это позволяет немного расслабиться. А потом Стас берёт его за запястье и тащит танцевать. Карим не находит в себе ни сил, ни желания сопротивляться этому. Они бессмысленно дёргаются под быстрый трек, глядя друг на друга глаза в глаза. Затем трек сменяется на медленный, Стас дёргает Карима на себя и целует. Так, что колени становятся ватными, а ладони потеют. Карим сначала замирает, а потом закрывает глаза и пытается неумело отвечать. Прижимается сам теснее, сталкивается зубами. Для него это совершенно новый опыт, который ему скорее нравится, чем нет. Он в жизни не целовался. Вообще ни с кем. В фантазиях только. Это будоражит, это возбуждает. И, судя по всему, не его одного. Потому что чем теснее Карим прижимается, тем теснее ему становится. Тем жарче. Тем сильнее пробивает, когда в кармане джинс вибрирует смартфон. Скорее всего ему снова что-то строчит Данил. Не даёт о себе забыть даже в такой вот сомнительно волнительный момент. Кариму приходится буквально справляться с собой, чтобы не отстраниться от Стаса и не полезть читать сообщение. Отстраняется Стас. Немного, чтобы взглянуть ему в глаза, а затем наклониться к его уху и спросить: — Уйдём отсюда, гастролёр? Карим оказывается способен только на то, чтобы кивнуть. Стас берёт его за руку и тянет за собой. Практически вся мужская половина, независимо от наличия или отсутствия партнёра, следит за ними с нескрываемой завистью. И неизвестно, кому завидуют больше — Кариму или Стасу. Стас тривиально тащит его в туалет. Они закрываются в одной из кабинок, целуются совершенно бездумно. У Карима кружится голова от происходящего. И стояк образовывается настолько быстро и прочно, словно ему снова тринадцать и он только проснулся после первого эротического сна. В котором уже тогда, в тринадцать, активно фигурировал Данил. А здесь вне сна Стас тянется руками к его ширинке, легко расстёгивает пуговицу и дёргает молнию вниз. Его ладонь слишком быстро проскальзывает за резинку трусов. Карима ведёт от возбуждения. И выносит. Его прошибает одно отчётливое понимание. Выстреливает, бьёт почти как ударом электрического тока и ломает всё. Он так не может. — Блять, — шипит он. При том, что обычно не ругается матом в принципе. — Извини. Карим резко отшатывается, застёгивает ширинку и пуговицу. Прижимается спиной к противоположной стенке кабинки. — Я просто... — начинает он. И понимает, что не может поднять на Стаса взгляд. Слишком отчётливо понимает, что увидит именно Стаса, а не. — Не могу вот так вот, — заканчивает Карим, нервно сглатывая. — Боже, — выдыхает Стас. — Ты что ли просто би-любопытный? — Не, — мотает головой Карим. — Даже близко не. Я давно всё о себе понял. И ты очень классный. Но я вот так не могу. Условия, эм, не подходящие. Он нервно усмехается. Совершенно неподходящие. Карима не назвать романтиком, но он не готов к тому, что первый раз у него может случиться в тесной кабинке туалета. Где пахнет мочой, душно и не очень чисто. С парнем, которого он знает максимум полчаса. Казалось бы, в этом же преимущества ориентации. Вы оба знаете, чего вам надо и не переливаете из пустого в порожнее, занимаясь социальными плясками с бубном друг вокруг друга. Хотите друг друга? Идёте и трахаетесь. Но не в первый же раз! Карим полностью отдаёт себе отчёт в том, что с его «решимостью» и полной закрытостью другого такого шанса на перепих с парнем, особенно настолько привлекательным, с ним может и не случиться. Но если оно или так, или никак, то лучше никак. Лучше с мыслями о Даниле и рукой. Он выдыхает и решает поднять взгляд. — Я обычно так себя не веду, — добавляет он. И пытается улыбнуться. — Да я уж понял, — грустно усмехается