Несравненное право

Внезапно Мерри куда-то рванулся, и перепугавшийся Гимли стиснул его ладонь так, что тот ойкнул. Оказывается, неугомонный хоббит вовсе даже не собирался падать, а протягивал Гимли чью-то фляжку. Сын Глоина хотел было уже воспротивиться: зачем это ему чужое, коли свое имеется? Хоббит, однако, настаивал, и в завываниях бури гном разобрал что-то похожее на «...эндальф» и «..усно». Ладно, попробуем, что за колдовские напитки с собой маги во фляжках таскают. Правильный гном, он ко всякому новому с опаской, потому как разное бывало, учены. Говорили прадеды – их, мол, предки глубоко в землю зарываться боялись и другим не заповедывали. Так нет же, зарылись. И такое, говорят, повылезло, что и обратно никак не упихаешь, пришлось вон целое царство бросать. Оттого Гимли и решил, что губы омочит интереса ради, а уж больше – ни-ни. Однако Гэндальфово питье оказалось одновременно и прохладным, и согревающим, и еще таким, будто только что убрал полнехонькую сковороду доброй еды. Потому изрядный глоток влился в глотку будто бы сам по себе. Эльф от своей доли тоже не отказался, и скоро тщательно завинченная фляжка вернулась обратно к магу за пазуху. Люди и Гэндальф порешили разжигать костер, и Гимли вновь едва удержался от того, чтобы назвать их недоумками. Какой костер, ежели уходить надо, ведь гневается гора, по своей ли воле или чужой волшебной. Однако снова промолчал. По просьбе мага они с эльфом вдвоем, прикрывая своими телами жалкую горстку трута, пытались высечь искру. Однако ни у Гимли, сызмальства привыкшего разводить открытый огонь, ни у эльфа так ничего и не получилось. Гном уже совсем было порешил, что виной тому чужая недобрая воля. Где же это видано, чтобы гном да не мог костра запалить, буран там или не буран. Однако старый маг, видать, и сам понял, что дело нечисто. Тут-то Гимли и сподобился увидеть наконец истинное колдовство. Несколько непонятных слов – и волшебное сине-зеленое пламя полыхнуло едва не до неба. Все радостно придвинулись к огню, так что только и оставалось следить, чтобы кто особо ретивый не поджарил бы себе колено, локоть или иную какую телесную стать. «Ну а дальше-то что?» – хотел спросить Гимли. Дрова прогорят, но снег-то не растает. Или Гэндальф их тут решил поморозить хорошенько, чтобы потом этаким же пламенем горную тропу расчистить? Дескать, знай нас, магов. Вот только как бы от той горы, о которой недобрая слава издавна идет, ответа-то не дождаться. Да все такого, что ой как пожалеть придется. Гимли старался отойти подальше – насколько вообще можно было отойти на узком каменном карнизе, – чтобы подпустить к огню невысоких хоббитов, которые снег-то раз в дюжину лет, по их словам, видят. Люди переговаривались, дескать, придет рассвет, а с ним и облегчение какое, как будто бури только по ночам и бывают. Не утерпел, вмешался-таки, а то герои эти, глядишь, таки полезут по снегу да льду через вершины горные, словно другого дела у них никакого нету. Слава Махалу, зады-то небось у всех подмерзли, так что спорить особо никто не стал. Вот только пока ждали да у огня грелись, обратную-то тропку тоже занесло, да так, что и гному по пояс, а уж хоббитам вообще до подбородка. Впрочем, ежели маг дрова сырые посохом своим запалил, так может и тут не оплошает? Сходные мысли, по всему видать, посетили и эльфа, который тут же предложил Гэндальфу расчистить всем путь своим огненным жезлом. Маг, как это водится за магами, завредничал, эльфа послал заковыристо – солнце разыскивать, а колдовать отказался. Дескать, снег – не дрова, гореть не будет. И то верно: одно дело кучку хвороста поджечь, а другое – тропку растопить в лигу длиной. Кто ж признается, что силенок не хватает?.. Но вслух, конечно же, Гимли вновь ничего не сказал. Когда люди наконец порешили действовать и отправились расчищать проход, эльф отправился следом, еще и мага уязвил. Мол, что поделать, найду вам солнце, раз уж сам Гэндальф повелел. Подсмеивался он при этом так, словно не мерз вместе со всеми, а в пиршественном зале Эребора восседал. Гимли усилием воли подавил желание стащить с себя сапог и запустить эльфу вслед, чтобы было неповадно зубоскалить, когда нормальные, не остроухие путники зубами дрожки отбивают. Однако сдержался, в который уж раз. Тем более, что от эльфа, в отличие от многих других, в отряде прок был. В этом Гимли уже успел убедиться. И не ошибся, хотя эльф особой скромностью не страдал и о своих подвигах рассказал сам, не то ж, ровен час, кто не заметит. Однако если б не эльф, люди бы сочли, что все они оказались в ловушке. Про себя Гимли полагал, что как бы ни был суров Баразинбар, а его губить бы не стал, ну и спутников заодно. Потому что как ни злокозненны