Роза ветров

~~~^~~~       Что значит искренность… Что значит отсутствие противоречий между чувствами и намерениями…       Между его бровей появляется скорбная складка. Третья по счету жизнь набирает обороты. Он вновь стоит среди снегов Етунхейма. А Один вновь берет на руки малыша с кожей цвета насыщенного/темного инея.       Локи пытается понять, почему же именно искренность, но получается из рук вон плохо. Пустота вяжет его мысли своим присутствием, как сладкая хурма слюну своим послевкусием. Хочется ударить себя, чтобы привести в норму, но Локи знает, что это не поможет. Дело не в нем самом, дело в том воздействии, что направлено на него.       И все же искренность… Почему именно искренность? Будто бы искренность… Будто ее реальное присутствие что-то может изменить. Если даже попытка изжить из его тела етуна ничего не смогла, так что уж теперь… Но повод ли это сдаться? Повод опустить руки?       Конечно же, нет. Локи знает, что «нет», но не потому, что тоже боролся бы и дальше. Лишь потому, что он вновь стоит среди снегов Етунхейма. И он видит, как это самое «нет» начинает закручиваться вокруг него еще одним быстрым водоворотом воспоминаний.       Мелькает шальная мысль, что он мог бы начать делать ставки на жизнь старшего, но играть ведь все равно не с кем.       Да. Играть ему в последнее время всегда не с кем.       Он рождается во тьме и холоде. Холод проникает в его тело с первым вздохом и остается там навсегда. Самые ранние воспоминания затираются/растворяются с возрастом и в опыте, но отчего-то тот миг, когда окровавленный Один берет его на руки, Локи запоминает — поверхностно и размыто, но все же запоминает. Протягивая ручки ко Всеотцу, малыш надеется и верит, что его заберут туда, где монстры не будут смотреть на него ярко-алыми глазами и передавать по рукам, не зная, куда приткнуть сироту, что не нужен даже родному отцу.       И Один забирает его. Его губы изгибаются чуть брезгливо он старается держать осторожно и не касаться кожи, но Локи не запоминает этого. Локи не знает, что забирают его лишь ради потехи самолюбия да гордости Всеотца и только.       Первые его метки проходят тихо. Довольно быстро, даже не мыслями, но скорее чувствами, Локи осознает, что ему во дворце не рады. Он видит это по взглядам, он слышит это по тонам голосов. Его мама — очень красивая и статная, — всегда смотрит с напряжением, да затаенным испугом. Его отец — гордый и мудрый, — всегда говорит с презрением и легкими каплями желчи. Эти капли тихо льются на щеки малыша-Локи, и еще в раннем детстве он просто принимает знание: похоже, Асгард — не его дом.       Нет, конечно, в Асгарде тепло. Никто не обижает его слишком явно, никто не относится к нему с открытой враждебностью. Но все же малыш чувствует, что он — ненастоящий ас. Что он — чужой да диковинно лишний.       Однако, детство его проходит очень тепло и нежно. Детство для однометкового Локи начинается в тот момент, когда к его люльке подходит светловолосый мальчик меток пяти. Он смотрит на него своими огромными голубыми глазами, а Локи неожиданно смеется и тянет к нему ручки.       Мальчик этот источает невероятный свет. И во взгляде этого мальчика он не видит ничего плохого. Там лишь живой, детский интерес да участие. И ничего большего. Никогда и ни при каких обстоятельствах ничего большего…       В три метки Локи, наконец, окончательно запоминает, что его названного брата зовут не «Торр», а «Тор». Конечно, его немного печалит, что никто не разрешает ему так смешно рычать последнюю букву полюбившегося имени, — ведь он все же/вроде как царская особа, он должен вести себя подобающе, — но все же Тор остается рядом, а больше Локи ничего и не надо.       Он понимает значение той самой искренности в тот момент, когда малыша приносят во дворец. Все относятся к нему так, как относятся глубоко внутри. И никто не скрывает неприязни и озлобленного страха. Конечно, о том, что он — етун, знают лишь Один, да Фригга, но и прислуга не остается без повода для тихой ненависти. Всем непосвященным кажется, что Один — изменщик да лжец, раз притащил во дворец своего левого сына-бастарда, но почему-то Одина никто не ненавидит. Никто не смотрит на него с укором и жесткостью.       