Стас. — Хочешь, поедем ко мне? Только шуметь нельзя будет особо, у меня сосед по квартире в это время спит уже. Кариму это предложение кажется заманчивым. Но не настолько, чтобы действительно с ним согласиться. Поэтому он мотает головой. — У меня в три часа машина домой, — отвечает Карим. — Ясно, — кивает Стас. — Бла-бла-каром каким-нибудь путешествуешь? — Скорее папа-каром, — хмыкает Карим. — Отец на машине, по делам сюда поехал, ну я и... — Да, папу заставлять ждать не стоит, — соглашается Стас. — Слушай, если ты ещё к нам соберёшься, может, напишешь мне? Давай я тебе свои контакты куда-нибудь запишу. Пообщаемся ещё, если тебе так комфортнее будет. Кариму даже не верится. Стас мог бы без проблем стать новым героем его фантазий, настолько бурных, насколько это вообще возможно. Парнем, которого не достичь. Но вот он предлагает и пообщаться, и в случае чего пересечься. Карим задумывается ненадолго, решается, достаёт смартфон. Снимая блокировку, он видит кучу сообщений от Данила и чувствует, что сдав назад поступил правильно. Перед собой правильно, Данилу-то глубоко наплевать на то, с кем он там и чем занят. Скорее всего. Он сбрасывает чат с Данилом и передаёт телефон Стасу, чтобы тот нашёл свою страницу в социальной сети и кинул с его собственной запрос на добавление в друзья. — Надеюсь, ещё увидимся, — говорит ему Стас, когда они выходят из кабинки. И улыбается так, что Кариму даже жаль, что его мысли уже настолько забиты Данилом, что Стасу там просто не найдётся места.***
Данил вываливается из своей комнаты и видит родителей, сидящих в гостиной за чаем. Сначала он думает, что просто ещё не проснулся. Что это кошмар его преследует. Но нет. Мама улыбается, папа сурово на него смотрит. В кошмаре они бы ему уже голову откусили, потом выплюнули, поставили на место и снова откусили. Тут они сделают то же самое, только фигурально. — Здрасьте, — выдыхает Данил. На всякий случай трёт глаза. Нет, они и правда вернулись домой. Не предупредив заранее. И кто такие сюрпризы вообще по воскресеньям планирует? — Данечка, — мама поднимается с дивана, решительно шагает к нему и крепко обнимает его, обдавая ароматом своего любимого парфюма. — Ты уехал, даже не попрощавшись, — говорит она. — Мог бы к нам заехать. Поговорить. — Не мог, — отвечает Данил. — Ну что ты говоришь такое? — спрашивает мама. Она отстраняется, поправляет какие-то несуществующие складки на юбке и заметно волнуется, оглядываясь на отца. — Если у тебя были какие-то проблемы, мы могли бы поискать тебе терапевта. Зачем было так резко лишать себя будущего? — Чего, прости, лишать? — вскидывается Данил, скрещивая руки на груди. — Вот. Вот именно поэтому я к вам не заехал. Потому что нахер мне сдалось такое вот осуждение? Я же только таблом и способен торговать, да, мам? От осознания этого ещё более обидно. Ведь по возвращении домой он именно этим и занялся. Торгует таблом, чтобы не разбазаривать накопления. Чтобы была подушка безопасности, на которую можно заскочить в случае чего. Если выгонят из дома, например, потому что он откровенно зарвался. Ладно, перед ними — впервые в жизни начинает зарываться. И не знает, что из этого может вылиться. — Ты прекрасно знаешь, — отвечает вместо неё отец, — что мы были бы только рады, окажись это не так. Что, у тебя вскрылся какой-то талант, способный тебя прокормить? Чем ты теперь собираешься заниматься? — Придумаю что-нибудь, — отзывается Данил. — Я не совсем конченый. Спасибо, что так верите в меня, дорогие родители. Для него это всё оказывается слишком болезненным. Обида сжимает горло. Он хочет доказать родителям, что на что-то способен, но оказывается не в состоянии. Видимо, наоборот