Потерянное поколение

      Только с первого взгляда могло показаться, что особняк не очень большой. Но после пятнадцати минут блуждания по коридорам и не тем комнатам, Стася и Дэн уже так не считали. Стася нервно теребила платье, так что очень скоро по нему поползли изломы. Дэн хлопнул её по рукам и нахмурился.       — Дэн, — зашипела Стася, сворачивая вслед за другом, — ты не понимаешь. Мы опаздываем на обед! У нас и без этого хватает косяков…       — Не понимаю, о чём ты, — Дэн остановился и встал прямо перед Стасей. — Ну, опоздаем мы к обеду — что дальше-то?       Стася скрестила руки на груди и нахмурилась. А потом монотонно принялась перечислять все их косяки, какие могла упомнить.       — Мы слишком много накосячили в этом времени, Денис. Побег, мой ужасный французский, сон в обнимку в карете, твоё хождение по особняку полуголым. Опоздание к обеду может стать последней каплей. К тому же, мы не знаем, что было с нашими… — замялась, ища подходящее слово, окинула взглядом коридор, на стенах которого были развешаны охотничьи трофеи и картины.       — Двойниками, я понял, — раздражённо отозвался Дэн. — Но что такого в том, что мы спали в обнимку? Блин, почему я вообще должен подстраиваться под это время?       — Потому что ты здесь живёшь! — ярость промелькнула в Стасином взгляде, когда она схватила Дэна за руку.       — Нет! — Дэн выдернул руку и деловито заложил её за спину, развернулся на каблуках, бросил через плечо: — Я живу в двадцать первом веке. И по-другому быть не может.       Стася пожала плечами. Они и вправду дети двадцать первого века, никому не нужные двести лет назад, чужие этой эпохи, этому веку. Платья не прилегали к телу, как влитые, стены не дарили домашнее тепло, люди с картин взирали со злобой. Дэн же уже остыл и теперь с интересом вглядывался в картины, норовил заглянуть под них. Когда он протянул руку к одному из портретов, на котором изображён был маленький ребёнок, Стася хлопнула его по руке и неодобрительно цокнула.       — Ну, а что? — обиженно наморщился. — Я хочу знать, как они крепили эти картины. Шуруповёртов-то не было, чтобы стены просверлить.       Стася шумно втянула воздух, закатила глаза, покачала головой, повернулась в другую сторону и замерла. Дэн опять попытался приподнять картину и посмотреть, как она закреплена, но Стася бесцеремонно схватила его за рукав и потащила в противоположную сторону.       — Ты что, Стася? Ну не буду я трогать эти картины!       — Да мне пофиг, — махнула Стася рукой, а потом плавно повернула голову Дэна в другую сторону.       Дэн замер тоже. Холодные мурашки окутали тела обоих. Стася обхватила себя за плечи и покрутилась из стороны в сторону. Захотелось спрятаться, убежать, исчезнуть, только бы не ощущать на себе этот живой взгляд людей с картины.       — Жуть, — констатировал Дэн.       С огромной картины, почти в полтора метра высотой и метр шириной, на них смотрела семья. Софи, Григорий и Александр с Анной. Картина была на удивление живой. Взгляды людей были как будто осмысленными, а от этого более жуткими и холодными. Стася подошла ближе и задрала голову, глядя на своего двойника. Все сомнения и удивления испарились: они и вправду были чертовски похожи. Перевела взгляд на Александра, опиравшегося на стул, на котором сидела матушка. Он тоже был удивительно похож на Дениса.       — Они… — голос был тихим, мысли путались. Ужас и волнение накрыли Стасю, как цунами. Паника промелькнула в голове, когда Стася обернулась и посмотрела на Дениса: — Они как мы.       Дэн никак не отреагировал на это заявление. Опять деловито заложив руки за спину ввиду отсутствия карманов в брюках, он рассматривал семейный портрет, иногда хмурился, то отходил, то подходил к картине, поджимал губы. А потом вздохнул, покачал головой и повернулся к Стасе. В его глазах не было ни шока, ни восторга, ни ужаса, ни волнения. Однако голос дрогнул, когда Дэн сказал:       — Они — не мы. Потому что мы — не они.       — Почему? — Стася понимала, что вопрос глупый сам по себе, но никак не могла не задать его. — Он же твоя копия! А она — моя.       — Разве? — Дэн иронично усмехнулся. — Ты же мне как-то говорила, что от тебя не ускользнёт ни одна деталь. Даже са-амая маленькая. А теперь что?       