Локи хочет вздохнуть, но вовремя вспоминает, что не может. Он тихо и осторожно наблюдает за тем, как малыш-Локи растет, как улыбается лучисто и ярко, как влюбляется в брата… Он совсем не выглядит болезненным, в отличие от прошлой жизни. И он так часто смеется. Заливисто и как-то…живо.       Сам Локи правда не может сказать, когда в последний раз так смеялся. Наверное, когда-то в детстве, но сказать честно… Сказать честно сложно.       И в какой-то момент, забывшись/погрузившись в переплетения воспоминаний, Локи даже кажется, что теперь-то все будет в порядке. Тор хоть и не выказывает явного дружелюбия, но его интерес держится долго и так и не пропадает. Само наличие младшего брата делает его участие в жизни Локи почти что постоянным.       И как он смотрит… У Локи сердце щемит, когда он видит, как Тор смотрит на смеющего, семиметкового Локи. А затем все вновь начинает рушиться. Незаметно и не сразу, но все же оно рушится.       Он растет счастливым и почти здоровым. Асгардское солнце, конечно же, изредка оставляет на его белоснежной, алебастровой коже ожоги, но только лишь в те несколько часов рядом с полуднем. Если пересидеть эти часы в покоях и только после выйти играть, то никаких ожогов не будет вовсе.       Это он запоминает быстро. Еще запоминает, что стражников лучше не злить, а к прислуге не обращаться, если сильной надобности в этом нет. Также запоминает, где можно спрятаться, как пробраться к своим покоям из покоев брата незамеченным и как создать эти маленькие зеленые огоньки на кончиках пальцев.       Оказывается в его теле живет чудная/красивая магия, и Локи не знает, что пробудилась она во многом лишь благодаря Фригге. Много позже, поднабравшись меток, он начинает догадываться, но тогда… Тогда он просто живет и дышит, словно беззаботный, счастливый ребенок с прекрасными огоньками цвета свежих еловых иголок на пальцах.       Локи нравится его друг и будто бы брат Тор, а Тору нравится проводить с ним время. Тору нравится смешить его, поднимать его на руки, а затем и вовсе на плечи и бегать так по замку, слушая заливистый смех младшего, что путается с тихими вскриками на крутых поворотах. Еще Тору нравится прятаться с ним. Тору нравится…он?..       Это кажется сложным и сложным является. Но для Локи все так просто. Когда ему семь, все просто. Когда ему девять, все просто. Даже когда ему десять, и Тор обещает связать их судьбы и жизни, как только они станут взрослыми, для Локи все остается таким простым и легким. Он верит брату, с горящими радостью/счастьем глазами смотрит на него и быстро-быстро кивает.       Тор выглядит взрослым, ведь он старше на четыре метки, и ответственным. Тор совершенно не выглядит так, словно бросает слишком важные для Локи слова на ветер. Слишком важные именно/только для Локи слова.       Ему, Локи, тоже не терпится. Ему так сильно хочется стать взрослым и хочется стать Тора, что иногда кончики пальцев невольно вспыхивают. Его магия дрожит вместе с его сердцем, вместе с его чувствами, вместе с ним самим. Внутри все так чудно/счастливо/уютно трепещет. Внутри все расцветает в предвкушении.       Метки идут. Локи растет статным и сильным. Быстро учится прятать чувства и слабости. Быстро учится прятаться за масками. И довольно быстро замечает то, с каким недоверием и затаенной злобой на него косятся многие, но это… Все-все сложное, что происходит с ним, кажется ему чем-то пустым и не стоящим внимания, ведь рядом есть Тор. Тор просто есть рядом.       Конечно, со временем их отношения меняются. Они больше не проводят вместе ночи, посапывая бок о бок. Они больше не носятся по коридорам. Но они не отстраняются. Они не отступаются друг от друга. Да, Тор вроде старше на четыре метки, но Локи знает, что тот не бросит его, даже если интересы и переменятся, даже если пути пойдут самую малость в разные стороны. И Тор правда не бросает.       В свой первый поход он берет двенадцатиметкового Локи с собой. Тайком и тайно он достает ему лошадь и небольшой, короче обычного меч. И как же горят его, Локи, глаза, когда он впервые оказывается далеко-далеко вне стен замка; когда во время одной из стоянок смешливый Вольштагг учит его правильно держать клинки и бросать их в тела деревьев; когда он сидит с воинами у костра вечерами и слушает их немного грубые, иногда смущающие, но по большей части всегда смешные истории…       И после мать даже не бранится, ведь Тор отстаивает его, Локи, Тор стоит на своем до последнего, объясняя Фригге, что младший тоже должен и станет великим воином. Та лишь вздыхает под конец и смотрит… Локи видит ее печальный, будто бы наперед все знающий взгляд, но тогда не придает ему должного значения.       