Без доспехов и доверия

Три года минуло с тех пор, как умер последний сёгун Муромати бакуфу(1), Асикага Ёсиаки, и значительно больше — со дня, когда он непререкаемым влиянием Оды Нобунаги лишился реальной политической власти, хоть и бывшей весьма ограниченной, подавленной могущественным гегемоном. Обречённый на долю почётного изгнанника, Ёсиаки не обзавёлся преемником — ему бы этого никто и не позволил, и с исчезновением злополучного сёгуна пропала и государственная печать его рода. Несмотря на то, что никакой юридической силы эта печать не имела, от этого она не утрачивала своего значения, и документ, скреплённый символом сёгунского права, вдруг возникший посреди всеобщей смуты, мог внести лишнюю сумятицу, кривотолки и смятение в народе, свято блюдущем традиции и с благоговением чтущем древнюю, пусть и превратившуюся в чисто номинальную, власть. Таким образом, маленькая, ничтожная вещица павшего правительства могла стать опасным орудием, способным привести к катастрофическим последствиям, в руках какого-нибудь честолюбивого, находчивого и умного умельца, который сумеет выгодно распорядиться на первый взгляд бесполезным сокровищем, поставив истлевшую силу изжившего себя рода себе на службу, разворошив прах погибшего сёгуната и объявив себя его преемником. Избрав верную тактику и досконально продумав линию поведения, обладатель печати сёгуна Асикага мог выйти победителем из тяжёлой борьбы и, тонко рассчитав каждый шаг на размытой дороге к вершинам власти, утвердить своё право крепкой дланью легитимности, из простого захватчика превратившись в законного наследника. Катакура Кодзюро прекрасно это осознавал, поэтому его так взволновало прибытие в Аобу человека со столь опасным предметом. Что он делал с печатью Асикага? Кому уже успел показать её и чего этим добивался? Об Орихаре Изае, с момента их последней встречи в далёком прошлом, не было известно ничего, кроме того, что Тоётоми Хидэёси реквизировал его владения, когда юному наследнику курохоросю было всего четырнадцать лет. Его отец к тому времени уже умер. А оставшийся ни с чем подросток с тех пор пропал. О нём столько лет не было ни весточки, ни единого слуха, и тут он объявился совершенно внезапно, взбудоражив жадных до власти даймё золотым блеском прекрасного будущего. Катакура небезосновательно опасался, что раздразнённые владыки попытаются выйти из сложившихся альянсов в тщеславном стремлении заполучить власть над страной в свои руки, а значит, подозревать придётся каждого, в том числе и того, кто клятвенно заверял о союзничестве. Орихара Изая стал недобрым вестником. Датэ Масамунэ оказался прав, решил Катакура: курохоросю не следовало выпускать из поля зрения и не стоило никому больше говорить о нём и его сокровище. Даже Токугаве, который, скорее всего, просто избавился бы от парня как от серьёзной угрозы своему авторитету или казнил бы как обыкновенного вора. А Масамунэ этого бы не хотелось. По крайней мере, пока сам Орихара не доставляет ему неудобства… Когда, одолеваемый тяжёлыми мыслями, Катакура пришёл к Хейваджиме, чтобы передать ему приказ господина насчёт их «почётного гостя» и, стало быть, заложника, тайсё, пославший за лекарем, под пронзительным взглядом наблюдающего за ним курохоросю, метался по комнате из угла в угол, словно мучимый изводящим сердце недугом. Изая слегка улыбнулся. Он ясно представлял, отчего бесится его недруг, такой сильный, вспыльчивый и совсем невнимательный. Шизуо терзался мыслью о том, что, ничего не заподозрив, он позволил себе в полную мощь сражаться с раненым противником, а потом ещё и протащил его весь день следом за своей лошадью. Бесчестно. Унизительно. Да, Хейваджима невзлюбил Орихару, но совесть его от этого милосердней не становилась, и он, подзуживаемый этой беспощадной колыбелью душевных страданий, корил себя за собственную несдержанность и слепоту. — Хейваджима-сан, — прервал метания тайсё Катакура. — Вы нужны. Выйдемте. — Что-то случилось? — осведомился Шизуо, когда они отошли от занимаемой гостем комнаты на значительное расстояние во избежание быть подслушанными. — Пока что нет, — ответил Кодзюро, мрачно добавив: — И, надеюсь, не случится. Хейваджима озадаченно посмотрел на мужчину. — Датэ-сама велел Вам позаботиться о госте, — сообщил Катакура. — Присмотрите за ним, чтобы не наделал чего, что бы доставило Масамунэ-доно хлопот. — Мне следить за ним что ли? — возмутился Шизуо. Он закипал от одной мысли о том, что ему придётся слишком тесно общаться с ненавистным курохоросю. — Считайте, что так, — спокойно ответил Катакура. — Он под Вашей ответственностью. Будьте внимательны. Изая-кун хитёр и стал довольно опасен. — Вы знали