Роза ветров

~~~^~~~       Тихий-тихий шелест… Пока время закручивается водоворотом в обратном направлении, Локи неожиданно слышит шелест. И шелест этот звучит опасно, предупреждающе. Совсем не так, как яркая, сочная листва, потревоженная ветром; совсем не так, как колосья кукурузы, потревоженные пробежавшим детенышем кабана.       Шелест проходится по его телу. Шелест обнимает его, и он много громче того шороха, что был раньше. Он много ощутимее. И маг вздрагивает, дергается. Перед глазами вспыхивают разноцветные огоньки, но почти сразу это прекращается. Почти сразу все заканчивается. Пустота с ее видениями/его воспоминаниями предстает перед ним вновь.       Локи поводит плечами. В нем много сомнений, но кажется… Кажется… Кажется этот шелест — звук разрывающегося времени. Звук медленного умирания вселенной. Звук, обличающий его главную ошибку/вину/провинность.       Третью жизнь он оставляет за спиной. Перед ним раскрывается во всей своей красе четвертая.       «Низвержение.» Локи знает, что это значит. Локи знает, что ничего не получится. Снег среди льдов Етунхейма опускается тихо, невесомо, но он знает, что Тор умрет, не потому, что живет в следующей по счету жизни. Просто… Ничего просто не выйдет. Локи ведь знает себя, знает свой характер и свои повадки/привычки/черты.       И его собственная попытка низвергнуть себя же пониже/подальше ничего не даст. Лишь пробудит в нем ненависть да зависть. Лишь сделает его еще более жестокосердным.       Он рождается во тьме и холоде. Холод проникает в его тело с первым вздохом и остается там навсегда. Самые ранние воспоминания затираются/растворяются с возрастом и в опыте, но отчего-то тот миг, когда окровавленный Один берет его на руки, Локи запоминает — поверхностно и размыто, но все же запоминает. Протягивая ручки ко Всеотцу, малыш надеется и верит, что его заберут туда, где монстры не будут смотреть на него ярко-алыми глазами и передавать по рукам, не зная, куда приткнуть сироту, что не нужен даже родному отцу.       Однако, надежды его не сбываются. Он становится названным сыном главной кухарки, но на самом деле остается сиротой. С самого своего детства Локи есть и остается маленьким поваренком-помощником. С тем лишь отличием от других поварят, что с шести лет он начинает обучение различным наукам с самими старейшинами и наследным принцем.       Его детство проходит тихо и мирно. Довольно рано Локи понимает и принимает, что у него есть и разум, и магия, но нет и никогда не будет возможности использовать их по-настоящему. Потому что он не королевской крови. Потому что никто даже не знает, кто его родители.       Не собираясь отчаиваться, Локи рождается и остается тихим. У него нет близких друзей среди других поварят, но все же и врагов у него нет. Зато у него есть цель.       И цель его — Асгардский трон.       Впервые мать-кухарка находит его в тронном зале, когда на предплечье Локи уже шесть меток. Она бранится сильно, ведь тронный зал — место не для слуг, и он просто не рассказывает ей, что посещает его уже метку как. Он просто молчит о том, как больно ему от собственной участи, от собственной недооцененности.       Локи знает, что воссядет на трон. Для этого у него есть и будет все, что ему потребуется. В детские годы малыш еще не знает, отчего Фригга, жена самого Короля Богов, так благоволит ему. Он не знает, отчего ему позволяют заниматься с самим шумным и надменным Тором и обучаться у мудрейших старейшин.       Он не знает многого. Но со временем все эти незнания замещаются знанием.       Локи становится злее. Он становится злее, когда в восемь меток находит себе сильную и храбрую подругу Сиф, но Тор решает, что тоже хочет дружить с ней. Подруги Локи лишается. И если до этого у него еще были сомнения, если до этого он просто не любил наследного принца… Именно в этот момент внутри него зарождается семя ненависти. Оно пускает свои корни глубоко и резко в его сердце. Так резко, что Локи аж задыхается от негодования.       