От того, как старший защищает его, в животе становится легко-легко, а на сердце теплеет.       А еще Тор касается его. Не в какой-то определенный миг, а скорее изредка/всегда/когда выдастся удачный момент. И Локи нравится смотреть на чужие сильные, чуть шершавые пальцы, что касаются его собственных. В самый первый раз, когда Локи пускает от своей ладошки к чужой прямо по пальцам ярко-зеленые огоньки, Тор шугается так, что чуть со скамьи не падает. Они как раз сидят на позднем завтраке, вокруг воинов и советников совсем мало, но все же те, что есть, давят смешки, адресованные неуклюжести наследного принца.       Локи еле-еле сдерживается, чтобы не рассмеяться тоже. И отводит глаза.       С метками нетерпение уменьшается. Он, с горящим сердцем с самого своего рождения, медленно замерзает. Не от чего-то определенного, а просто… Просто… В самый первый раз, когда его не пускают в покои старшего, а в глазах стражников переливаются насмешливые огоньки, у Локи пропадает аппетит до самого вечера следующего дня. В груди клубится странная тревога, будто бы его предали, но он просто старается не обращать к этому своего взора.       И он все еще помнит слова старшего.       Но метки идут. Они оба меняются. Тор с метками становится лишь более взрывным и горячим/горящим/пугающим. Его огонь горит в его груди, к двадцати меткам загорается по-настоящему еще и в его глазах. Локи пугается, но не показывает этого, — с каждой новой меткой он все лучше и лучше научается прятать все свои чувства да терзания, — однако ни единого раза не случается, когда огонь чужих глаз устремился бы на него.       Локи не глуп, но любит обман и обманываться. Он продолжает искренне, усердно, хоть и тайно верить в чужие, затершиеся со временем слова.       Тор меняется и меняется и меняется. Он не остается на месте ни единого мгновения, словно река или может пылающее пламя. Он движется. Он…меняется. К двадцати меткам становится настоящей, почти взрывной бурей, к двадцати пяти неторопливо, будто бы осторожно, успокаивается.       Локи все это время находится рядом. Он сам не изменяет себе ни на мгновение: все еще верит в то, что Тор так легко и лживо обронил когда-то в их детстве, и все еще держит спину прямой, а магию под боком. Локи становится прекрасным советником да манипулятором и остается прекрасным шутником да другом. Даже тогда, когда уже никто не в силах справиться с буйным нравом Тора, он всегда может с легкостью прийти, он всегда может с легкостью все исправить.       Будущего вроде бы нет. Так же, как нет планов на трон или может какую-нибудь власть. Локи живет в ожидании.       Вначале ждет, когда же старший уже соберется, вспомнит о своем обещании да осуществит его. После — когда появляются настоящие/истинные/совершенно не эфемерные сомнения — он ждет, когда же Всеотец проведет официальную коронацию, и Тор сделает его своим советником. Для начала советником. Хотя бы советником.       В его жизни нет ничего кроме брата. Нет, правда. Локи смотрит и видит, и хочется просто опуститься на пол. Только вот пола нет, стен нет, вокруг одна лишь пустота, а перед его глазами «искренность». И заключается она в том, что вся жизнь этого Локи сконцентрирована лишь на его брате, старшем и восхитительном.       Это ощущается пугающе. Нет, правда. Это выглядит страшно. Локи смотрит, пытается одновременно переосмыслить и собственную жизнь, но пустота все еще вяжет мысли и не дает ему ни единой возможности.       Лишь пропускает внутрь разума один единственный вопрос: неужели его жизнь также…целенаправленна? И неужели… Ох, неужели все — все, что есть в его, Локи, жизни, — остается там лишь благодаря Тору? Появляется там лишь благодаря Тору?       И выходит, если так… Если вдруг действительно так, то…       Если жизнь Тора окончится, то смысл жизни Локи пропадет тоже. Пропадет и больше не появится.       Это должно бы напугать, но мысли — вязкое марево. Он не может испугаться. Он не может обстоятельно подумать надо всем, что видит. А видит он слишком многое. Тору почти исполняется двадцать восемь меток, Один почти готов короновать его и отойти на покой… Почти. «Почти».       