его? — полюбопытствовал Белый Демон. Отчего-то хотелось выяснить больше сведений об их странном госте. Возможно, всему виной предстоящая обязанность присматривать за ним, дабы пресечь его непозволительные выходки. А может было что-то ещё… Орихара был тёмным пятном на лунной поверхности. Страстно хотелось осветить его и узнать, что скрывается за этой тьмою. — В какой-то мере, — Катакура печально вздохнул, и Хейваджиме почудилось, будто печалью этой сквозит из прошлого молодого курохоросю. — Не спускайте с него глаз, — озвучил он дословный приказ господина и покинул тайсё, обременённого внезапным долгом приглядывать за таинственным заложником, не удосужившемся посвятить в свои намерения даже покровительствующего ему владыку Осю. Возвратившийся в комнату к курохоросю Хейваджима застал того за перевязкой. Жизнерадостный Кишитани Шинра, лекарь, служащий семье Датэ, развлекал пациента, улыбающегося тому с терпеливой учтивостью, высокопарной болтовнёй о своей замечательной возлюбленной. Шизуо же по виду раненого сразу понял, что тот желает, чтобы от него поскорей отвязались: видимо, чужое любовное счастье его мало интересовало. — Зазря терзался, — обратился Изая к тайсё, заметив, как тот хмуро разглядывал его рану. — Крови почти нет. Рана пустяковая. Хейваджима промолчал, но крепче стиснул зубы, дабы обуздать вызванный словами Орихары гнев. Этот курохоросю был необыкновенно проницателен и хитроумен, раз вот так запросто мог различить, что угнетало его. И ещё он не гнушался ложью — по крайней мере, так подсказывало тайсё его безошибочное чутьё. Сейчас Орихара тоже соврал: его рана, хоть и заживавшая уже, но вновь открывшаяся после, Шизуо знал наверняка, боя с ним, выглядела скверно, и пустяковой её назвать было сложно. Кривая багровая линия влажным узором разрывала грудные мышцы курохоросю и вряд ли не причиняла боли. Это был рваный след от соприкосновения с жалом стрелы, ожегшей плоть по касательной и одарившей свою чудом увернувшуюся от прямого удара в самое сердце цель яркой, мучительно саднящей меткой. — Это результат твоих похождений? — усмехнулся Хейваджима, кивнув на скрывавшуюся, стараниями отстранившегося от разговора лекаря, под тугими повязками рану и присаживаясь на пол рядом с Орихарой. — Я закончил, — сообщил Шинра, принявшийся собирать свой целительский скарб, и обратился к пациенту: — Вам нужно поменьше двигаться и больше отдыхать, пока не остановится кровотечение и не затянется рана. — Спасибо, Кишитани-сенсей! — бодро поблагодарил поклонившегося и сразу же удалившегося лекаря Изая, затем задумчиво взглянул на грозного тайсё, будто обдумывая, о чём стоит тому рассказать, а о чём — умолчать, и протянул тому руки, показывая запястья, скованные тёмными пятнами гематом, чернотою поразивших тонкую бледную кожу в желтоватом свете зажжённых на ночь фонарей. — Это дары гостеприимства Уэсуги, — ответил Орихара и едва заметно вздрогнул, когда Шизуо осторожно коснулся его истерзанных железом запястий, наклонившись, чтобы ближе рассмотреть расцветившие тело курохоросю следы. — Дерьмо! И этого не заметил! — в сердцах прорычал Хейваджима, отпуская чужие руки. Поверх старых синяков и ссадин на запястьях курохоросю, явно оставленных кандалами, красовалась свежесодранная кожа, натёртая жёсткими верёвками, коими его собственноручно связывал тайсё. — Когда Уэсуги Кагэкацу узнал, что я владею сёгунской печатью, — серьёзным тоном продолжил Орихара, вместе с тем забавляясь в душе над диковинной смесью чести, простодушия и враждебности к нему Белого Демона, подогревающей к этому сильному человеку интерес на грани инстинктивной неприязни, — он велел заточить меня в Сироиси. Сама печать ему не досталась, поэтому убить меня он не посмел, рассчитывая, что я однажды расскажу, где она. Потом появились войска Датэ и облегчили мой побег. — А рана? — полюбопытствовал тайсё. — Она досталась мне от одного паренька, который очень сильно невзлюбил меня, — ответил курохоросю и кинул на Шизуо насмешливый взгляд. — Даже, кажется, сильнее, чем ты. Занятно, что именно он встал на моём пути к столице Осю. Хейваджима вопросительно изогнул бровь, но Орихара больше ничего не сказал, посчитав достаточным то, что он уже поведал своему не то недругу, не то товарищу. Изая мало на кого полагался, вернее — совсем ни на кого, привыкнув надеяться только на самого себя. После смерти отца он рос в среде разноликого обмана, поэтому мастерски научился им пользоваться, различать его в чужих словах и поступках. В Хейваджиме же курохоросю не ощущал лжи совсем, и это его настораживало, пробуждало чувство ненависти к такому открытому человеку, который был силён настолько, что не опасался правдиво