Это случается у конюшен. Сиф уже смотрит на снизошедшего до нее самого принца, а Тор лишь смотрит на деревянный меч в ее руке. Локи знает, что принц любит битвы и драки. Локи знает, какие сладости любит принц. Локи знает, какие яркие, драгоценные безделушки любит принц.       Локи знает, каких девушек любит принц.       И когда Тор надменно, слишком грозно для своих девяти меток вопрошает:       — Ты хотел что-то сказать, слуга? — Локи лишь отступает, да низко кланяется. Качает головой, прикладывает одну руку к сердцу. И шепчет:       — Нет, мой Царь.       Сиф со свистом втягивает воздух сквозь неожиданно сжимающиеся зубы. А Тор не говорит ничего. Ответом становится его довольная, гордая улыбка.       Локи знает, что это неправильно, ведь Царь — Один. Локи знает, что это неправильно, ведь пресмыкаться да подлизываться не слишком приятно.       Однако, он склоняется низко. Однако, он говорит то, что говорит. Когда-нибудь Тор станет Царем, и какой бы сильной, черной ненавистью Локи ни ненавидел его, он сможет скинуть его с трона.       Он сможет занять его место.       Локи смотрит без выражения. Поджимает губы. Сжимает пальцами одной руки пальцы другой. Он ведь знал, что так будет. И поэтому он не удивляется. Не потому что он слишком умен, чтобы оставаться внизу… Не потому что в его душе слишком много темных/черных/подгнивших пятен…       Это он. Это то, что им является. В каждой уже промелькнувшей и в каждой последующей жизни — что бы нового ни появлялось в его душе, что бы из нее ни исчезало, — он всегда будет таким, какой есть. Он не изменится в корне/в основании/в первопричине.       Все может стать лучше, если он обретет любовь. Тогда сильная любовь станет его слабостью, и Локи сможет быть более менее порядочным. Тогда слабые черты характера станут его силой, и Локи сможет продолжать держаться так, чтобы любовь не сломала его.       Но если любви не будет… Если он отвернется от нее… Если она не подоспеет вовремя…       Локи смотрит, как в десять меток проявляется его етун, когда он случайно запирает сам себя в холодном погребе. Локи смотрит, как он сам начинает грозно, почти истерично смеяться, поняв собственную силу/власть/мощь.       В каждом его движении и в каждом жесте видна ненависть к его теперь уже другу Тору, но видна она лишь ему самому. Для Тора он важен. Для Тора он вроде как дорог. А значит все правильно.       Локи видит себя, что обрел силу. Локи видит злое, гнилое счастье на своем лице. Локи знает, что Тор умрет.       Как же он смеется. Сильно, грубо, ярко. Его кожа синяя, и это не пугает. Локи замораживает кусок какого-то окорока до черного цвета, продолжая смеяться. Теперь он понимает намного больше.       Конечно же, он обещает себе/клянется себе держать это в тайне. Он наполовину етун. Наполовину ледяной великан. А еще маг. Сильный и могущественный. Умный.       И он достоин трона. Достоин Гунгнира.       Теперь Локи понимает все это еще более отчетливо и ясно. Его взгляд становится все живее и живее теперь. Когда же он случайно раз за разом оказывается в тронном зале и взгляд его падает на трон, на щеках вспыхивает румянец. Становится жарко.       Но он не выдает себя ни единым жестом и ни единым словом. Он хранит все свои тайны внутри своей головы и у себя под сердцем. Тор находится рядом. С каждой меткой и каждым новым днем, проведенным вместе, Тор все сильнее и сильнее привязывается к нему. Локи видит это. Все видят это.       Но никто его не останавливает. И на самом деле Локи не делает ничего дурного. Он даже магию не использует.       Его оружием становятся слова и знания — то и дело Локи напоминает Тору, что тот будущий Царь и что он должен вести себя подобающе. Что должен быть сильным. Что должен быть гордым. Что должен быть статным.       