камни, а все же с гномами дальняя, но родня. Оттого и не удивился, когда в точности за ними перевал засыпало уже напрочь. Повинился только вслух, дескать, уходим уже, а молча-то прощения просил за спутников своих неразумных, да за себя, что ранее их не остановил. Когда, наконец, решили сделать привал, гном почувствовал, что и до него добралась усталость. От холода ныли, кажется, все кости, и потому от второго глотка колдовского питья отказываться вовсе даже не стал. То ли от мороза, то ли от чудесного напитка, но все же в мозгах прояснилось у всех, и в горы решили больше не лезть. И на том, как говорится, спасибо. Только ежели не через горы, то их путь проляжет через Казад-Дум?.. Сколько лет тому отсчиталось с тех пор, как дядька Балин подался в Морию с самыми отчаянными головами. И он, Гимли, едва не на коленях у папаши позволения выпрашивал с ним уйти. Тот, однако же, не дозволил. Дескать, и далеко, и молод еще. А главное, дело ратное не настолько превзошел, чтобы Балина сопровождать. С тех пор много камней успели вывезти из отвалов под Одинокой, а Гимли стал куда как ловок с секирой, однако же та стародавняя тоска не отпустила его и по сию пору. Оттого, вопреки обыкновению, громче всех высказался, мол, пойду в Морию всенепременно, вот только ворота бы отыскать. Люди-то да эльф – им, конечно, кажется, что там, где эльфов нет, так всем хоть пропадай. А вот о том, что с ним, сыном Глоина, в одном отряде идучи, они у любого отпрыска Даринова колена могут приюта и помощи попросить – так ни один не подумал. Гимли такого-то говорить вслух уж не стал, ибо не дело хвалиться. Их род не болтовней славен, а делом. Вот как дойдут – так и увидят, что неспроста он тут с ними шагает... Путники, однако же, через морийские копи двигаться не рвались. Дескать, вот утро наступит, тогда и решим. Впрочем, Хранителю виднее, кольцо-то ему тащить, а не другому кому. Вот только никто не собирался им давать спокойно отдохнуть до утра. Волчьего воя Гимли не особо-то испугался – видывали и не такое. Однако волки-оборотни – это, опять же, колдовством попахивает. Тут, само собой, куда как полезно, что маг с ними. Однако на мага надейся, а секиру наготове держи. В волках, оборотнях там или нет, Гимли не слишком-то разбирался, но твердо полагал, что хорошо отточенное железо в гномьих руках вряд ли придется им по душе. Долго ждать не пришлось – первый волк, да огромный, едва ли не в рост хоббита в холке, изник меж камней, поводя глазами, словно бы выбирая, кем первым доведется подзакусить. Маг, конечно же, на то и маг, чтобы против пакости всякой выступать. Ну если, конечно, это правильный маг, а не злыдень какой-нибудь. Однако когда Гэндальф вышел вперед и торжественно представился волку, не иначе рассчитывая, что тот незамедлительно испугается и сбежит, поджав хвост, Гимли поневоле разобрал смех. Волк, очевидно, решил, что маг с именем будет куда повкуснее, чем безымянный, и прыгнул вперед. Тут-то и пришел бы конец волшебнику, если бы эльф не спустил тетиву. Видать, тоже считал, что оружие-то, оно повернее волшебных словес будет, и изготовился заранее. Вот от метко пущенной стрелы волки и вправду разбежались, но по всему было ясно, что ненадолго. Видать, и у зверей кое-что в голове имеется, потому как на следующий раз в атаку волки кинулись всем скопом. Думать стало некогда – Гимли знал рядом невысокликов, а среди них Хранителя, к которым тварей никак нельзя было подпускать. Над ухом вновь прозвенела тетива, где-то сбоку раздался оборвавшийся рык. Огромную смрадную пасть встретило лезвие секиры – ровно посеред. Удар вышел на славу: волк до половины перестал быть, рухнув к ногам окровавленной кучей меха и потрохов. Какой-то частью рассудка Гимли все ждал: когда же она придет, горячка боя, о которой любили порассуждать старшие? Он успевал замечать и новых волков, и ловко орудующих мечами людей, и даже мага, который вновь принялся размахивать жезлом. Видать понял, что без колдовства, пожалуй, тут они все и полягут. Полыхнуло сразу и со всех сторон, по лезвию секиры прочертилась сияющая огненная кайма, и следующая тварь взвыла еще раньше, чем добрая сталь рубанула ее по боку. Завоняло паленой шерстью, едва не подпалив бороду, вспыхнула пролетевшая мимо эльфийская стрела. Гимли успел обрадоваться теплу и удивиться тому, что способен его замечать, и тут все кончилось. Невысокликам-хоббитам да и ему самому не довелось даже похвастаться ратной добычей. Оба оборотня, рухнувшие у ног гнома, ровно как и другие, усеявшие вершину пологого холма, исчезли, словно бы истончившись и утянувшись следом за расстилающимся по равнине дымом. Опять колдовство. Однако же ни дивиться этому, ни рассиживаться за завтраком