Несравненное право

Гимли, может быть, еще больше бы расстроился, что не довелось самому подобрать ключ к заклинанию, да только времени на все эти умствования у него не было. Такого, что повылезло из воды, он в своей жизни и не видывал никогда. Мелькнула было мысль, дескать, вот оно – великое Лихо Дарина, однако отогнал ее. Во-первых, это вот, затаившееся в озере, во времена расцвета Морийского царства уж точно там не обитало – чтобы гномы да позволили какой нечисти у самых собственных ворот благоденствовать? Да и озера того не было, потому как тракт подъезной располагался. Во-вторых, гадость эта снаружи плескалась, а великое Лихо по всем легендам откуда-то изнутри вылезло. А в-третьих... В-третьих, Гимли упорно казалось, будто Балин отсюда давно ушел. Гном принимался себя уговаривать, дескать, Мория большая, может, Балин с дружиной вовсе в другом конце, а сюда и не ходят. К тому же на равнине волколаки рыщут, а у ворот этакая пакость сидит. Небось где с другой стороны тоже забот хватает. Но верилось, пусть даже и самому себе, с трудом. Своды Казад-Дума дышали пустотой и затаенной опасностью. Будь он один, он бы, пожалуй, не сунулся бы так открыто, чтобы через врата да с грохотом. Он бы снял сапоги да изник каким-нибудь потаенным ходом, и шел бы, не запаливая огня. Но магу, как водится, было виднее. Зато Гимли с изумлением услышал, что он теперь будет вместе с Гэндальфом отряд из Мории выводить. Ну что ж, он, по крайней мере, видел старые карты и слышал рассказы тех, кому когда-то их прадеды про величие Казад-Дума баяли. Перекусили наспех и пошли. Пытался осознать – вот по тем же камням ступает, которые, может, Праотец Дарин когда-то топтал. Пытался – и не мог. Может, оттого, что величие, когда оно покрыто пылью, копотью и мышиным дерьмом, не кажется таким уж великим. Хотя хоббиты, озиравшиеся вокруг, порой тихонько ахали, когда в свете Гэндальфова посоха им открывался особенно высокий свод или затейливо вырубленная арка. Когда непоседливые коротышки ворвались в старую караулку и – Создатель Махал уберег! – едва не рухнули в колодец, Гимли в который раз подумал, что совсем не понимает, зачем Гэндальфу понадобилось тащить с собой всех четверых хоббитов. Самого Хранителя и его слуги было бы вполне достаточно. Впрочем, будь его воля, Гимли бы и кольцо доверил другому кому. Хотя бы Королю-Бродяге, Арагорну. Уж тот-то человек бывалый, понимает, что не на прогулке. Небось уже бы к Мордору подходил... Впрочем, кто их, магов, поймет. Вон, папаша сказывал, когда Гэндальф Торину – да будет пенно его пиво в чертогах Махала! – Взломщика, тоже хоббита, сосватал, тот чуть от злости не умер. Дескать, с магом только свяжись, потом хлопот не оберешься. Однако парень-то оказался вовсе не промах, так, может, и тут... Гимли мысленно махнул рукой: дела великих – они такие, дальше держишься – целее будешь. А то только пикни, тут же на тебя все повесят, и поделом, потому как решай все сам, коли такой умный. А коли не решаешь – так и молчи себе в бороду. Может, от тех хоббитов пользы куда как побольше, чем от некоторых длиннобородых, которые могли бы сподобиться карты древние и поприлежнее изучать. Мало папаша его драл, ох мало... Пока Гимли наставлял и корил себя, один из хоббитов, конечно же, зашвырнул в колодец булыжничек. Оно и понятно: коли же есть дырка, а рядом с дыркой дурак, так всенепременно либо сам прыгнет, либо закинет туда что-нибудь. А вот когда из дырки донеслось отчетливое постукивание молота, Гимли пробрала дрожь. По его мнению, при этих звуках следовало немедленно брать хоббитов за шкирки, или сажать на плечи, или еще что делать, но только удирать, да чем быстрее, тем лучше. Великое Лихо Дарина – это вам не орки с волками. Это кое-что похуже, оттого и зовется у гномов Неизъяснимым, что описывать, что же это такое, некому было. Потому