Тору нравится, когда Локи напоминает ему о его месте/его высоком положении. Его глаза загораются. Его руки сжимаются в кулаки.       Локи знает, что это власть и что она медленно оплетает своими ядовитыми путами сердце принца. Власть пьянит. Особенно маленьких и безответственных. И Локи пользуется этим. Когда Тор впервые в четырнадцать меток убивает одного из противников во время обычной потасовки, Локи убирает все следы и уничтожает тело. Локи клянется и крестит сердце, что никогда не расскажет об этом деянии своего будущего Царя.       Власть пьянит и его тоже, но Локи истинно нравится быть пьяным. Правда нравится. Еще ему нравится Тор, но скорее нравится манипулировать им. К двадцати меткам новый Царь становится его марионеткой. И, Хель бы видела, как Локи нравится дергать за ниточки.       Нравится все это ему почти так же сильно, как понравилось оборачиваться змеей и убивать Всеотца. Почти так же сильно, как понравилось несколько веков настаивать медленный, незаметный яд, который после он добавил в напиток матери Тора.       Ох, это случилось так прекрасно. Всеотец скончался, а Фригга превратилась в молчаливую куклу. Дело было не в том, что у Локи был на них зуб. Нет-нет. Он любил их. Фригга всегда была очень и очень добра к нему. Она сама занималась с ним магией. Она допустила его к дворцовой библиотеке.       Она дала ему еще несколько крупиц власти, и это стало ее ошибкой. Самой-самой большой ее ошибкой.       Один же был примером мудрости и статности. Ох, Один… Когда он в самый первый раз, в двенадцать торовых меток, высек своего сына, то Локи позаботился о том, чтобы у него отнялась рука. Тор не знал о том, что это был именно он, но Тор был так затаенно счастлив.       Локи нравилось смотреть на него счастливого. Локи нравилось говорить ему преувеличенные комплименты. Локи нравилось чувствовать, как он все туже и туже затягивает невидимую упряжь, чтобы, наконец, оседлать будущего Царя и кататься до конца своих дней на его горбу.       В двадцать меток Тор получает трон, а Локи — место его главного и единственного приближенного советника. Асагард истинно процветает, но это не мешает Локи то и дело пакостить. Это не мешает ему отравлять тех девок, что спят с Царем, но ему самому, увы и ах, не нравятся. Это не мешает ему перерезать глотки старейшин, что все еще видят ясно и что видят в нем настоящую угрозу.       Локи не отравляет Тора. Нет-нет-нет. Ему самому это кажется забавным и интересным, ведь что бы он ни делал, кого бы ни убивал… Тор всегда верит ему безоговорочно. Тор верит ему/доверяет ему. И Локи наслаждается этим.       Жалкий-жалкий Царь, которого он ненавидит всем своим черным сердцем, теперь в его руках. Жалкий-жалкий Царь, который слишком доверчив и глуп, чтобы противостоять ему.       Когда Тора нет… Когда Тор напивается вусмерть… Когда Тор забавляется с доступными девками и парнями… Локи восседает на троне. Он всегда сидит поперек, свесив ноги с одного подлокотника и откинув голову на второй. В его руке всегда кубок с самым-самым дорогим и вкусным вином.       Его жизнь — это сказка, и сказка довольно прекрасная. На самом деле самая лучшая. От мысли о том, что он добился всего этого сам, по коже каждый раз пробегают мурашки. Иногда и от мысли о том, какими богатствами он владеет, какой силой и каким…диким, необузданным зверем. Ведь по другому Тора и не назвать. Он порывистый. Грозный. Дикий. Он глупый и наглый. Он безответственный.       Иногда он расходится так сильно, что буря над Асгардом бушует несколько дней кряду, но Локи никогда не вмешивается. Ему нравится смотреть, ему нравится наблюдать… Ему нравится мысль о том, что он может все изменить со своей властью и влиянием, но он не станет делать этого.       Просто потому что ненавидит Тора всем своим сердцем. Ненавидит его всю свою жизнь.       Однако, сказка не длится вечно.       