Всеотец ставит условие — остепениться, но оно, такое мелкое/рассыпчатое/легкое, оказывается для Тора невыполнимым. И за помощью он идет лишь к тому, кому доверяет истинно и безгранично. А вместо помощи находит лишь израненное, давным-давно отданное ему сердце, которое ему никогда и не было нужно.       Это случается в один из вечеров. «Ничего не предвещало беды»… Так Локи мог бы сказать уже много позже, если бы кто-нибудь попросил его рассказать что же случилось, но просить было просто некому.       Он устраивается у камина с книгой по азам темной и переполненной всевозможными жертвоприношениями магии, забирается в темно-зеленое кресло с ногами, до этого мягко обтрусив подошвы невысоких, кожаных сапог друг об друга. Матери поблизости нет, да и никого нет, впрочем, так что о положении можно не беспокоиться. Библиотека, что раскрывается высоким, могучим залом за его спиной, пуста. Полки высоки, то тут, то там такие же высокие переносные лестницы. И везде книги.       Тишина.       Локи неторопливо материализует маленький шарик света и поднимает его в воздух. Тот зависает, подсвечивает узорные, исписанные/изрисованные страницы. В камине потрескивают полена. Огонь такой теплый и яркий.       Тишина.       Когда открывается дверь, открывается без стука. Тор соблюдает осторожность. Притворяет ее, оглядывается, делает шаг за шагом. Затем падает/рушится/осыпается в соседнее, такое же мягкое и удобное кресло.       Локи не поднимает глаз. Тихо лизнув кончик пальца, подцепляет страницу и переворачивает ее. Пока что он лишь пробегает взглядом по словам, да рассматривает картинки. Пока что он не уверен, что хочет связываться с чем-то настолько могущественным.       Затем звучит:       — Отец сказал ехать в Ванахейм, свататься…       Огонь в камине потрескивает славно и тихо. Умиротворенно-весело. За их спинами раскрывается удушающе мрачная, темная библиотека, но на них она не нагоняет страху. Локи здесь — властитель, Тор — его тихий гость. Уют и тишина растворяются в воздухе.       Тор продолжает смотреть в огонь. Либо ждет ответа/совета/помощи, либо же просто ждет. Не чего-то конкретного, а хотя бы чего-то.       Локи знает это чувство. Он живет в ожидании уже многие метки.       Тор в последнее время приходит к нему сюда вечерами все чаще. Иногда молчит часами. Иногда что-то рассказывает. Его положение всегда одинаково: мощные руки на подлокотниках, голова откинута на подголовник, а сильные, каменные бедра вальяжно разведены в стороны. Ноги стоят в упор на полу.       Локи нравится наблюдать за ним из-под прикрытых век. Будто бы воришка или может охотник?.. Как знать, как знать… Но в этот раз он глаз не поднимает. Молчит очень уж долго.       Их кресла стоят не так близко, что протяни руку и коснешься, но все же и не далеко. Впереди каминный жар, жар огня, истинного и яркого пламени. Он касается их лиц своими бликами, оглаживает/ласкает/облизывает. Перевернув очередную страницу, Локи позволяет возникнуть в воздухе:       — На ком же? Лучше уж в Муспельхейм, к огненным гигантам, чем к этой… Как ее там?       Тор отзывается тут же, будто был готов отозваться еще раньше, будто был готов сразу:       — Сольвейг*…       Локи кривит губы в усмешке, но если присмотреться, то можно увидеть в ней легкие изгибы скорби. Однако Тор не присматривается. В последний десяток меток он уже совсем и не смотрит на младшего. И никогда не видит, когда тот заливисто/счастливо смеется.       А младший больше и не смеется. Больше не медлит, говоря:       — Солнечный луч?.. Банально. И, между прочим, совсем ей не соответствует. Она — та еще гадюка.       Он переворачивает страницу вновь. Тихо-тихо ерзает, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке. А Тор вздыхает так шумно, и поднимает руки к лицу. Трет его устало/вымотано. В его голосе полнится обреченность:       — Можно подумать, есть выбор… Либо туда, либо в Альвхейм.       Локи не может сдержать смешок. Чуть качает головой, все еще уткнувшись глазами в книгу. Внутри странное чувство — хочется подорваться, подойти, забраться старшему на колени и взять его лицо в ладони, а после заставить взглянуть на себя/увидеть себя/заметить себя/вспомнить о себе. Но Локи не движется с места. Пытается понять/разобрать на составные это чувство несколько мгновений, а после бросает затею. В воздухе повисает его:       — Ну, если тебе нужна не жена, а вторая Сиф в юбке… Поезжай, конечно. Почему бы и нет?..       