как после встреч с тем Лихом живых не оставалось. А гномов пока еще никто не упрекал, что воины никудышные. Однако же перестуки молота притихли, сам он, как и всегда, промолчал, а кроме него, пожалуй, никто особо не испугался. Не потому, ясно, что все такие храбрые, а он один – трус разнесчастный, а потому, что не ведали, что страшиться-то надобно. Хоббитов, кроме караульного Пина, а потом и людей, сморило одного за другим. Только эльф, устроившийся неподалеку от двери и положивший рядом снаряженный лук, не спал. Гимли подвинулся – секира скрипнула по камням. – Не спишь? – шепот глох в закрытой караулке, но эльф с его чутким слухом наверняка услышал. И точно, тот помолчал мгновение и отозвался: – Откуда ты знаешь, что я не сплю? Гимли даже опешил на миг. – Ну, ты когда спишь, ты лежишь иначе, и вообще... – Ты меня видишь? Гимли призадумался. Посох Гэндальфа, освещавший им путь, мирно покоился прислоненным к стене и никакого света не давал. Коли не знаешь, что это – так палка палкой. Сам маг сидел рядом: не спал, а словно думал о чем-то. Но темнота при том стояла абсолютная, какая только и бывает в глубоких копях. – Я не вижу, – задумчиво ответил Гимли. – Я просто чую камни... Ну, или в том месте, где камни есть... Эльф повозился немного, придвинувшись ближе к гному. Гимли ощущал чужой локоть совсем близко от своего плеча. – Эльфы видят в темноте, но это должна быть темнота леса, а не такая, как тут. Локоть рядом с ним едва заметно вздрогнул. – Тебе страшно? – спросил Гимли и едва не ухватил себя за поганый язык. Поди ему самому кто скажи, мол, «страшно тебе», так и по зубам за такое одарить можно. Разругаются сейчас, и хорошо, ежели только разругаются. Но эльф просто молча кивнул в темноте, и Гимли увидел, ощутил этот его кивок. – Там, где камни, хорошо вам, гномам, – словно бы оправдался Леголас. И Гимли, хоть тут тресни, никак не мог в этих его словах найти хоть какой-нибудь ущерб для чести гномьего рода. – А эльфы должны видеть звезды над собой... Гимли хотел было сказать, что уж лучше небось под землей и камнями да без звезд, чем со звездами, но на Карадрасе насмерть замерзнуть. Потом вспомнил, что эльфу холод был нипочем, и промолчал. Да и через Карадрас все равно не пройдешь. И спешить опять же надо. Однако ничего не ответить было бы невежливо, и Гимли попытался придумать что-нибудь. Вот только придумалось не сразу – не силен он был в изъяснениях, и эльф тем временем заговорил снова. – Знаешь, я ведь был в Эреборе с посольством сразу после войны . Там были почерневшие стены, поломанные колонны и смердело драконом, но такого... не было. Гимли, попавший в Эребор через несколько лет после Битвы пяти армий, еще помнил, как чинили старые и прорубали новые чертоги. Но драконом, понятно, там уже не смердело, а пахло, как подобает справному жилью. Хлебом и печевом, деревом и железом. А здесь, кстати, и разрушений было поменьше, все ж не дракон здоровенный крушил все вокруг. Сюда бы гномов хорошую ватагу, да через пару лет тут бы не узнать было стены эти. И все же... все же он понимал, о чем говорит эльф. Видно, поэтому и поведал то, о чем ранее умолчал. – Я как этот перестук услышал, сразу подумал, что бежать бы отсюда... И ощутил, как эльф в темноте кивнул головой. – Здесь зло... И боюсь, мы разбудили его. Гимли повернулся туда, где караулил у входа бестолковый младший из хоббитов. – Если бы не он, это случилось бы как-то иначе, – защитил недоумка Леголас . Гимли спорить не стал, хотя мог бы сказать: если бы всякий знал, где золото в землице лежит, и шахты бы рыть не понадобилось. Сиречь, кто ж его знает, как бы чего могло бы быть. Но не сказал. Вместо этого повозился, достал одеяло, хотя по его меркам в Казад-Думе было вполне даже тепло, и укрыл эльфа и себя. Что ж поделать, ежели эти остроухие такие уж нежные. Да и вину какую-то