Он приходит в ужас. Ужас поверхностный и почти неощутимый, — чем-то даже сравни обычному удивлению, — но таковым он остается только благодаря пустоте вокруг. Локи остается стойким и спокойным, лишь благодаря пустоте вокруг.       И в его голове отчего-то так мало вопросов… Еще меньше там ответов, но… Ему не нужно гадать, что же случится, когда он выйдет отсюда. Что же случится, когда вереница страданий кончится. Что же случится, когда он вновь предстанет пред норнами.       Перед этими жалкими… Перед этими слабыми… Перед этими глупыми… Как они смели допустить это? Как они смели позволить всему этому происходить? И как до сих пор не изничтожили его? Как же они…       Локи смотрит на самого себя и видит свою силу отчетливо/ясно. Его сила так же велика, как и его власть. Однако, тот, прошлый/четвертый/иной Локи, держится так уверенно, контролирует все, до чего может дотянуться.       И сам Локи просто не может бороться с собой: восхищение затапливает его. Конечно же, он не гордится тем, как обходится с Тором, не гордится тем, как поступил с отцом да матерью, но… Тот Локи, которого он видит, продолжает покорять вселенную, и вселенная не смеет не покориться. Его, наконец, принимают, хотя он даже и не сидит на троне. С ним, наконец, считаются.       Локи не уверен, но, похоже, в этот раз он сам вновь убьет несмышленого/то и дело срывающегося брата. Ему скорее всего надоест то, что Тор стоит выше, все еще стоит выше, и тогда… Но все происходит совершенно иначе. И пьяный Тор. Который берет его силой. Ради мести. Навсегда отпечатывается в его, Локи, памяти.       Взгляд становится испуганным и потрясенным, ведь то насилие/ту жестокость/ту ненависть, что Локи видит, он пропускает через себя. Но не потому, что ему так хочется, а потому что у него нет никакого иного выбора. Все это — происходящее и уже произошедшее и только будущее происходить, — его воспоминания из другой/других/иных/чужих/родимых жизней.       Все это — его прошлое. Разъяренный Тор, узнавший, что какое-то незначительное убийство одной из полюбившихся ему девок его рук дело — его прошлое. И боль, пронзающая насквозь, но начинающаяся не в тылах, а отчего-то в сердце — его прошлое. И кровь вперемешку с белесым семенем, текущая по бедрам — его прошлое. И клетка из чужих сильных рук… И пьяный смрад чужого хриплого дыхания… И ненависть чужих жестких слов…       И боль. Но все же его вина. И возмездие Тора.       Все это — его, Локи, прошлое. И оно останется с ним на век, но когда век кончится, начнется новый, и оно все равно останется с ним. Все, что он когда-либо делал. Все, о чем когда-либо думал. Все, чего когда-либо желал. Все, что когда-либо делал с другими. И все, что когда-либо делали с ним другие.       Все это останется с ним. Все это станет его крестом. Только вот Локи вряд ли сможет нести его. Намного легче ему будет прибить себя гвоздями к доскам, только бы продержаться еще немного, еще совсем чуть-чуть… По его щекам стекают слезы, собравшиеся в нижних веках. Он видит свое испуганное/белое/перекошенное от боли лицо. По его лицу тоже текут слезы.       А затем открывается воспоминание.       Вначале приходит испуг, и только потом боль. Что самое смешное — он не убивал эту шальную, тупоголовую девку. Нет, правда. Она лишь пыталась подобраться к нему через постель брата, — ведь самого Локи никогда не интересовали все эти глупые постельные утехи, — но он отказал ей коротко/уверенно/жестко. И не его вина, что дурочка напилась с горю, а затем пробралась в его покои, подкупив стражу. И не его вина, что она бросилась именно с его балкона.       Но разве объяснишь это пьяному, разъяренному зверю? Разве объяснишь этому дикому, необразованному животному? Ох, если бы.       Понимая, что у него нет сил, и чувствуя антимагические браслеты на запястьях, Локи лишь пытается расслабиться. Получается с трудом. Гордость разламывается/крошится. Слезы текут рекой, а испуг все еще топит его, топит с таким усердием, с каким Царь пытается достать своим членом до его сердца, разрывая напополам, похоже. Сердце бьется сильно, его ритм такой быстрый и грубый.       