конченый, раз не может закрыть глаза на прошлую жизнь и действительно перестать торговать таблом. Не может найти себе приличное место работы, чтобы не пришлось больше строить из себя то, чем он, кажется, никогда внутри и не являлся. Он пытается найти здесь себя, но явление родителей домой никак не помогает ему стабилизироваться. Теперь ему хочется срываться, беситься, бунтовать и что-то доказывать. Проблема в том, что нечего. Родители давно дали понять, что инвестировались в него зря. У него были все шансы поступить в какое-нибудь приличное учебное заведение не в родном городе, в отличие от сестры. Но он плюнул на это и растёр, потому что после выпускного и вообще всех школьных лет оказался разобранным на составные части, не знающим, чего он от жизни вообще хочет. И вместо того, чтобы собраться и понять, а может даже попросить помощи и оплаты психотерапевта, он ворвался в индустрию торговли таблом. А дальше пошла череда неправильных решений, которые привели его к такому вот бессмысленному состоянию сейчас. Не обратился вовремя за помощью — сам дурак. Сам похерил себе всё. Но тогда он не понимал, что потом будет жалеть, осознав, что это всё — не его. И окажется в безвыходной ловушке. — Тебя выгнали, да? — спрашивает отец. — Просто не продлили контракт. — Да сам я ушёл, — закатывает глаза Данил. — Впрочем, думайте, что хотите. Мне до фонаря как-то. — Надеюсь, ты не рассчитываешь на возобновление материальной поддержки? — отец смотрит на Данила с какой-то снисходительностью. — Потому что мы её тебе предоставлять не станем. — Даже не думал об этом, — отзывается Данил. Обидно, больно, неприятно. Очень его родители любят и ценят. Принимают прямо таким, как есть. Ага, конечно. Даже родителям он с чисто человеческой стороны не нужен. Он был долговременной инвестицией, оказавшейся пшиком. Ходячее разочарование. Они примирились с тем, какую карьеру он выбрал, когда на горизонте замаячили успех и денежные контракты. Мол, хоть как-то да выбивается мальчик. Не так, как хотелось бы, но пускай как может. А тут выходит, что он и так не может, не хочет, отказывается. — Круто, что вы приехали, — добавляет Данил. — Ленка по вам соскучилась очень, наверное. Из неё-то ещё не поздно что-то вылепить. А я уже отработанный материал, чего напрягаться? — Данил, — обращается к нему отец стальным тоном. Но он уже разворачивается и двигает обратно в свою комнату. Видит и Ленку, стоящую в своей пижаме в дверях. Довольной она не выглядит, маме с папой на шеи не бросается. Данил издевательски ей улыбается и уходит к себе. С трудом удерживается от того, чтобы не хлопнуть дверью. Нет в этом никакого достоинства. У него с этим в принципе плоховато, но он не собирается строить из себя совсем уж обиженного ребёнка. Данил падает спиной на кровать, прикрывает глаза и выдыхает. Началось в дурдоме утро. Обстановка становится токсичной, он не может тут находиться. Проникает под дверь, закручивается вокруг шеи. Пока они тут, он не может быть дома, это же очевидно. Ленке с этим должно быть гораздо проще. От неё они никогда ничего не требовали, не присаживались на уши. Ей чертовски повезло. Он приподнимается на локтях, тянется за смартфоном, лежащим на тумбочке, снова валится обратно. Карим писал в ночи, что двигает с отцом в город, домой. Значит, он уже вернулся. Скорее всего спит. Будить его Данилу не хочется, но ему жизненно нужно рядом хоть одно дружественное лицо. Поэтому он набирает его номер. — Привет, — говорит он спустя несколько длинных гудков. — Разбудил? Извини. Ты же дома уже, да? — Дома, — заспанным голосом отвечает Карим. — Я понять не могу, у тебя голос сонный или расстроенный? — И то, и другое. У тебя со временем как сейчас? — Не знаю. Но я бы не отказался ещё хоть часок поспать, и... — Ты мне нужен, чувак, — быстро говорит Данил, пока не передумал. — Просто пиздец как. — Приехать? — голос Карима резко становится серьёзным. — Нет. Я заеду за тобой? — Давай. Данил слабо улыбается, сбрасывает вызов. Он не знает больше, куда ему поехать и чем заняться. Как отвлечься, пока родители в городе. Как свести к минимуму встречи с ними. Знает только, что не может снова оказаться в этой яме один.***