выражать свои мысли и намерения. — Поздно уже. Пойдём, — велел удивившемуся Орихаре Шизуо, понявший, что тот больше не намерен распространяться о своих приключениях. Его рассказы оставляли неприятный осадок утаивания чего-то важного и порождали больше вопросов, нежели проясняли то, что курохоросю с таким рвением скрывал. — Ты спишь со мной. Красивое лицо курохоросю преобразила нехорошая улыбка, от которой утихшая было в тайсё ярость, усыплённая обыкновенным мирным разговором с необычным собеседником, вновь начала разгораться. — О, неужели Шизу-тян решил исправиться, — томно протянул Орихара, чуть подавшись вперёд так, чтобы расстояние меж лицами двух неприятелей сделалось неприлично мало, — и, наконец, обласкать гостя? — Не зови меня так! — вспылил Хейваджима, резко схватив чуть поморщившегося Изаю за обнажённое плечо и заставив того подняться на ноги. — И не заблуждайся! Ты — заложник, а не гость. — Разве меня не полагалось держать в неведении относительно моего статуса? — снасмешничал Орихара, догадывавшийся, что неограниченной свободы ему не предоставят даже здесь, в Осю. — Да плевать! — глухо пророкотал тайсё, рванув хрупкое, по меркам Белого Демона, тело курохоросю на себя, и вдруг смутился, ослабив хватку: его взгляд невзначай скользнул по крепко стянутой повязками груди Орихары. — Мне никто не приказывал скрывать это от тебя. Я поступаю так, как считаю нужным. Хейваджима отпустил вызывающе самоуверенного заложника и распахнул фусума, удостоверившись, что Орихара, накинувший на себя снятые перед перевязкой одежды и забравший своё оружие, следует за ним. То, что он сообщил правду о его положении курохоросю, тайсё не смущало. Шизуо был твёрдо убеждён в правоте своих действий, считая, что если Изая действительно враг, то он, осведомлённый о недоверии к нему и о постоянном за ним надзоре, трижды поразмыслит, стоит ли ему рисковать и пытаться навредить тому, кто отнёсся к нему, пусть и с осторожной, но всё же благосклонностью. О том, что сам заложник может считать иначе, тайсё не задумывался. — И всё же таких, как я, называют «почётным гостем», — с усмешкой на устах произнёс Орихара, ничуть не озадаченный открывшейся ему истиной. — Так что позаботься обо мне, как и велел Датэ-сама. В ответ на высказанную язвительную просьбу Шизуо только мрачно глянул на навязанного ему сожителя и пропустил гордо прошагавшего внутрь курохоросю в свои покои. Комната была освещена только светом взошедшей полной луны, белевшей за растворёнными сёдзи, пойманная в неосязаемый холст ночного неба и растворяющая его густую плотную тушь своим едким серебристым светом. Футоны были уже расстелены — Хейваджима заранее распорядился насчёт второго спального места, как только Катакура известил его о воле господина, — и Изая, вымотавшийся за этот долгий день, решил последовать совету сенсея и отдыхать, игнорируя соседство ставшего ему противником тайсё. — И имей в виду, Изая-кун, — предупредил подготовившийся ко сну Шизуо блаженно закутавшегося в одеяло и повернувшегося к нему спиной Орихару. — Я сплю очень чутко. Не услышав отклика, Хейваджима закрыл глаза, посчитав, что, утомлённый и обессиленный болезненной раной, Изая, обретший надёжное убежище, коли это было действительно то, к чему он стремился, быстро заснул. Только тайсё ошибался. Привыкший к постоянной опасности, неудобствам и путешествиям, Орихара, оказавшийся в расслабляющей среде комфорта и покоя, уснуть не мог. А то, что рядом находился его надзиратель, и вовсе выбивало из колеи — не из-за страха, конечно; но настойчивый трепет за рёбрами, пониже жаром уязвляющей кожу раны, гнал прочь такой желанный сон и одновременно во множество раз преумножал усталость. Тело требовало отдыха, а разум жаждал бодрствовать. Хейваджима курохоросю мешал. В тихой комнате было слышно только равномерное дыхание Белого Демона и крики ночных птиц, доносившиеся с улицы. Изведённый бессонницей, Изая перевернулся на бок, лицом к безмятежно спящему тайсё, и с тоской, вызванной ночным томлением, принялся разглядывать чужой, недоступный ему самому, красивый, соблазнительный сон. Задумавшись, курохоросю осторожно протянул руку и коснулся пальцами упавших на глаза Хейваджимы удивительно светлых волос. — Чего надо? — грозно произнёс приоткрывший яркие хищные глаза Белый Демон, вцепившись взглядом в замершего курохоросю. Его предупреждение не было безосновательным. Он воистину спал чутко. — Да так… Твои волосы, — убирая руку, тихо ответил Изая, — очень красивы в лунном свете. Он тут же отвернулся от обескураженно нахмурившего брови тайсё, так и не понявшего, чем явились эти странные слова: искренним комплиментом или очередной насмешкой.