Даже его сердце бьется грубо. В его жизни никогда не было нежности.       Локи знает, что это глупо. Нет и нет, он не раскаивается. Все те смерти. Все те чужие мучения. Да, он сделал это своими руками, и да, он готов к тому, что его не пустят в Вальхаллу, но все же… В его жизни ведь правда никогда не было нежности. Мать, которая даже не была ему родной, лишний раз старалась не касаться/не дотрагиваться/не подходить, а все остальные…       Он был беспризорником с великой мечтой и острым разумом.       Он стал советником Царя, благодаря которому все миры живут в порядке и процветании.       В последние месяцы Локи часто думал над тем, что в убийстве Тора нет надобности. Тот послушен, покладист и с ним… С ним весело. Весело смотреть за ним, необузданным и диким. Весело следить за тем, как он слушается, а если делает что-то плохое, то всегда приходит и просит помощи.       Сам Локи просить не умеет. И никогда не умел, впрочем. Если ему было голодно, он доставал себе еду сам. Если была потребность с тепле, он искал его сам же.       Кажется, это называется ценностями, но… У него их никогда не было, так что он не уверен, какое слово будет правильным. Да, он обучен этикету и еще около полусотне важных наук, но для него любая жизнь, которую можно отнять — пустяк. А ту, что нельзя — запретный плод, что всегда сладок.       И не его вина, если, опускаясь до опасных политических/любовных/экономических игр, эти люди да боги не могут защитить себя. И не его вина, что его власть/благополучие его Асгарда для него самого важнее чего угодно.       Однако, он все же повинен во многом. И он не отказывается. Не раскаивается, но и не целует Царю ноги, вымаливая прощение, когда тот швыряет его в угол, словно потасканную девку. Локтем и ягодицей он болезненно ударяется об пол. Не знает, за что же хвататься вначале: восстановить одежду, утереть лицо или, может, помочь именно себе? Крови слишком много. Правда. Ее настолько много, что даже Тор замечает это.       Он уже не пьян да и вряд ли был. Но в его глазах все еще ненависть. Теперь, когда ярость поутихла, там только ненависть.       Локи пытается подняться осторожно, но поскальзывается на натекшей луже. Похоже, у него внутренне кровотечение, потому что течет не только наружу, но и внутрь: подтянутый живот неожиданно становится все тяжелее от горячей жидкости/его собственной крови.       Потерянность очень и очень сильная, но не только из-за ныне произошедшего. Потерянность такая всеобъемлющая еще и из-за странного, дикого воспоминания…о Торе. Он очень красивый. И его глаза светятся счастьем. Сам Локи чувствует, что плачет, чувствует, что сердце разрывается от боли. И он просит Тора не умирать, он просит его не оставлять себя одного вновь, а затем…       Тор шепчет, что, наконец, услышал его голос, и его тон такой теплый. Его тон такой влюбленный и родной.       Мелькнувшее воспоминание короткое, словно вспышка последнего луча закатного солнца, но все же… Локи становится так больно. И так скорбно. Он не знает, что это такое. Не может разобраться, не может понять и… Тор, который смотрит с нежностью? Несбыточная/нежеланная иллюзия. Ересь. Ложь.       Руки все еще в наручниках, но он еле-еле поднимается. Гордо вскидывает голову, а затем медленно/спокойно/гордо/не сломленно/нет-нет-нет, ни на миг не сломленно объясняется. Тор, уже направляющийся в его сторону, чтобы, похоже, добить его окончательно, замирает. Отшатывается.       Ну, конечно. Он падает на колени, извиняется, срывает эти дрянные наручники с такой силой, что чуть не отрывает ему кисти. Но Локи лишь терпит да кривит губы. Как только его руки становятся свободны, он прикладывает их к животу и осторожно лечит себя. Кровь перестает идти.       — Я прощаю тебя, — дается ему легко. Локи бросает эти несколько слов уже на выходе и знает, что больше не вернется в чужие покои. Он все еще советник и у него все еще много дел. Однако, он больше не друг Тору.       Конечно, вряд ли он был им в полном смысле этого слова и до произошедшего, но все же… На следующее утро Царь находит в своем кабинете письмо с извещением: его советник покидает Асгард, так как вынужден наведаться к дворфам, соседствующим с темными эльфами в Нидавеллире, и разобраться в вопросах безопасности использования магического эфира в повседневной жизни. Остановить его Тор не успевает, но на самом деле и не пытается.       Никогда не пытается.       Гордость. Локи гордится своей силой. Не своими поступками, но именно своей внутренней силой. Его настоящий/нынешний характер не имеет веса, потому что он смотрит на другого себя. На первого, второго, третьего… Локи не знает, сколько еще впереди жизней ждет его, однако, теперь он намного яснее и ярче видит собственную силу/собственную мощь.       И он гордится собой. Ему хочется быть таким же сильным. Ему хочется быть таким же стойким.       Таким же, как обесчещенный Локи, что выходит из Царских покоев и с выражением легкого, гостеприимного благодушия, успевает проводить нескольких Альвхеймских послов, а также распланировать дела Царя на ближайшие несколько месяцев. Он не говорит и не кричит о том, что его не сломить/не сломать/не разрушить, однако, именно так он и выглядит. Стойкий. Сильный. Гордый.       Локи смотрит, как он прикрывается иллюзиями на инстинктах, только лишь видя, что кто-то собирается вот-вот коснуться его, а сам в это время отшатывается. Но также Локи видит, что ни единым жестом он не выдает своего падения/своей боли/своего страха.       Потому что страх есть. Теперь он есть. После произошедшего страх поселяется и у самого Локи в сердце, потому что он пропускает через себя каждое чувство: тихое и громкое. И Локи следит за тем, как сам же отсылает слугу купить ему пол десятка пар кожаных, дорогих перчаток, а после так и не снимает их. Никогда. До самого-самого конца.       Отправившись в путешествие, возвращается он еще далеко не скоро. И сколько Царь ни пишет, сколько ни требует, чтобы его все еще главный советник вернулся… Локи следит за тем, как сам же сжигает царские письма. Следит за тем, как зачем-то связывается с дворфами.       И, наконец, перед ним предстает его друг. Но с этого момента нет. Ни теперь и никогда больше. Ни в новой/настоящей/последней жизни.       Больше Локи Андвари к себе не подпустит никогда.       Он сообщает Тору, что отправляется в Нидавеллир, однако, до того, как добраться туда, Локи успевает посетить почти все девять миров. В Альвхейме его принимают словно родного сына. Королева эльфов, таинственная, но невероятно мудрая, смотрит на него, словно любящая мать.       Локи не отказывает себе в удовольствии и остается там подольше. Он обретает друга в этой красивой, статной женщине, и, кажется, их долгие, иногда оканчивающиеся лишь глубокой ночью разговоры меняют в нем что-то. Сказать точно ему не удается, однако, Локи неожиданно начинает переосмысливать свою жизнь. Он все еще не раскаивается, но находятся те жизни, которые — он, наконец, понимает, — забирать было не обязательно.       И нет, конечно же, Локи ни единым словом не говорит о своих делах да жестокостях. Королева будто бы читает его, что открытую книгу. Но не показывает этого.       Они просто разговаривают. О правлении, о политике, об экономике… О тонких магических материях… О правильности тех или иных решений…       И они говорят о насилии. Локи мог бы соврать, что не вспоминает то, что сделал его Царь, но он делает кое-что получше: он не говорит ничего. Ни единого слова. Никому. Никогда. Эта тайна становится его больной и тихо лелеемой. Он знает, что никогда и ни при каких обстоятельствах не расскажет об этом. Он и не рассказывает.       