Гимли чувствовал, все же он самому Дарину потомок, а значит, местная нечисть ему не то чтобы вовсе чужая. Эльф успокоился не сразу, но все же Гимли услышал, что тот задышал ровнее и, кажется, перестал наконец трястись. На следующую ночь, когда они сильно продвинулись наверх и уже устроились на ночевку, друг Хранителя вдруг удивился, дескать, отчего гномы здесь жили, мол, уж больно место для житья непригодное. А он еще казался Гимли вполне сообразительным и толковым! Сын Глоина подскочил так, что едва не рухнул обратно на эльфа, вновь устроившегося с ним рядом. Одеяло остроухому гном, понятно, опять предложил, и это предложение вовсе не было отвергнуто. По правде, поддувало изрядно, так что и дремать спина к спине было всяко теплее. Однако пришлось встать и объяснить глупому, кто вел здешних гномов, да чем был славен праотец Дарин. Хоббит, правда, Песнью заинтересовался, но в свою сторону: вопросил, не остались ли тут алмазы. Гимли стало смешно – он и сам был таким... лет так пятьдесят назад, когда кузнечное или рудное дело казались куда как интереснее деяний прошлого. Дурак был, молодой. И этот туда же. Отвечать Гимли не стал, просто улегся обратно на свое место. Эльф повернулся – в темноте верхних ярусов, где в толще камня были прорублены окна наружу, к Леголасу вернулась его способность видеть в потемках, а вместе с ней и обычная любознательность. – Не знал, что ваш народ слагает такие красивые песни, Гимли, – сказал он, подпирая голову локтем и нависая над вытянувшимся гномом. Концы длинных волос мели по каменной крошке пола. – Откуда бы тебе, – лениво отозвался Гимли. – Мы поем на пирах, и когда чужих нет рядом, а не каждый день... «... Как вы, эльфы, которых пивом не пои, только дай спеть что-нибудь да позаунывнее», – мог бы еще добавить сын Глоина, но не стал. Леголас же услышал свое: – А мы, значит, тебе не чужие? Гимли засопел: – Надо же было объяснить этому... ничего не знающему, словно вчера родился, что такое Казад-Дум... – И даже то, что песню твоего народа услышал эльф, тебя не смутило, – продолжал подсмеиваться Леголас. – Это не тайная песнь, ничего такого в ней нет, – попытался оправдаться Гимли и скорее ощутил, чем услышал, беззвучный смех эльфа. Буркнул только: – Ложись уже, холодно! И ощутил, как к спине прижалась чужая узкая спина. «Вот же чучело лесное», – подумал Гимли, впрочем, без обычного раздражения. Гэндальф рассказывал хоббитам о мифриле, плечам было тепло, и Гимли заснул бестревожным сном, каким правильный гном только и может спать, зная вокруг себя изрядную толщу родного камня. Проснуться довелось под утро, от того, что эльф шевельнулся. Ощутил на плече чужие легкие пальцы, мол, все в порядке, прости, однако глаз не закрыл. Хранитель, чей кон выпал дежурить, выглядел бледным и испуганным, и Леголас сменил его пораньше. Однако устроился не там, где сидел хоббит – у западной арки, а почти посредине, откуда видно было разверстые зевы всех переходов. С таким караульным, пожалуй, можно и вправду еще поспать, и Гимли, завернувшись в одеяло, снова провалился в сон. Наутро гном наконец решился и поведал Гэндальфу то, над чем размышлял все время их перехода через Казад-Дум: Балин до Мории не дошел. Невесть почему: то ли сгинул где с дружиной, то ли еще что, но хоть какие-нибудь следы он должен был оставить, а следов таковых покамест им не попадалось. Однако поторопился. То, что они нашли могилу, Гимли понял сразу. Вот только храбрости подойти и прочитать, кто же там похоронен, ему не хватило. Маг сделал это за него. А Гимли вспоминал отцовского друга, в свое время еще уговаривавшего отца отпустить его, Гимли, пойти с ним... Вот, значит, как окончился тот поход. Глоин, милостью Махала, всегда отличался рассудительностью и рисковать попусту не любил. Так что из-за этой папашиной рассудительности он, Гимли, сейчас