Стася задумчиво закусила губу и снова подняла взгляд на картину. Теперь, после отрезвляющего голоса Дэна, шок прошёл, и Стася могла вглядеться в лица людей. Анна и вправду была другой. Совсем другой. Она была чуть выше, чуть крепче. На её щеках играл яркий здоровый румянец, а глаза были похожи на горячий шоколад: глубокого коричневого оттенка, тёплые, излучающие радость и какую-то приторную сладость, от которой Стасины губы скривились. Её лоб не был скрыт длинной чёлкой, волосы здоровыми волнами ниспадали на плечи. «И как меня можно было с ней перепутать? — повела бровями Стася. — Подумаешь: похожи лицом и примерно фигурой. Подумаешь, цвет волос одинаковый. Неужели никто не видит разницы? Я же и рядом с ней не стояла».       Денис переводил взгляд с изображения Анны на Стасю и всё больше убеждался в том, что девушки девятнадцатого века не больше, чем куклы. Тёплый взгляд, идеальные складки на платье, пружинистые локоны — всё было каким-то музейным, искусственным. Стася, нервно кусавшая губу и заминавшая платье до угловатых изломов, заносчиво задиравшая нос и колючая, была в разы красивее и живее этой аристократки. На Александра Дэн предпочитал не смотреть. Противно было думать, что этот парень, с высоко поднятой головой, идеальной укладкой золотисто-русых волос и холодным равнодушным взглядом голубых глаз — его двойник.       — Ты прав… — многозначительно изрекла Стася. — Они — не мы. Но и мы — не они. Как можно было нас перепутать?       — Время меняет людей, — развёл руки в стороны Дэн. — Они сделали скидку на трёхмесячное отсутствие.       — Аттракцион неслыханной щедрости, — буркнула Стася, всё ещё бросая колючие взгляды в сторону своего двойника. — И что нам делать? Соответствовать им?       Дэн пожал плечами. Что делать? Этот простой вопрос всегда ставил обоих в тупик. Они просто стояли друг напротив друга, заглядывали друг другу в глаза и искали в них ответ или хотя бы идею. Не находили. Смирялись. Выход из этой ситуации был лишь один: вернуться домой, притом как можно скорее, но как это сделать?       — Анна Григорьевна, Александр Григорьевич! — стук деревянных туфелек по паркету предупредил появление камеристки, так что Дэн и Стася предусмотрительно успели друг от друга отскочить. — Вас там уже все заждались. Идёмте же скорее.       Дэн и Стася двинулись за активной Алёнкой, которая быстро сопроводила их до столовой. Когда двери распахнулись, являя взору «родителей» Стаси и Дэна, последним стало не по себе. Они одновременно опустили взгляд в пол и поспешили сесть за стол, предварительно прогрохотав стульями. «Гм», — негромко произнёс Григорий, и это «гм» не сулило ничего хорошего. Перед Стасей и Дэном стояли пустые тарелки для вторых блюд, а рядом с Софи стояла пузатая супница, окружённая маленькими тарелочками для первых блюд.       — Я рад, что вы наконец пришли, — сурово поглядел на детей Григорий.       Софи же молча открыла крышку супницы, помешала её половником и принялась разливать по тарелкам суп, который спешили разносить лакеи. Стася и Дэн удивлённо переглядывались, хмурились. А слуги, тем временем, приступили к разделению фаршированной индейки на куски и её подаче. Суета вокруг обеда продолжалась минут десять. Наконец перед Григорием, Софи, Стасей и Дэном стояли тарелочки с супом и блюда с куском индейки. А ещё большое количество ложек и вилок. Блюдо с фруктами по центру стола, соусница и свёрнутые в трубочку белые тканевые салфетки. Стася покосилась по сторонам. Никто не притронулся к еде. Протянула руку к салфетке, встряхнула её и расстелила на коленях. Пожав плечами, Дэн отзеркалил её действия. Для себя он решил, что в данной ситуации лучше не выпендриваться, а просто молча повторять все действия Стаси. Всё-таки из них двоих знаток этой эпохи — именно она.       — Приятного аппетита? — робко пожелала Стася, разглядывая две вилки и лихорадочно решая, какой из них есть индейку.       Григорий вышел из-за стола и, наклонившись над дворецким, что-то заговорщицки зашептал ему в ухо. Софи махнула рукой камеристкам, и те испарились, как дым. Дворецкий кивнул и тоже покинул столовую. За большим прямоугольным столом из красного дерева осталось четверо. Родители и дети. Стася туго сглотнула, отодвигая тарелку с куском фаршированной индейки от себя. Дэн положил на место вилку, подумал, что начинать надо было с супа: его хоть понятно, как есть. Аппетит не пропал, но желание не накосячить ещё больше подсказало, что лучше походить голодными сейчас, а ночью нырнуть в кухню и похрустеть сырыми овощами-фруктами. Улучив момент, когда «родители» отвлеклись друг на друга, Дэн чуть подался вперёд и высказал свою догадку:       — Будут бить.       — Может быть, даже ногами [1], — мрачно отозвалась Стася, незаметно отправляя маленький кусок индейки в рот и поспешно откладывая в сторону плоскую вилку с тремя зубцами.       Молчание напрягало. Родители медленно ели суп, так что в столовой слышался лишь стук ложек о тарелки. Стася медленно помешивала суп, иногда лениво отправляла в рот неполную ложку. Денис же ел быстро, радуясь, что не останется голодным.       — Александр, Анна, — Григорий отставил в сторону пустую тарелку, вытер губы салфеткой, — мы с матушкой хотели бы услышать, где вы пропадали три месяца. Однако прежде, — заметив, как синхронно переглянулись дети, поспешил вставить князь, — вы должны понимать, что совершили. Вы понимаете, что это недопустимо?! Вы понимаете, какие слухи поспешат распустить о нашей семье, а конкретно — о вас? Мы с матерью не воспринимали всерьёз ни один слух о ваших… — Григорий галантно кашлянул в кулак, тихо поднялся из-за стола, в волнении принялся ходить по столовой. — Отношениях. Однако вы перешли все допустимые границы! Но мне хотелось бы знать, как вы сбежали, зачем и что вы пережили.       Григорий выдохнул, тихо вернулся за стол и принялся за второе блюдо, пока Стася и Дэн переглядывались и мысленно считали до трёх. Потом Дэн осторожно коснулся носком ботинка коленки Стаси. Та выдохнула, чувствуя, как наливается ярким румянцем. Однако отступать было некуда.       — Матушка, — как можно более сладко и ласково начала Стася, — батюшка, мы с… — замялась. Имя Дениса вылетело из головы. Выкрутилась: — братом искренне раскаиваемся в своём проступке. Нам не нужно было сбегать, однако… Мы хотели увидеть жизнь.       Денис исподтишка показал Стасе большой палец. Стася улыбнулась в ответ. Шумно вдохнула, отрезала первым попавшимся под руку ножом кусок индейки, отправила его в рот и, тщательно пережёвывая, пустилась в рассказ легенды, сочинённой ею и Денисом. Так усердно и терпеливо лапшу на уши она не навешивала никому давно. Попутно с рассказами о бедствиях крестьян, о мальчиках-крестьянах, ловких и смелых, о бирюках, о раннем подъёме, об отсыревших домах, о ранних косах, о заботах, она пыталась вспомнить, когда и кому она так много, долго и нудно лгала. Когда Стася выдохлась, Денис перенял эстафету. Рассказ он сопровождал звуками, жестами, так что едва ли не кричал. Стася только и успевала наступать ему на вытянутую ногу и обжигать взглядом. Дэн тут же почти правдоподобно закашливался, подбирая нужные слова и выражения. Большие напольные часы с маятником в столовой пробили два часа дня, когда Дэн и Стася закончили ужасать «родителей» своей трёхмесячной крестьянской жизнью и отодвинули пустые тарелки. Они воспользовались удачным случаем: взгляды Григория и Софи были прикованы лишь к одному ребёнку — рассказчику, что позволяло второму спокойно есть, не волнуясь об этикете. За всё время рассказа на кругленьком лице Софи отразилась прямо-таки радуга эмоций: от восхищения до ужаса. Она то и дело испуганно восклицала, хмурилась, прикладывала руки к щекам. Григорий же сидел с таким равнодушным видом, что казалось, будто его лицо каким-то искусным мастером выточено из камня и покрашено в натуральный цвет. Он даже бровью не повёл во время рассказа детей. Лишь когда рассказ кончился, ласково обратился к Стасе:       — Аннушка, будь добра, разлей нам чай.       Стася сглотнула. С её сноровкой «разлить чай» получилось бы в прямом смысле. Но выбора не было. Видимо, это было в какой-то мере обязанностью её предшественницы. Стася растерянно огляделась по сторонам. Григорий громко позвал дворецкого. Вслед за Дмитрием в столовой возникли лакеи и камеристки, убравшие остатки пищи. Они же принесли чайник, чашки и медный пыхтящий, потрескивающий самовар, который поставили по центру стола и так же, как и до этого, по властному взмаху руки Софи, удалились. Стася поднялась из-за стола. Руки предательски дрожали. Ноги были как будто чужими. «Так, — повторяла, как мантру, — придерживать крышечку, наливать ровно». Она не помнила всех своих действий, помнила лишь, как проходила мимо каждого и разливала по чашкам чай. Помнила, как ободряюще улыбался Дэн и незаметно стирал белой салфеткой пятна чая с блестящей поверхности стола, помнила, как ласково на неё смотрела Софи и как дрожали руки, когда она наливала чай Григорию.       — Что ж, я полагаю, теперь-то вы сполна испробовали жизнь? — устало и хмуро спросил Григорий. — Потому что больше подобных выходок я не потерплю! Где это видано: дети уважаемого князя разгуливают по лесам и живут с крестьянами! Хорошо, что о вашей пропаже знают лишь те, кому я доверяю. Остальные считают, что вы заболели одновременно, потому и были возвращены домой. И так всё должно оставаться.       «Возвращены?» — переглянулись Стася и Дэн, приподнимая брови. Взяли себя в руки, посмотрели на родителей, одновременно кивнули.       — Дальше, — заметив понимание во взглядах детей, продолжил Григорий, — через три дня у нас в особняке состоится бал. Ваша матушка уговорила меня устроить празднество, хотя я бы предпочёл вас обоих — под домашний арест. — Григорий кашлянул в кулак. — Так вот. Я не желаю никаких компрометирующих инцидентов там. Нечего подкреплять слухи, которые будут счастливы пустить вдовствующие княгини и графини.       Софи укоризненно посмотрела на Григория. В столовой воцарилась тишина. Чай стыл. Пить не хотелось.       — Да, папенька, мы всё понимаем, — смиренно опустила голову Стася.       Было непривычно называть этого чужого, холодного, жёсткого человека «папой». Впервые за весь день Григорий едва заметно улыбнулся. Видимо, он любил дочку более сына. В отличие от матери, которая взгляд не сводила с Дэна.       — Александр, — Дэн опять не сразу понял, что обращаются к нему, а когда понял, то расслышал лишь обрывок предложения: — в кабинете.       Когда на него выжидающе уставились Григорий, Софи и Стася, Денис понял, что опять упустил из виду что-то важное. «Ну, пришло моё время косячить», — спрятал ухмылку во вздохе.       — Да, бать… — привычно протянул, но острый нос Стасиной туфли уткнулся ему в коленку, Дэн протянул, — ушка. Как скаже…те.       Григорий кивнул, бесшумно покинул столовую, оставляя супругу наедине с детьми.       — Аннушка, Сашенька, — пропела она, — как же я счастлива видеть вас живыми и здоровыми. Аннушка, зачем ты обрезала чёлку? Она же выглядит совершенно sans goût [2]!       Стася по одной интонации поняла, что чёлка «матушке» не понравилась. Разум говорил молчать и смиренно кивать, но острый язык и вспыльчивость рвались наружу. Всё-таки высказала:       — Ma chere maman [3], — Стася мысленно благодарила переводчиков «Маленьких женщин» за вставки на чистом французском. Пару фраз она-таки запомнила. Конечно, произношение оставляло желать лучшего, но всё же не «же не манж па». — Мне показалось, что смена имиджа, — Дэн скорчил рожу, Стася удержалась, чтобы стыдливо не закрыть лицо рукой, — причёски пойдёт мне на пользу.       — О, что скажет Натали! Она-то считала тебя красавицей! Что же скажут люди, неужели ты за время болезни могла так похудеть? Ах, нет-нет! Сегодня же приглашу Виктора Францевича к тебе. Сашенька, — улыбнулась, обращаясь к сыну, — отец тебя уже ждёт. Анечка, ступай к себе. Виктор Францевич скорой придёт.       Стася с тяжёлым вздохом вылезла из-за стола, поцеловала Софи в мягкую щёку. Дэн вылетел из столовой вперёд всех. Стася нашла его за дверьми озадаченно чесавшим макушку. Увидев Стасю, он не удержался и громко хохотнул.       — Помолчи, сам-то, — ткнула его кулаком в плечо, — я же говорила: много будет проблем. И чего ей моя чёлка не понравилась?       — Не знаю, — Дэн взъерошил чёлку Стаси. — Тебе лучше знать дам из девятнадцатого века. Кстати, а на что я подписался-то?       Стася отошла чуть в сторону, окинув Дениса беглым взглядом, не предвещающим ничего хорошего, а потом таинственно произнесла:       — Тебя в своём кабинете ожидает сам батюшка!       После чего развернулась и застучала каблуками по паркету по направлению к лестнице. Дэн смотрел ей вслед, похрустывая пальцами. Диалог тет-а-тет с «отцом», имеющим военную выправку и резкий голос, не предвещал ничего хорошего. Особенно вкупе с грядущим балом и фразой об их со Стасей «отношениях». Дэн ещё раз оглядел коридор и понял, что верным и излюбленным во многих ситуациях методом тыка ни к чему не придёт. Тут, как в физике и математике, нужен точный расчёт. Из столовой вышла Софи, чем Дэн поспешил воспользоваться.       — Матушка, боюсь, папа, — нарочно сделал ударение на второй слог, — будет очень недоволен, что я опоздал…       — Сашенька, — Софи ласково взъерошила жёсткие волосы Дениса, тот стерпел, — я как раз хотела к нему зайти. Пойдём вместе.       