За всю свою последующую жизнь он больше так никого и не касается. Как только появляется хоть малейший намек на возможность прикосновения, Локи с легкой руки заменяет себя иллюзией. Но даже иллюзией не являясь, он никогда не снимает перчатки. Во время сна только если.       Перчатки становятся его второй кожей. Наверное, даже большей и настоящей, чем етунская, но судить об этом отнюдь не так просто. И Локи не судит.       После Альвхейма он отправляется в Етунхейм. Путешествие туда не становится для него первым, но Локи в очередной раз решает показаться на глаза своему настоящему отцу. Этим он, естественно, выводит Лафея из себя слишком быстро, но… Локи смеется. Смеется, и смеется, и смеется.       После произошедшего в царских покоях он больше не пьет ничего, кроме воды. А еще больше даже не пытается заглядываться на девушек да молодых людей. Ведь если раньше у него еще были мысли, — не нужда, лишь тихие идеи, — то теперь таковых нет вовсе. Теперь все, что связано с постелью/будоражащими кровь напитками/лишением хоть малейшей свободы/прикосновениями, для него запретно. Для него это даже не запретные плоды, ведь они горьки и отравлены. Для него все это просто запретно/запрещено/интердиктивно/перекрыто вето/«даже не смотри в мою сторону, ты, грязное асгардское животное, если я оставил тебя в живых, не значит, что я не посмею покуситься на твою жизнь в любой момент».       И именно поэтому Етунхейм ему нравится много больше, чем даже Альвхейм. В Етунхейме его ненавидят открыто и яро. Никто не желает касаться его. Никто не желает быть гостеприимным с ним. Никто не желает заводить даже знакомство с ним.       Локи покидает Етунхейм не скоро, — лишь из эгоистичного желания помозолить глаза всех этих великанов и великанш, — но и не через долгое время. Локи просто его покидает.       Следом он отправляется в Ванахейм и лишь оттуда в Нидавеллир. В Нидавеллире он и сам не знает зачем, знакомится с нынешним правителем-дворфом Андвари. Тот является искусным кузнецом, и Локи решает заказать у него что-нибудь необычное. Что-нибудь действительно необычное.       Но кроме способностей ковать металлы он находит у престарелого гнома еще нечто интересное: его золото. Горы. Кучи. Драгоценности, посуда, украшения… И тут Локи понимает, что просто не может пройти мимо. Не хочет проходить мимо.       Он забирает у Андвари все подчистую вместе с тем, что заказал. Корона Царя всех девяти миров выглядит просто чудесно, но Локи везет ее не как мольбу о прощении. Локи просто везет ее. Как подарок.       Хочется рассмеяться от невероятности всего происходящего. Теперь становится ясно, отчего Андвари ему не друг. Ведь Локи обокрал его. Нагло. Неожиданно. Полностью. Однако, эти жадные и скверные мотивы были в Андвари еще задолго до их знакомства, а значит винить только себя не так уж и правильно.       И Локи не винит. Лишь тихо качает головой, на губах, кажется, впервые появляется легкая усмешка. Он не поощряет собственное деяние, но эта детская, развеселая улыбка, которой светится его лицо… Впервые за долгие-долгие метки тот, иной Локи смеется по-настоящему/искренне. Смеется, потому что ему весело. Правда весело. И скорее всего, когда Андвари решит прийти за собственным золотом, Локи придется отдать его, но вот сожаления… Вряд ли они появятся внутри него. Это ведь всего лишь золото. Он забирает его не ради него самого, а ради веселья.       То, что творится дальше, не становится для Локи полной/сильной/всеобъемлющей неожиданностью. Конечно, тот Локи, который возвращается в Асгард и преподносит Царю его величественную корону, удивляется, да при том сильно, но сам Локи… Лишь поджимает губы. Стойко. И печально.       Усмешка пропадает так быстро.       