было некогда. Теперь уже не только Гимли, но и все прочие мечтали поскорее укрыться за надежными морийскими вратами. Вот только указателей, как в Эсгароте близ рыночной площади, чтобы купцы заезжие не плутали, им тут никто не оставил. Гимли, идя рядом с магом, – а как иначе, коли в гномье царство направляются, да еще такое, которое его, Гимлева, рода самое что ни на есть исконное, – не столько интересовался, что там бормочет Гэндальф, сколько пытался ощутить окружающие горы. Скалы долго помнят бегущую воду, однако расслышать их голос удалось далеко не сразу. Теперь уже Гимли вел своих спутников – поначалу вдоль русла, а потом, когда их путь преградило озеро, переплывать которое отчего-то никому не хотелось, в обход, по главной дороге. Под озером камни молчали, и это было очень даже подозрительно. Если бы можно было перепрыгнуть узкую зеленоватую лапу, которой вода вгрызалась в сушу, Гимли бы так и сделал, но до того берега не допрыгнул бы не только он, но даже, пожалуй, и эльф. Оттого гном первым шагнул в отдающую гнилью воду. Скользкое дно едва не заставило набрать бородищей ряски, однако камень, как водится, вовремя лег под ногу, помогая обрести опору. Следом за ним перебрались и другие. Сын Глоина смотрел на стену, ощущая давнее колдовство. Эти камни говорили тысячей голосов. Они помнили его род, они узнавали его самого. Праотец Дарин ступал по этим камням, царственной своей рукой прорубал эти своды. Хотелось преклонить колено и возблагодарить Махала, но Гимли постеснялся. И вовремя, ибо маг не нашел лучшего момента, чтобы рассказать людям и хоббитам о том, что, дескать, были такие времена, когда даже эльфы с гномами дружили. – Я ни разу не слышал, что эта дружба прервалась из-за гномов, – собственный голос прозвучал хрипло, и протянувшаяся было из завесы времени тень великого предка отступила. Эльф, конечно же, не утерпел и ответил, дескать, эльфы тоже без вины в этаком деле. Ну да, особенно чей-то папаша, пень лесной. В одном маг был прав: если и можно было найти менее подходящее место для пререканий, то для того стоило изрядно постараться. Покамесь лучше бы им отыскать ворота, а отыскамши, – еще и открыть. Что, как известно, когда с гномьей работой дело имеешь, не так-то и просто. Это только хоббитам, которые, по рассказам отца, норы себе копают в земле да прикрывают их сбоку круглой крышкой, кажется, будто всякая воротина, как овечий загон на ярмарке, отовсюду видна. Стена молчала, словно бы выжидала чего-то, а неразумным пришлось и объяснить даже, что не так-то просто распахнуть ворота, кои гномий мастер делал да слова заветные над ними сказал. Бывает ведь, всю жизнь свою гном положит, но уж что сделает – то века простоит, никакой убыли не претерпев. Потому как ежели в камень всю душу вложишь, тот камень крепче крепкого становится. Тут, словно в древних сказаниях, разбежались по скале изящные завитки лунных рун, засеребрилась Даринова корона. А внизу, как водится, и имя мастера прописано – да будет пенно пиво его в чертогах Махала! Однако же без заклинания все равно войти не получится, а заклинания Гимли не знал. Карты морийские не раз рассматривал – и переходы, и залы громадные. Но вот чтобы заклинание там указано было, дескать, чтобы в царство великое гномье попасть, то и то молвить надобно – не было такого, Гимли бы помнил. Аж стыдно сделалось: да что же это, к стенам и воротам царствия предков привести сумел, а открыть не под силу?! Люди вон паниковать начали, точнее один из них, из Гондорского королевства. Никому-то он не верил – ни Гэндальфу, ни гномьей работе, и эльфу бы, наверное, не поверил, да только тот с ним и парой дюжин слов едва перемолвился. Только что уговаривал всех через царствие его идти, хотя уж сто раз сказано было, что и далеко, и неудобно. Никак тоже выгоду свою имеет, без этого-то как же? Однако Гимли про себя твердо положил – пусть Боромир этот хоть двумя мечами разом машет, а к Хранителю он его не подпустит. Потому как до людских и эльфийских царствий ему, Гимли, и дела нет, а вот Эребор на поругание он не отдаст, пусть даже и голову за то сложит. Не для того Гору у дракона отвоевывали. Пока человек пытался спрятать свой страх за возмущением и швырянием камней в гнилую воду, от которой Гимли инстинктивно держался подальше, маг снова и снова пробовал открыть дверь. Король-Бродяга, сразу видать – воин, меч тем временем начистил до блеска, а эльф просто наложил стрелу на тетиву и оглядывался кругом, ожидая, как и сам Гимли, подвоха от этого места. И все-таки недостойным правнуком Дарина оказался он, Гимли, сын Глоина. Потому что честь открыть Морийские врата выпала не ему. Да и откуда бы ему знать, как по-эльфийски звучит слово «друг»?