А затем Тор разбивает так и не успевшую повиснуть вновь тишину; Тор разбивает его, еще не успевшую раствориться фразу своим раздражением:       — Хель бы тебя побрала, какой ты умный! Сам не предлагаешь, зато, как критикой осыпать, так тут ты первый!       Его голос взвивается к потолочным сводам, что прячутся в темноте. А Локи, наконец, поднимает спокойный, твердый взгляд. И осаждает брата в момент. В камине полено разламывается с треском/со стоном/с криком боли, а они смотрят друг на друга. Голубые, небесные глаза против ярко-зеленых, ведьминых. Всегда против.       — Отец не заставлял тебя искать невесту, просто…предложил. В немного жесткой форме. Если не хочешь, можешь повременить или… — конечно же, частично это ложь. И у его брата нет выхода. Локи знает это. Тор знает это. Всеотец ведь не отступится: если его сын не найдет себе жену сам, ему эту жену найдут другие.       И поэтому Локи злоупотребляет. Не только в свою пользу, в пользу них обоих. Он оставляет недосказанность, и Тор, уже заведенный/раздраженный, тут же вскидывается:       — Или?!       Младший медлит, но в этот раз лишь ради того, чтобы с силами собраться. Его голос звучит твердо и даже почти не насмешливо, когда он говорит:       — Можешь найти себе какого-нибудь паренька, если с девушками так туго. Уверен, при дворце есть много…       — Ч-что?       Желание опустить взгляд в книгу такое сильное и четкое, но Локи заставляет его истаять. Он все еще смотрит на брата. Он все еще не продолжает, оборванный им. А Тор взрывается хохотом. Складывается почти пополам, сотрясаясь всем своим мощным телом от смеха. И кое-как, утирая выступившие смешливые слезы, бормочет:       — Ну, ты и шутник, брат! Право слово, слышал бы тебя наш от…       — Я не шутил.       Наступает его очередь перебивать резко/порывисто и ставить вопрос ребром. Локи использует эту возможность по назначению. А затем их взгляды встречаются/сталкиваются. Когда Тор закашливается так пораженно, Локи лишь дергает уголком губ. В глазах мечется короткий испуг и уже вот-вот готовая напасть со спины боль, но он прикрывает их, прячет чувства поглубже, затем открывает глаза вновь.       — Ну… Во-первых, это вроде как запрещено законом…       — А если бы не было?.. Ты мог бы изменить законы, взойдя на трон.       Странность происходящего становится просто поразительной. Локи пытается контролировать себя, пытается держать себя в руках. Ему с каждой секундой все сильнее и сильнее кажется, что прошлое — фальшь. А Тор — лжец. Но ведь из них двоих Бог обмана — он сам.       Так и в чем же вся соль?!       Тор качает головой, совершенно не понимая младшего, но при этом осознавая, что эта разница между ними проявляется уже далеко не впервые. И по выражению его лица понятно, что он даже не знает, что сказать. Поэтому говорит Локи:       — Неужели тебе это омерзительно? Раньше для тебя это не было такой проблемой, как мне кажется…       Его намек слишком большой и слишком заметный. Тор медлит, понимая/замечая его не сразу, однако он замечает. Локи готов вот-вот записать этот миг в книгу своих достижений: иногда так сложно общаться со старшим, а особенно намеками и полутонами.       — Ты… Так ты об этом. Локи, это было с десяток меток назад, ты не можешь воспринимать это…       — Это было четырнадцать меток назад, Тор. Четырнадцать меток назад ты обещал связать наши судьбы и жизни, когда мы вырастем, — его голос такой…печальный. Но Тор не замечает. Правда не замечает этого. И все, что остается Локи — наконец, отступиться. Еще даже до того, как старший начинает говорить, Локи понимает, что времени действительно прошло слишком много. К тому же тогда они были такими маленькими. Он сам был еще и таким глупеньким.       Раз доверился… Раз решил, что такое действительно может свершиться…       — Ты… Только не говори мне, что ты… Это мерзко! Мужчина, воин, который подставляется другому мужчине!.. Омерзительно, — Тор всматривается в бесстрастное лицо напротив с таким усердием, что Локи начинает опасаться не заболят ли у него глаза. Никаких других опасений Локи больше не испытывает.       Он знает, что его ложь так же идеальна и прекрасна, как цельный кусок горного хрусталя. И Тору не в чем его упрекнуть.       