Дэн учтиво улыбнулся, кивнул и двинулся за Софи.       Отцовский кабинет оказался не так уж и далеко. В конце коридора с картинами. Софи первая зашла в кабинет, где о чём-то очень долго говорила с Григорием. Мимо проходили лакеи и камеристки. Притом последние были удивительно безмолвными и блёклыми. И бросали какие-то загадочные взгляды на Дэна, прислонившегося спиной к стене, так что тот проверил, в рубашке ли он. Ну, так, на всякий случай. Наконец Софи вышла из кабинета Григория, что-то прогнусавила на чистом французском, потом поцеловала Дэна в лоб и ушла. Дэн протёр лоб, незаметно отёр ладонь о светлые обои, после чего решительно дёрнул на себя тяжёлую тёмную дверь.       Григорий сидел посреди кабинета за письменным столом, потонувшим в куче каких-то книг, бумаг и шкатулок. Руки его были сцеплены в замок, которым он время от времени постукивал по поверхности стола. Он окинул Дениса взглядом. Колючим, тёмным. А потом заговорил. Хрипловато, строго. Совсем не так, как говорил до этого за обедом.       — Александр, — голос отразился от стен и книжных стеллажей и вонзился в слух Дэна, вызвав едва ощутимую головную боль, — я недоволен. Я не желал говорить это при женщинах, но сейчас скажу. Как ты посмел подбить сестру на побег?! Как тебе вообще это в голову могло прийти?       — Что?! — Дэн забыл все наставления Стаси и её просьбы соответствовать эпохе. Острое чувство справедливости было задето. — Да с чего ты взял, что это я? Конечно, я же мужик, значит, должен за всё отвечать!       — Как ты разговариваешь, Александр! — Григорий поднялся из-за стола, заслоняя спиной солнечные лучи.       Дэн молчал. Только тяжело дышал и глядел исподлобья. Потом усмехнулся, скрестил руки на груди и посмотрел на Григория чуть свысока. Не так, как надо. Не уважительно. Головная боль становилась сильнее. Такая же, как тогда, у крестьян. Дэн зажмурился, стиснул зубы. Григорий молчал, смотрел на Дениса жёстко, сурово и ждал от него соответствующего поведения. Пришлось выдавить:       — Извините, вспылил.       — Я надеюсь, на балу так не будет.       — Не беспокойтесь, папа, — смирение давалось с трудом, сквозь скрип зубов и шипение.       Головная боль не отступала, но уже не становилась сильнее. Однако этот факт не поднимал настроения так же, как и тёмно-коричневые обои на стенах в кабинете, как и колючий взгляд Григория и его громкий командный голос. Дэну хотелось проклясть и это семейство, и эту эпоху, и их глупые правила. Почему дети не могли сказать родителям о своих мыслях, почему не могла аргументированно перечить им? Ведь тогда этого «вечного» конфликта «отцов и детей» можно было избежать.       — Я желаю, чтобы мой сын вырос достойным меня и моей фамилии. Я не желаю видеть тех, кто грешит, нарушает правила, дерзит, — Григорий сощурился, но вызвал у Дэна лишь усмешку.       «Я люблю тебя, сын, но возненавижу тебя, если ты не будешь похож на меня! Отличная философия!» — головная боль мешала размышлять здраво, порождая лишь цепочку эмоций. Одна за другой, недоумение за негодованием, негодование за яростью. Дэн шумно дышал, слушая Григория вполуха. Очнулся лишь на словах о кадетской академии, или корпусе. Создание выхватило лишь пару слов: «кадеты» и «обучение».       — После бала ты как можно скорее вернёшься к обучению. Ты почти выпускник, тебе пророчат блестящее будущее. Как можно сломать его одним поступком? — Григорий помассировал переносицу, развернулся спиной к Дэну, принялся смотреть в окно.       Денис шумно вздохнул. Он понял, что вопрос не совсем риторический и обращён к нему. «И почему я должен отвечать за поступки какого-то пацана? — посмотрел на книжные полки. — А Стася говорила, что тут примерные джентльмены, что у них манеры и воспитание. Ха. Три раза. Обломалась». Дэн молчал. Молчал и Григорий. Каждый ждал, когда начнёт собеседник. Только вот никто из них не желал быть первым.       — Итак, к тому же, на бал прибудет графиня Остроухова с дочерью, — Григорий развернулся, вздохнул, посмотрел на сына внезапно потеплевшим взглядом.       А вот Дэн насторожился. По тому небольшому прочитанному количеству литературы, описывающей девятнадцатый век, он знал, что словосочетание «графиня (княгиня, мадам) с дочерью» по отношению к достаточно взрослому мужчине от отца не сулит ничего хорошего. Григорий смотрел на него, приподняв одну бровь и как будто играя менталиста.       — Так, что дальше, папа? — осторожно спросил, чувствуя, как в кабинете становится жарче.       — Ты же помнишь Мими?       Дэн, заранее боясь существа с таким странным именем (или кличкой?), затравленно кивнул.       — Я бы хотел, чтобы ты пригласил её на первый вальс. Конечно, я не настаиваю на том, чтобы ты проводил весь вечер с Мими, однако… Она крайне выгодная невеста. К тому же, графиня тяжело больна. Врачи пророчат ей год жизни, и графиня стремится найти Мими супруга. Просто поговори с ней. Я же знаю, что женщины от тебя без ума и ты этим пользуешься, — Григорий попытался усмехнуться, но Дэну показалось, что он оскалился.       «Класс! Ещё жениться мне тут не хватало!» — Денис шумно вздохнул. В конце концов, хорошо, что его не ограничивают в общении. Один танец он спляшет с этой Мими, а потом можно будет общаться со Стасей и решать, как вернуться назад. Григорий вышел из-за стола, подошёл к Дэну, похлопал его по плечу. Денису даже показалось, что «отец» подобрел. Однако в следующий момент взгляд Григория вновь стал холодным, а то непреклонным:       — И если я увижу тебя на балу в обществе Анны… Я уже говорил, но повторюсь вновь: я не желаю, чтобы о моей семье пускали слухи.       — Да, отец, я всё понял.       Григорий улыбнулся, похлопал сына по плечу, ненавязчиво намекнув, что тот может идти. Дэн вышел, плотно закрыл за собой дверь. Выдохнул. Головная боль всё ещё одолевала, но уже не так сильно.       — Ёпрст, — Дэн замер посреди коридора, запуская обе руки в волосы, — какой же я идиот! Я же вальс танцевать не умею!       Мимо к кабинету Григория промчалась Алёнка, даже не глянув на Дэна. Тяжело дыша, она просунула голову между дверью и косяком и выдохнула:       — Ваше благородие, Анна Григорьевна… Они-с скандалят. Не желают Виктора Францевича видеть, лечиться не желают. Софья Николавна с мигренью лежат. Без вас никак.       «Стася…» — Дэн плюнул на все рамки приличия и бегом кинулся к лестнице на второй этаж.       Стася сидела за столом, скинув туфли, болтала босыми ногами и перебирала предметы на столе Анны. Чернила в чернильнице все высохли, перо истрепалось, железный наконечник погнулся. Стася побарабанила пальцами по холодной поверхности стола. Ей не давал покоя тот факт, что Дэн остался один на один с Григорием. Стася слишком хорошо знала Дэна, чтобы надеяться, что его поведение будет соответствовать эпохе. Он слишком вспыльчив. И часто не контролирует себя. Стася дёрнула на себя медную ручку шкафчика. В нём лежали перья, желтоватые листы бумаги и маленькая стеклянная баночка с фиолетовыми чернилами. Стася цокнула, вынула чернила, осторожно раскрыла их, постоянно косясь на платье, и вылила в металлическую чернильницу. Достала перо, повертела его в руках. Когда-то она пыталась писать перьевой ручкой, но это было совсем другое. Осторожно погрузила кончик пера в чернильницу, подержала недолго, вынула. Крупные лиловые пятна окропили лист бумаги, на котором Стася хотела попрактиковаться в письме.       — Чудесно… — прошипела, ставя перо в специально отведённое место рядом с чернильницей.       Скомкала лист, огляделась. Некуда было выбросить. Махнула рукой, отправила скомканный лист в тот же ящик. Настроение было испорчено. Чтобы соответствовать эпохе, необходимо было уметь делать то, что умели все люди в девятнадцатом веке. А она даже перо обмакнуть не может!       Стася спрыгнула со стула и подошла к небольшому двустворчатому шкафу, похожему на шкаф для одежды. «Тогда зачем они платья клали на кровать?» — вздохнула, провела пальцем по выжженным в деревянных дверцах узорам. Положила руки на холодные ручки, резко распахнула шкаф. Туча пыли вылетела из шкафа на Стасю. Она закашлялась, отгоняя кружащиеся в воздухе мелкие частицы, протёрла красные глаза и наконец заглянула в нутро шкафа. На полках преимущественно лежали белые вещи, одну из них Стася достала, развернула. Исподняя сорочка. С тяжёлым вздохом Стася небрежно свернула её и положила обратно. Поджала губы. Панталоны. Стася закатила глаза. Проскользнула взглядом выше. На самых верхних полках лежали шляпки и перчатки. Стася привстала на носки, протянула руку, чуть подпрыгнула. Плотная холодная пара перчаток оказалась в руке. Они приятно поблёскивали на солнце. Стася натянула их на руки. Они сели, как влитые. «Они там говорили, что скоро бал… Вот и надену!» — закинула обратно. Посмотрела на вещи, лежавшие прямо перед её глазами. Насыщенный небесно-голубой цвет, скорее всего, платья, белые нарукавники рядом и ещё какой-то белый свёрток.       — Н-нет… — простонала, дрожащей рукой вытаскивая одежду и разворачивая её. — Только не ИБД. Я надеялась на домашнее обучение!       Взяла платье за плечи. Грубо встряхнула его. Ошибки быть не могло. Такой цвет, такой крой, белые нарукавники… Стася встряхнула белый свёрток, который мгновенно развернулся и оказался официальным кристально белоснежным фартуком. Стася злобно рыкнула. Ещё раз встряхнула одеждой. Что-то звякнуло под ногами, но Стася не обратила внимания. Она с ненавистью скомкала форму и запихала его на полку. Утрамбовала и грохотнула дверцами шкафа. Развернулась, шумно выдохнула, чувствуя, как дрожит. Прикрыла глаза. «Какого чёрта? — нахмурилась. — Меня же могут туда отправить! Вернуть! Почему я вообще здесь и форма почему моя здесь? Это же в институте выдают! Или нет?» Стася распахнула глаза. Пока что никто ни слова не сказал ничего об Институте Благородных Девиц. Значит, Анна либо отчислена, либо она действительно болела, а потом сбежала. Хотелось верить в отчисление. Стася растёрла глаза кулаками, а потом посмотрела на пол. Прямо под её ногами лежал маленький медный ключик на белой атласной ленте. Стася подняла вещь, надела, ключик повертела её на свету. Лента ласково щекотала шею. Стасе казалось, что она уже видела замочную скважину в этой комнате, куда бы подошёл этот ключ.       Дверь внезапно распахнулась. Стася успела только спрятать ключ под платье. Хотела было возмутиться, но увидела Софи в сопровождении какого-то мужчины. «Видимо, Виктор Францевич…» — сообразила, стягивая платье и чуть ссутуливаясь, чтобы скрыть босые ноги. Натянула на лицо мягкую улыбку, но во взгляде было недовольство.       — Вот, Виктор Францевич, я так волнуюсь. Ведёт себя совсем несвойственно. Посмотрите, чёлку отрезала, рукава, как какая-то крестьянка, — Софи положила руку на лоб, что-то быстро сказала по-французски, после чего оставила Стасю наедине с этим мужчиной.       Стася скользнула по нему недовольным оценивающим взглядом. Этот высокий мужчина с большими чёрными усами и цилиндром в руках не внушал доверия.       — Виктор Францевич? — осторожно поинтересовалась.       — А… — улыбнулся, — помните меня, Анна Григорьевна. Значит, не всё так плохо, как матушка ваша изволила говорить. Ничего, сейчас я вас осмотрю.       Стася осторожно взобралась на стул, села боком к мужчине и положила подбородок на спинку. Виктор Францевич сощурился.       — Пройдёмте в вашу спальню. Там и вам и мне удобнее будет. Сейчас только, руки вымою. А то ваша матушка так за вас перепугалась, что не позволила мне даже руки вымыть.       Виктор Францевич вышел, оставив у порога большой коричневый саквояж. Дверь скрипнула, но не закрылась. Стася осторожно спустила ноги с пола, добежала до туфель, впрыгнула в них, не натягивая до конца. Закусила губу. Руки чесались нырнуть в саквояж Виктора Францевича. И пока никого не было, Стася подкралась к саквояжу, щёлкнула металлическими застёжками. И тут же отпрянула. Содержание саквояжа никоим образом не напоминало современный чемоданчик врача. Большой металлический шприц, какие-то рожки, мерные ложечки, перчатки. На лестнице послышались мягкие шаги. Стася хлопнула саквояжем и поспешила ретироваться в спальню. Села на диван, вцепившись в края кровати. Доктор прицокнул языком и потребовал Стасю показать ему руки. Стася понятия не имела, что он собирает там увидеть, но покорно протянула вперёд ладони. Влажные пальцы Виктора Францевича мяли кожу. Стася не выдержала, дёрнулась, сложила руки на коленях.       — Всё? — почти никогда не позволяла себе такого тона со старшими. Почти…       И сейчас был как раз такой случай, когда нужно было скорее избавиться от общества не приятного ей человека.       — Вы похудели, Анна Григорьевна, — доктор попытался коснуться лица Стаси, чтобы рассмотреть цвет её белков, но она опять дёрнулась.       — Уходите. Я абсолютно здорова, — говорила озлобленно. — Лучше матушке помогите. У неё, кажется, мигрень разыгралась.       Виктор Францевич ласково улыбнулся, вышел за дверь, Стася услышала, как он отдал приказ какой-то камеристке поставить кипятить воду. «Зачем?» — холодок пощекотал ноги Стасе, так что она поспешила скинуть туфли и подобрала ноги под себя. Напряжённо следила за движениями доктора, рывшегося в саквояже. Наконец тот обернулся. Уже в перчатках. В руках он сжимал шприц и какую-то баночку.       — Виктор Францевич, — голос дрогнул, — зачем?       — Новое средство из Германии. Травы для успокоения плохо помогают. А вот это средство. Закатайте рукав. Сейчас я вам перевяжу руку.       У Стаси внизу живота всё свернулось в тугой клубок, дыхание прервалось. Она большими глазами смотрела на острый посверкивающий наконечник иголки. Когда Виктор Францевич положил шприц на какой-то чехол, взял в руку тугую ткань, выполнявшую роль жгута, Стася взвизгнула, отчаянно задрыгала ногами, заёрзала на кровати и поспешила отодвинуться.       — Нет! Не подходите!       — Ну же, Анна Григорьевна, не бойтесь. Вы же никогда не боялись уколов, даже когда совсем крохой были.       — Нет-нет-нет! — Стася слишком резко дёрнулась, так что упала на пол.       Виктор Францевич стоял подле туалетного столика и недоумённо смотрел на неё. В комнате появилась Алёна, сжимавшая полотенцем железный таз, от которого шёл пар.       — Великолепно, — улыбнулся доктор, — сейчас я сюда положу шприц, а вы унесёте в кухню и ещё прокипятите воду.       Виктор Францевич взял шприц, Стася добежала до него, резко перехватила шприц, чувствуя, как конец иголки задевает ладошку, оставляя на ней тонкий след. Виктор Францевич обернулся. Алёнка выпучила глаза. Стася грохнула шприцем о стену. Голубоватыми каплями осыпались осколки.       — Анна Григорьевна! — доктор шумно втянул воздух, ноздри его раздулись. — Что вы?..       — Уходите! Уходите все прочь! Вы не можете меня лечить! И не надо мне ничего колоть! Вы ничего не знаете!             Алёнка поставила тазик на пороге, а через пару секунд слышался топот её деревянных башмаков по лестнице. Стася сжимала в кулак руку. Ссадина неприятно ныла. Она не могла доверять здесь никому, кроме Дениса. И уж точно не могла вверить лечение доктору, набор саквояжа которого больше напоминал орудия средневековых пыток. Стасю трясло. Она тяжело дышала. Виктор Францевич пытался что-то найти в чемодане. Ругался. Лысина его, больше не прикрытая цилиндром, вспотела. Он сам был напуган, кажется, не меньше самой Стаси.       — Чего вы ждёте? — резко спросила. — Прощального поцелуя? Уходите! — схватила подушку, швырнула её на пол, топнула босой ногой. — Немедленно!       — Что случилось?! — на пороге стоял взъерошенный запыхавшийся Дэн.       — Александр Григорьевич, ваша сестра…       — Абсолютно здорова, — Дэн посмотрел на Стасю, приподняв бровь, прочитал по её губам имя-отчество врача. — Виктор Францевич. Просто немного переутомилась. Я передам всё слугам. Скажите, что нужно.       Дэн аккуратно вывел Виктора Францевича в «кабинет», откуда до Стаси донеслись их приглушённые голоса. Потом на пороге появились и Григорий с Алёнкой. Стася уловила строгую интонацию, адресованную Григорием к Алёне. Стася упала на кровать, плотно сжала губы и посмотрела в высокий белый потолок. Она не заметила, как все ушли. Кроме Дэна. Он осторожно прошёл в её спальню, запинав остатки шприца в угол. Сел на пуф, чуть склонил голову, заинтересованно посмотрел на Стасю. Та села, сцепила руки в замок на коленях. — Я не знаю, что на меня нашло. Просто…       Отвела взгляд.       — Да ладно тебе, — махнул рукой, — мне интересно не то, почему ты сделала. А что ты сделала.       — Разбила шприц и выставила за дверь врача, нанятого матушкой, — Стася потёрла большим пальцем ладонь, неприязненно посмотрела на кровавые разводы. — И поцарапалась.       — А я нагрубил отцу, — Дэн улыбнулся как-то неловко, развел руки в стороны.       Они помолчали, как будто ожидая чего-то. Дэн попросил показать царапину. Вспомнил о том, что в рюкзаке у него лежит пластырь. Стася улыбнулась, а потом покачала головой:       — Знаешь, Дэн, я всё-таки редкостная дура. Мне казалось, что этот век идеален, но… — цокнула, взяла Дэна за руку, уставилась в пол. — Я всё больше разочаровываюсь.       — Хэй, скоро бал, — широко улыбнулся Дэн, — ты ж обожаешь всякие платья-вальсы.       Стася хмыкнула. Потом прищурилась:       — Погоди, а ты танцевать умеешь?       Дэн смущённо покраснел:       — Можем поговорить об этом вечером?       Стася пожала плечами и примирительно вздохнула. Удивительно, но в той эпохе, о которой она мечтала, было гораздо спокойнее и привычнее только рядом с Дэном. С человеком, который принадлежал к её времени.