Лене явление родителей становится поперёк горла не меньше, чем Данилу. Вот только его проблем она совсем не понимает. С жиру бесится, балбес. Его родители, в отличие от неё, никогда не отодвигали на второй план. От него всегда чего-то ждали, а ей приходится доказывать, что она на что-то способна. Каждый раз, когда они возвращаются, она старается не отсвечивать. Их всё равно не впечатлят никакие её успехи. Она же не Данечка. Не выставочная лошадка. Не любимица всех и вся. Данил моментально куда-то уматывает, даже не прощаясь с родителями. Лена видит, каким грустным взглядом провожает его мама. — Хотя бы ты с нами посиди, — обращается мама к Лене. «Хотя бы ты» — всё, чего она может от них добиться. Запасной ребёнок, на случай если первого выдрессировать не получится. Лена слабо улыбается, обнимает себя обеими руками. Это Данилу позволительно сбегать и устраивать драму. На неё таким образом никто внимания не обратит, как бы не старалась. Это тот случай, когда она могла бы сколько угодно протестовать против родителей. Пить, курить, принимать наркотики, связываться с плохими компаниями, попадать в проблемы и в полицию за какие-нибудь административные нарушения. От недостатка родительского внимания другие на её месте именно так бы и поступали. И, может, другие родители обратили бы внимание и взялись за ум. Но Лена знает, что любые протесты и аморальное поведение не привлекут внимание её родителей. Она проходит к дивану, садится между папой и мамой, только устроившейся по другую сторону. Спрашивает, как у них обстоят дела с работой. Интересуется, надолго ли они. Оказывается, что на неделю. Это уже хорошо. Это не месяц. Лена выказывает надежду на то, что им удастся провести больше времени вместе за эту неделю. Говорит, что действительно очень соскучилась. А затем извиняется и добавляет, что у неё ещё подработка сегодня, поэтому она не может долго рассиживаться. Родителям этого хватает. А Лене же приходится оперативно созваниваться с Виктором Сергеичем и просить перенести занятие с Аней на его территорию. Затем она пакует ноутбук, одевается, ненавязчиво красится, забирает волосы в хвост и тоже уходит из дома. Ей хочется плюнуть на всё, вызвонить Карима и нажаловаться ему на свою нелёгкую долю. Может, даже расплакаться ему в плечо. Давно такого желания не возникало. Но она прекрасно понимает, что уже опоздала. Что скорее всего его уже поехал ловить Данька. Лена более чем уверена в этом, но проверять и звонить не собирается. Надеется на то, что от их дружбы ещё что-то остаётся. И он сам проявится, узнав от Даньки, что старшие Малышевы вернулись в город. Он же знает, какое давление на неё оказывается. Она даёт ему шанс, о котором он даже не подозревает. Лена медленно доходит до Виктора, чувствуя себя просто бледной копией себя же. Той, которой она становится, когда в дело «вступают» родители. Той, которой они её и хотят видеть. Она механически улыбается Виктору и Ане, достаёт свой ноутбук с материалами для занятия, благодарит за приготовленный чай. Ей почти удаётся сосредоточиться на уроке, когда её телефон начинает звонить. — Прошу прощения, — говорит Лена. Достаёт