Поэтому Локи медленно спускает ноги на пол. Медленно закрывает книгу, уже зная, что возьмет ее с собой, что свяжется с черной магией, что отомстит брату так, как тот того заслуживает. Однако, он решает чуточку сжалиться. В этот раз намек более тонкий и осторожный. В этот раз намек — предупреждение:       — Не смотри на меня так косо, брат. Я всего лишь пытаюсь подвести тебя к определенному выводу. Раз уж ты будущий царь Асгарда, ты должен следить за своим языком. Иначе последствия могут быть…непереносимо серьезными.       Локи статно и гордо смотрит на своего будущего царя. Локи держит себя в руках, чтобы не подойти и не врезать старшему по лицу так, как тот того заслужил. Ладонью. Хлесткой пощечиной. С унижением в каждом мгновении, но без единого слова.       Тор смотрит на него в ответ долго, но уже без подозрительного прищура. А затем выдыхает разом и шумно. Расслабляется в кресле, разрезая тишину своим:       — Я уж было подумал… Не пугай меня так, брат. Но… Возможно, ты прав и я… Я буду следить за этим, спасибо, но… Ты так и не сказал, что же мне делать с женитьбой?..       — К сожалению, я устал, брат. И желаю откланяться. Доброй ночи.       Он действительно делает небольшой поклон, наслаждается невероятно расстроенным разочарованием в глазах старшего, а после удаляется. С прямой спиной. С высоко поднятой головой. И разбитым/растоптанным/окровавленным/разорванным сердцем в свободной руке.       Ему так жаль. Ему правда жаль то, что он видит, но сделать что-то… Нет никакой возможности. И поэтому Локи просто смотрит. Впивается короткими ногтями в собственные пальцы, и те сводит легкой судорогой. Замедленной такой.       Произошедшее… Локи не может сказать, что это чья-то ошибка. Это не ошибка. Это…легкое недопонимание?.. Но как сложно исправить его. Как же сложно изменить и…       Изменить так и не удается. Тор не пытается. Тору это просто не нужно. А Локи… Становится ясно, что самому Локи уже ничего не нужно. Его жизнь превращается в нечто безликое/бесполое/бессмысленное. Локи больно смотреть на себя, но еще больнее ему становится от мысли, что жизнь, которой он живет прямо сейчас, — та жизнь, которую он оставил там, «наверху», — почти что не отличается от того, что он видит.       До того момента, пока Тор, наконец, не останавливает свой выбор на Сиф, Локи закрывается. Он становится не просто холодным, а почти что ледяным/заледеневшим. И отворачивается. Локи видит ясно, как днем, как сам же отворачивается от Тора полностью/окончательно и навсегда.       И как же… Как же печально все получается. Локи видит, как срывает коронацию старшего. Затем видит, как отправляется/сбегает в Мидгард, чтобы завоевать его, но на самом деле разрушить. Он жаждет привлечь внимание старшего и привлекает его. Знакомится со Мстителями и так знатно веселится. Ох, тогда он, наконец, расцветает; наконец, понимает, за что Тор любит битвы и драки. Азарт оккупирует его тело и разум. Кровь льется рекой, и какое же это красивое зрелище. Он наслаждается чужой болью, наслаждается собственной силой… А после наслаждается выражением лица Тора. То полнится болью предательства, и для того Локи эта боль такая сладкая, что по коже бегут мурашки.       Локи лишь смотрит. И слезы лишь текут по его лицу.       Восхитительно. Все случается просто восхитительно. На самом деле Локи не хочет быть царем или королем. На самом деле ему нравится делать другим больно. Ему так нравится держать в руках Гунгнир, ему так нравится делать этому парню — кажется его зовут Клинт, — больно. Еще ему нравится делать больно и другим, но все же именно в Клинте Локи находит нечто свое, нечто особенное.       Закаленный битвами лучник, но все же кричит, как жалкая девка, когда маг выкручивает ему ноги. Или же когда дробит пальцы. До того момента, пока Тор, наконец, не приходит за ним, он успевает так знатно повеселится. И его губы становятся пергаментно высохшими. Не от того, что Локи много говорит, но от того, что он шепчет.       — Я посвящаю эту боль себе.       — Я посвящаю эту смерть себе.       — Я посвящаю эту кровь себе.       Его силы возрастают, но Локи не останавливается. Ему плевать, виноваты ли те людишки или же нет. Ему все равно, есть ли у них родные и близкие.       Локи понимает, что это сумасшествие. Он повергает мир в хаос. Он находит последователей. И никогда, ни единого разу не доводит дела свои до конца. Он оставляет людишкам надежду, а та уже заканчивает все за него.       