жив. Потому как в том, что предводитель пал, а Балинова дружина не вступила в бой, за него мстя, Гимли не верил. Да и быть-то такого не могло. А значит, судьба ему была бы тут лежать – но не выпала. Однако и искать, где пали Балиновы ближники, не пришлось – все тут упокоились, в каменном чертоге, как и полагается правильным гномам. Ибо праотец Махал завещал «из камня выйти и в камень тот обратиться, когда руки устанут держать кузнечный молот». Гэндальф нашел книгу, которую вел Ори, и Гимли, заглядывая под локоть высокому магу, понял, что должен всенепременно вернуться домой живым. Ибо кроме него некому будет рассказать родичам павших о судьбе близких. И не споют о них песни, не проводят светлые души пенным пивом... Хотел было уже попросить эльфа, мол, ежели так доведет, что в родимую сторону один вернешься, уж не сочти за труд в Эребор заехать, однако и слова вымолвить не успел. Камень тяжко содрогнулся под ногами, и гном, движимый инстинктом опасности, исходящим от камня предупреждением, увидел в конце коридора орочью нечисть, стремглав несшуюся к их укрывищу. У них не было времени ни отступить, ни решить, что им делать. Прорва орков – поначалу гному показалось, что их куда как много, потом он понял, что просто некоторые из них были крупнее обычного что ли – рванулась на них, словно бы метя осквернить могилу гнома, чьи следы на камнях поганые твари и вылизывать были недостойны! Секира Гимли свистнула над могильной плитой, потому к ее подножию орк свалился уже без ног, и Гимли немедля его прикончил. Другой противник, кривой и с бельмом, уже тянул из ножен толстую, загнутую саблю, однако эльфийская стрела вонзилась ему точнехонько между глаз. – А ну не моги моих ворогов убивать, своих что ли нету! – рявкнул было Гимли, но в ту же минуту другой орк, раза в полтора больше предыдущих, вломился сквозь ветхую дверь и с размаху метнул копье в Хранителя. Гимли и сам не ожидал, что ему станет так больно, когда он увидит, как этот хоббит, взваливший на себя самую тяжкую ношу, хрипя, сползает на залитый черной орочьей кровью пол. Он закрыл собой могилу Балина, твердо порешив вражью нечисть сюда не допускать. Прочие могут идти – он и один надолго задержит орков и умирающего Фродо оборонит, как раз времени хватит, чтобы прочие до ворот добежали и треклятое колечко унесли.. Однако у прочих было совсем другое мнение. Арагорн подхватил хоббита, а ему самому выбрать такую почетную смерть тоже не дали. Сильные худые руки эльфа ухватились за него так, будто бы эльф в пропасть падал, а за Гимли зацепился и держится теперь в последней надежде. – Уйди! – с ненавистью прохрипел гном. – Иди с ними! Орки еще боялись сунуться, но гном уже слышал за дверью мерзкое шуршание их шагов и шепот на тарабарском наречии. – Нет! Или я останусь здесь, с тобой! Вот только эльфа ему тут и не хватало. – Ты с ума сбрендил! – рявкнул Гимли, отпихивая эльфа. – Отрыщь, болячка лесная!!! Тот не ответил – ответил его лук. Широкий двузубый наконечник стрелы пригвоздил к дверному косяку особенно храброго – или особенно наглого – орка. Потом эльф повернулся к нему, и Гимли даже не понял, как именно его унесло от Балиновой могилы и выкинуло на лестницу в обнимку с эльфом. Люди прикрыли дверь, и маг, встав подле нее, тут же велел всем шустро идти вперед. За дверью и впрямь словно бы что-то происходило, однако магия – дело такое, от которого лучше всего держаться подальше. Только в самом низу спуска Гимли вспомнил, что Летопись похода Балина осталась там, в усыпальнице. Примерялся вернуться, однако маг уже бежал, догоняя их, и новости о сильном противнике, повстречавшемся ему, были не слишком-то утешительными. Сзади спешил эльф, словно подгонял, и по лицу эльфа было понятно, что вернуться обратно вряд ли удастся даже и самому упрямому и сведущему в воинских искусствах гному.