телефон, видит имя Карима. — Мне нужно ответить. Она выходит в коридор. И на звонок отвечает с облегчением. Вспомнил, вот созванивается. Значит, для их дружбы ещё не всё потеряно. — Привет, — отвечает она. — Привет, — слышит голос Карима в трубке. — Ты как? — Да как-то не знаю. Я... — Слушай, ты можешь меня на неделе на учёбе прикрыть? — спрашивает Карим, перебивая её. — Мы с Данилом на пару дней за город едем, в ваш домик. Ну, так получилось. Лена застывает. Ясно всё. Данька решил дезертировать в загородную «резиденцию» Малышевых. И забрал с собой Карима, чтобы со скуки не сдохнуть. Чего-то такого и следовало ожидать, но Лена всё равно надеялась, что несколько лет общения и дружбы не пройдут даром. Что хоть кто-то вспомнит о том, почему и когда ей может быть хреново. И просто поддержит. Но нет. Видимо, не в этой жизни. Видимо, не с этими людьми. — Передай гоблину, что мама с папой пробудут дома неделю, — говорит Лена. — На учёбе прикрою, не волнуйся. — Спасибо, — говорит Карим. — Ты лучшая. Увидимся, как я вернусь? — Конечно. Она сбрасывает вызов и понимает, что рука дрожит. Странно, что голосом удалось не дрогнуть. Ей становится настолько обидно, что она опускает руки. Слёзы по щекам текут сами. Рыдать только в чужом коридоре приходится сдавленно, чтобы Виктор с Аней не услышали. Но на то, чтобы сдержаться, у неё нет никаких сил. Последняя капля, удар от того, от кого и не ожидаешь ничего такого.***
Елена не возвращается достаточно долго. При этом голоса её из коридора тоже не слышно. Или уже прекратила разговаривать, но просто не спешит продолжать занятие с дочерью Виктора, или слушает, что ей там говорят в трубку. Долго слушает. Настолько, что Виктор начинает даже немного волноваться. Он переглядывается с Аней. Затем вздыхает и поднимается с кресла. — Елена, у тебя всё в порядке? — спрашивает он, выходя в коридор. И видит, что нет. Даже близко не в порядке, потому что несчастная девушка стоит, обняв себя руками и сотрясаясь в почти беззвучных рыданиях. Виктор шагает к ней. Она спешно начинает вытирать тыльной стороной ладони слёзы, отворачивается от него. — Простите, — говорит она срывающимся голосом. — Я... Дайте мне пару минут. Я умоюсь и вернусь. И продолжу, и... — Не волнуйся, — отзывается Виктор. Он шагает ещё ближе и кладёт ей руку на плечо. Девушка шумно шмыгает носом, наклоняет голову, чтобы её слёз было не видно. Виктор не урод какой-нибудь моральный. Он не может просто так взять и пропустить мимо своего внимания такую вот ситуацию, происходящую прямо в его коридоре. Да и от репетиторши в раздрае вряд ли получится добиться чего-то адекватного, как бы она не пыталась себя взять в руки. — Пойдём со мной на кухню, — говорит он. — У нас ещё была ромашка, я тебе её заварю. Может быть, немного успокоит. Елена мотает головой. — Да я в порядке, — отвечает она. — Не стоит беспокоиться, я... — Ну я же вижу, что не в порядке. Идём. Елена выдыхает, размазывает по лицу остатки туши для ресниц. И кивает. Виктор не хочет лезть к ней в душу, но чувствует себя вроде как обязанным спросить, что произошло. Вряд ли он как-то сможет помочь, но выслушать рыдающую девушку — обязанность каждого. Это просто по-человечески. Они проходят на кухню, куда на момент суётся Аня. Виктор смотрит на неё и медленно мотает головой. Мол, не сейчас. Аня кивает и уходит обратно в гостиную. Оттуда практически сразу начинают доноситься звуки включённого телевизора. Ну, что ж, перерыв так перерыв. Правда, исключительно для его дочери. Виктор заваривает ромашковый чай, оставшийся ещё от Насти. Он никогда не понимал её любви к этому напитку. Но не смог выбросить после того, как она ушла