Он не убивает Клинта, но тот больше никогда не сможет стрелять и ходить.       Он не убивает Старка, но его мозг становится настолько поврежденным, что он становится не дееспособным.       Он не убивает рыжую бестию, но танцуя без остановки она стирает ноги в кровь. И плачет. Но не ломается. Локи кажется, что он может наблюдать за ней бесконечно, потому что она не ломается очень и очень долго. А затем он показывает ей дрожащего Клинта, что никак не может перестать смотреть на свои руки с раздробленными пальцами.       И она ломается.       Ему становится действительно весело, потому что он находит свое призвание. Он видит слабые места всех и каждого. А затем просто давит туда со всей силой и изощренностью, что в нем есть.       И как же сладка эта кровь, что брызжет ему на лицо. И как же сладки эти крики…       Тор приходит за ним, и его лицо такое… Такое… Локи не может перестать смеяться. Потому что Тор выглядит преданным. Потому что Тор чувствует предательство. Потому что Тор… Ох, Тор.       Локи позволяет поймать себя. Позволяет вернуть себя в Асгард. Напоследок оборачивается к дотлевающему, залитому кровью Мидграду, и лишь облизывается.       На губах все еще чувствует привкус запретной сладости.       Хочется закрыть глаза. Хочется закричать. Хочется… Что же он делает?! Что он делает?!       Локи сжимает зубы и сжимается сам. Он чувствует сладость, чувствует азарт, и все же не может поверить, что делает это все своими руками, шепчет это все собственными губами.       И как бы больно ему ни было от вида собственного падения, от вида скорбного лица матери ему становится больнее. В сотню раз. В тысячу. И боль эта не только его. Вернувшись в Асгард и пройдя суд Всеотца, Локи уходит в темницы. Его личное, глубокое и сладкое безумие тихо развеивается и заменяется спокойствием.       Совестность не захватывает его, однако, огорченное выражение лица матери… Оно делает с ним что-то странное. Локи видит, как в какой-то момент начинает тихо плакать по ночам. Его сила и уверенность истончаются. Он вновь становится тем болезненным и обиженным ребенком, каким является глубоко внутри.       Тор не навещает его, пока у него не появляется собственная нужда/выгода. И тогда они вновь начинают разговор, но постепенно разговор этот обращается ссорой.       Локи лишь скорбно прикрывает глаза, слыша, как сам же срывается на признание.       Возвращение в Асгард не привносит в него ничего нового и благодатного. Локи не сожалеет обо всем, что он натворил да сделал, однако, мать бессовестно делится с ним собственным сожалением. Хотя ее никто и не просит. Впрочем, Локи на нее и не злится.       Все же Фригга… Его прекрасная, любимая, сильная женщина… Его мама… Его свет и тепло… Локи любит ее, и эта любовь — единственное, что осталось не покореженным/не испорченным/не изорванным внутри него. Даже когда он говорит, что она ему не мать, он ни на миг не отворачивается от нее.       Да, он уже давным-давно знает, что не ас. Да, он знает, что на самом деле является етуном.       И все же его мать такая… Такая… Локи не уверен, что хоть когда-нибудь перестанет любить ее.       Она ведь не Тор. Конечно, ее слова/ее печальное выражение лица/ее скорбный взгляд заставляют его раскалываться, и однажды ночью он неожиданно начинает плакать, но эти слезы… Эти слезы будто бы очищают его. Привносят в него боль прощения и спокойствия.       А затем Тор вспоминает о нем. Вначале, когда старший только приходит, Локи думает, что выдержит, но под конец все же срывается. И его крики разносятся агонией по всему подземелью:       — Да я люблю тебя! Люблю тебя, как никогда и никого не любил! Ты обещал, что будешь моим и...!       Договорить ему не удается. Ох, как же вытягивается лицо Тора, какой же гнев и ненависть разрастаются в его глазах… А затем он поднимает руку с молотом. Он раскручивает его. Рычит о грязи, о скверне, о непозволительном, мерзком чувстве, но Локи…       На тот миг, между тем, как старший поднимает молот, и тем, как он делает движение, чтобы швырнуть его и размозжить своему младшенькому голову… На тот миг Локи будто замирает и прищуривается. В его собственных глазах стоит боль, и это боль осознания: им просто никогда не было суждено стать чем-то единым/цельным/истинным.       