Все, что показывает пустота, происходит быстро тоже. Под конец каждой новой жизни все происходит будто бы по одному и тому же глупому, неинтересному сценарию. Андвари врывается в пиршественный зал именно в тот миг, когда на светловолосую голову Царю официально надевают его корону. И проклятие Андвари звучит громко, сильно.       Он проклинает свое золото, вспарывает свое запястье, проливает свою кровь. Локи стоит совсем рядом с Царем, и он просто не успевает предотвратить это: корона опускается на царскую голову.       Локи просто пытается уверить себя, что не боится Тора. Тот смотрит настороженно и как-то иначе: будто бы успел научиться чему-то за все те метки отсутствия своего советника. И все же Локи становится напряженным и не перестает им быть ни на миг. Он защищает свои покои магией на ночь. И больше не убирает слишком далеко ни меч, ни тонкие, острые кинжалы.       Во дворце он успевает провести лишь пару ночей, а после случается… Случается то, что случается.       Андвари оказывается храбрецом и умником. Он не только добивается того, чтобы его пустили во дворец, но и заранее находит проклятье. Локи и сам не уверен, что хочет спасти Царя, однако, даже если бы и хотел, даже если бы жаждал этого всем своим сердцем… Он просто не успевает. Корона опускается на голову Тора. Тот зачем-то бросает испуганный, встревоженный взор на Локи. И взор его кричит:       — Неужели ты больше не спасешь меня?       Взор его кричит:       — Неужели больше не защитишь меня?!       И взор его стенает:       — Я дал тебе все, ты был мне дороже кого-либо, и неужели же ты оставишь меня один на один и с этим тоже из-за одной лишь моей ошибки?!       Взор его тускнеет быстро. Корона ведь золотая. А Локи за нее так и не заплатил. Выходит, что она все еще принадлежит Андвари. Но Андвари ведь проклял все свое золото.       В момент, когда тело Царя Асгарда трещит/крошится/рассыпается прахом у его ног, Локи понимает, как были они близки. Да, возможно, неправильно, не так, как нужно бы, и все же… Он так и не убил Тора. Так и не избавился от него, хотя ненавидел и все еще ненавидит всем сердцем. А Тор… Кроме как Локи у него больше никого не осталось. Но на самом деле Локи ему никого не оставил.       Проходит миг. Затем второй.       И в его сознании вспыхивает самый сильный, самый яркий, самый настоящий взрыв. Локи сам не чувствует, как чужая смерть задевает его, но она задевает. Каждый раз задевала и будет задевать. Его руки дрожат, его воспоминания, закрытые им самим, раскрываются словно огромные, яркие цветки агонии. Локи падает на колени и вспоминает все. В один миг. Его голова разрывается от боли, но все же не от такой сильной, как его сердце.       И он срывается на крик. А после срывается на ошибку.       Все повторяется вновь. Локи знает, что воспоминания вернулись, потому что чувствует это и сам. Боль чувствует тоже. И он следит за тем, как сам же выносится из залы, как несется в свои покои. Ему не нужно набираться силы и бегать по мирам. Вся та мощь, что он забрал/украл/добился себе еще в первой жизни, никуда не ушла.       Вся его сила все еще его. И тот, иной Локи, пользуется ею. Вокруг печати выводит не какое-то определенное слово, а целую фразу. И сам не знает к чему это приведет, хотя и помнит какой эффект был в самой первой жизни. Но просто понимает, что должен вернуться и что-то изменить. Поэтому вырезает себе «смирение» на боку, чуть выше тазовой кости.       Ему, наверное, кажется, что это поможет. Что это спасет его от самого себя. Что это спасет Тора.       Исправить полностью получится вряд ли, это уже понятно, но все же он будет пытаться. Снова и снова и снова. Вырисовывая на теле еще и защиту, тот, иной Локи, думает, что количество его попыток — бесконечно.       Или же не думает.       Его голову занимает не это. Все, о чем он думает… Все, что ему требуется — живой Тор. Просто… Просто живой. Не близко, не далеко. Не друг, не враг.       Пусть он просто будет жив. Пусть будет собой. Пусть…будет. ~~•~~