из жизни. Виктор полагает, что у сушёной ромашки вряд ли вышел бы срок годности. Никакой плесени нет — можно заваривать, так он думает. — Если тебе нужно с кем-то поделиться, — говорит Виктор, когда ставит ромашку перед Еленой, вытирающей лицо бумажными салфетками, — можешь рассказать мне, что у тебя произошло. Она кусает губы и не решается поднять на него свои красные заплаканные глаза. Но всё-таки начинает говорить: — Просто мои родители внезапно вернулись на неделю домой. Приехали без предупреждения. А у меня с ними... Запутанные отношения. У моего брата, похоже, тоже, но это его дело уже. Поэтому я и попросила перенести сегодняшнее занятие к вам. Но я... Я привыкшая. Я бы пережила эту неделю. Но мне сейчас позвонил лучший — как я думала — друг. И оказалось, что его уже поймал мой брат. И, конечно же, полностью оккупировал. Голос Елены надламывается. Виктор подвигает к ней ближе упаковку с салфетками. — Ох, не думала, что об этом так сложно говорить, — нервно усмехается она. — Просто... Знаете эти семьи, где двое детей и второй из них — ну так, чтобы был? Вот у нас я такая вторая. Всё внимание Данилу, лучшие кусочки, лучшие подарки. В школе была та же ситуация. Данечка Малышев с его великим будущим. Тьфу. Со мной дружили только потому, что я его сестра. И вот Карим... Карим Латиф, в моей группе учится. Виктор кивает. Елена берёт в руки салфетку, начинает её нервно теребить, но продолжает свой рассказ: — Карим с первого курса со мной просто дружил. И вот надо же было этому хренову гоблину, моему брату, бросить работу в Москве и вернуться сюда! Данька вернулся, познакомился с Каримом и всё. Его нет. Они то торчат у нас дома и задротят во что-то, то шарятся по клубам. Мы дружили больше трёх лет. А с этим козлом он общается от силы полтора месяца. И уже положил вот такой вот болт, простите, на эти три года дружбы. Елена шмыгает носом, подтягивает к себе кружку с ромашкой. Виктор подозревал, что проблема может оказаться в отношениях с каким-нибудь парнем. Такая хорошенькая девушка, настолько похожая на куколку, вряд ли остаётся незамеченной. Но он и подумать не мог, что Елену перемкнёт из-за проблем с дружескими отношениями. Виктору должно быть стыдно за собственную узколобость. — И ведь когда этот козёл разобьёт ему сердце, он прибежит обратно ко мне, — уже всхлипывая, продолжает она. — А я не смогу отказать в дружеском плече. Потому что для меня эти три года — не пустой, блин, звук. А я знаю своего брата, он обязательно разобьёт, он... Ой. Елена замирает. Выпрямляется, широко распахивает глаза и зажимает на несколько секунд себе рот. Виктор понимает, что она явно сказала что-то лишнее. Отматывает в голове её слова. Анализирует. Понимает. Не особенно удивляется, но просто потому, что совершенно этого парня не знает. На лекциях он сидит обычно тихо. До практических занятий и экзаменов вряд ли как-либо себя проявит. — Дура я, дура, — тихо говорит Елена. — Ляпнула, не подумав. — Тебе повезло, что мне ляпнула, — мягко улыбается Виктор. — Со мной его секрет в сохранности. Меня не касается личная жизнь моих студентов. — Вы такой хороший, — выдыхает Елена. Затем она резко придвигается к нему и порывисто обнимает. Утыкается мокрым лицом в плечо и всхлипывает. Виктор осторожно обнимает её в ответ, аккуратно похлопывает по спине. Кроме собственного плеча он ей всё равно больше ничего предложить не может. Хотя и ловит себя на мысли о том, что хотел бы. Славная девушка, поведение которой становится теперь более прозрачным. Жаль её. Но ни отношения с родителями, ни друга он ей всё равно вернуть не сможет. Только позволить прорыдаться в плечо, а затем заварить ещё ромашки.