Он использует этот миг правильно. Он рассматривает даже в гневе красивое лицо брата. Он утаивает мягкую влюбленную усмешку в уголке губ. Сердце взвывает, но Локи кажется, что все сложилось правильно. Раз уж ему было суждено было испытать эту боль, значит она была заслуженной.       А вот Тор им заслужен не был.       Тор просто был. Был раньше, есть теперь, а вот после его не будет. Локи знает, зачем он пришел. Локи знает, что они с Одином хотят передать его етунам в обмен на мир. Локи знает, что етуны его убьют.       Но он ведь не соглашался на смерть так же, как Тор не согласился с его чувствами. Он ведь не соглашался быть ничем, быть ветошью, нужной лишь в определенные жизненные моменты.       Миг истончается быстро, и Локи знает, что не намерен умирать. Насколько бы пустой не была его жизнь. Он материализует два клинка. Он швыряет их точно и метко. Один попадет в сильное горло. Другой врезается в плоть черепа, замирая между так и не успевших нахмуриться бровей.       Тор не смеет произнести ни слова. И умирает почти мгновенно. Клинки врезаются все глубже и глубже, поддаваясь обозленной/болезненной магии младшего, даже тогда, когда Тор безвольной кучей валится на пол.       В темнице пусто, но совсем скоро отосланные Тором стражи поймут, что что-то свершилось и вернутся. Локи это безразлично. Он знает, что успеет сбежать до, однако…       Он уже разворачивается. Он делает шаг. На его губах нет улыбки или усмешки. Он только что убил Тора, своего самого сильного и самого прекрасного брата, и он тоже скорбит.       А затем рушится на колени. Хватается за голову. Раскол внутри него трещит настолько громко и сильно, что Локи взвывает, объятый болью. И воспоминания его прошлых существований просто вырываются из неоткуда. Они просто прорываются/возникают/показывают ему, что его деяния — зло.       Кровь. Тор лежит в луже крови, и Локи все еще больно от одного лишь вида этого. Он не следит за собой, потому что знает: тот Локи уже все вспомнил и теперь суматошно, рвано и дергано рисует печать собственной кровью. И вместо того, что следить за ним Локи делает шаг. Затем делает второй. Между его бровей складка живой, необъятной скорби.       Тот Локи не позаботится об этом, потому что заботится о другом прямо сейчас, но ему самому это кажется важным, хоть на самом деле и не осуществимым. По щекам все еще скатываются редкие слезы, когда Локи медленно опускается на колени и самыми кончиками пальцев «прикрывает» невидящие глаза старшего. Это его действие ни на что не повлияет, потому что печать уже почти-почти доделана, и вряд ли кто-то успеет остановить процесс ее начертания. Поэтому Локи делает и не боится. Конечно же, глаза старшего не закрываются, ведь тут у Локи нет никаких прав и никаких сил, но все же он просто делает это движение, отдает ту дань, о которой не позаботился ни единожды. Закончив, уже хочет подняться, но медлит. Осторожно подносит пару пальцев к своим губам, а после прикладывает их к окровавленному, рассеченному лбу старшего.       На кончиках его пальцев не остается ни малюсенькой капли чужой крови. Ведь на самом деле Локи находится далеко не в том времени и не в той вселенской плоскости, чтобы хоть что-то сотворить.       Поднимается Локи как раз в тот момент, когда первые кровавые руны ложатся на поверхность пола вокруг печати. Неуверенно смотря на получающееся заклинание, он хмурится, поджимает губы… Неужели… Неужели ради Тора и всего мироздания он правда… Неужели он правда сделает это с собой?..       «Низвержение.»       Тот Локи рваными, дерганными движениями вырисовывает это слово вокруг границы печати, а сам Локи просто поднимает руки и утирает влагу с щек. Он не знает, где пролегает та граница его возможностей/его действий/его свершений, которые он готов воплотить в жизнь ради старшего. И он боится спрашивать.       Что еще он сделает, только бы измениться и оставить Тора живым и здоровым? Как много боли еще причинит себе ради старшего?!       Но все же эта жизнь оканчивается. Печать активируется и подсвечивается багряным, после того, как он заканчивает вырисовывать на собственном теле защиту. И насколько же печальным становится вывод, который Локи обретает и принимает…       В их отношениях не было лжи, и поэтому даже когда ложь появлялась, она тут же принимала свой настоящий облик. Тор никогда не лгал ему, что лгал. И именно в этом обрела свой дом «искренность». ~~•~~